9 октября в 14 часов 20 минут летчик-испытатель Борис Иванович Рябцев поднялся на реактивном истребителе. За четыре года он «объездил» не один десяток машин. Это был очередной вылет. Он должен был узнать характер только что покинувшей цех машины. С виду они все одинаковы – истребители, стоящие на заснеженном поле. Одинаковы до самой последней заклепки. Но летчики знают: братья в одной семье могут быть разными и по здоровью, и по характеру. Испытатель остается один на один с машиной. Он «пришпоривает» машину, выжимает все, что может дать оживший металл. И если все хорошо – самолет начинает службу, а летчик садится в другую кабину. Так было беспрерывно четыре года. И в этот раз он сел в машину с улыбкой: «Поставь доску на шкаф, вечером доиграем…» Сверхзвуковая скорость растворила самолет в синеве. 9 октября был солнечный, тихий день…
Пленку в магнитофоне нельзя заставить идти медленнее. Вот мелькнула бумажка – отметка, и начались сто шестьдесят секунд диалога летчика и земли.
– У меня обороты – шестьдесят процентов…
– Идите к точке.
– Иду к точке.
– Высота?
– Высота две тысячи пятьсот со снижением.
– Как тяга?
– Маленькая тяга. Маленькая…
Удивительно спокойный и ровный голос. Таким голосом говорят дома: «Не выключай свет. Сейчас я оденусь, и пойдем вместе». Между тем земля хорошо понимала, что происходит.
– Высота?
– Высота – тысяча…
– Катапультируйтесь!
– Сейчас перетяну и катапультируюсь…
Герой Советского Союза Борис Иванович Рябцев.
В эти минуту самолет шел над городом… Я помню снимок в зарубежном журнале: «Самолет врезался в жилые кварталы Нью-Йорка». Это был страшный снимок. На этот раз большой город услышал только рев низко пролетевшего самолета. Город на секунду приподнял голову и продолжал звенеть трамваями, шуметь базаром и дымить трубами. Возможно, мальчишки дольше других постояли на улицах с поднятыми головами. Самолет «перетянул» город. Последние слова на пленке:
– Катапультируйтесь!
– Понял вас. Катапультируюсь…
Он хорошо выбрал место – песчаный пустырь с маленьким озерком на краю города. Он знал это место потому, что летом возил сюда ребятишек. Самолет упал на пустыре. Ни один человек к городе, ни один дом не пострадал, ни одна заводская труба. А он в этот вечер не вернулся домой, не посадил на колени младшего – Юрку. Осталась неоконченной партия в шахматы. Слишком малой была высота для прыжка с парашютом…
Тридцать метров магнитофонной пленки. Кончилась пленка. Свободный конец щелкает по катушке. Никто не спешить выключить магнитофон. Дым от папирос и молчание. Он был их товарищем.
– Он сидел вот тут, где вы сидите. – Летчики наперебой начинают говорить, чем он жил и каким был на свете. И лишний раз утверждаешься в мысли: сто шестьдесят последних секунд так, а не иначе человек прожил потому, что вся жизнь перед этим прожита была верно.
Звонит телефон в комнате летчиков. Мой сосед держит трубку неплотно к уху, и я слышу счастливый голос девчонки:
– Папа, я на елке приз получила!..
Дым из накуренной комнаты уходит в форточку. На стеклах появились прозрачные листья морозных папоротников.
– Просветлело. Значит, будем летать…
Но сегодня полетов не будет. Сегодня митинг в память товарища. А завтра…
– Если б закрепился морозец…
Сквозь папоротник виден аэродром с рядом близнецов-самолетов.
Фото из архива В. Пескова. 5 января 1965 г.Времена года
Январь. Воробьиным шагом прибавляется день. К середине месяца почти час набежит. Робкое туманное солнце начало появляться над городом. Мой сосед, шестилетний Алеша, успел отвыкнуть от солнца. «А куда солнышко уходило?» – «Его отдавали в починку. В Африке два больших негра кирпичом натирали солнце». В щелку между шапкой и шарфом глядят на меня два доверчивых Алешиных глаза: «Дядя Вась, это сказка?»
Это сказка. Но солнце в самом деле как будто забыло землю. И теперь, после отлучки, появляется в нарядном морозном кольце. Холодно. Январь самый лютый из месяцев. Году – начало, зиме – середина. Белорусы зовут этот месяц – студень, украинцы – сичень. В Сибири около городка Оймякон морозы в январе ставят рекорды – 70 градусов! Считалось, что нет на земле более холодного места. Но оказалось, рекорд принадлежит Антарктиде – 88 градусов! Знаете, что это значит? Бензин превращается в белую кашу. Кинешь факел – каша не загорается. Солярка становится патокой, железо – хрупким, резина крошится, как черствая булка. Такое бывает в июле и августе.
Январь в Антарктиде – середина лета. Солнце почти не прячется. Получены известия из Антарктиды. К Мирному подошел дизель-электроход «Обь» с новой группой полярников – в январе всегда происходит смена зимовщиков. У пингвинов Адели появились птенцы. На станции «Восток» пойман поморник. Эта новость заинтересует ученых. Никогда в Антарктиде не наблюдали, чтобы живое существо забиралось на ледовую землю так далеко. Полторы тысячи километров без еды. Сообщают: «Пошел в руки, жадно ел кашу и мясо».
Круглые сутки не прячется солнце над Антарктидой. Зато на другой стороне земли солнце не появляется уже много недель. В Арктике – ночь. И в эти же дни в Грузии и Армении убирают урожай мандаринов, в Туркмении готовятся к севу. В каждом месте земли у января свой характер. В ярославских и вологодских лесах ночью начинает палить январская артиллерия. Рвутся вдоль по стволу деревья. Ухает лед на реке. Мелкие озера и тихие речки промерзают до дна. Все как могут спасаются от мороза. Сороки из леса подались поближе к домам. Спят в тине караси и лини. Под старыми пнями уснули ежи и змеи. Спят под снегом барсуки и еноты. Медведица уже несколько раз повернулась во сне. В январе у медведицы прибавление семейства.
Однако не думайте, что лес совсем опустел. После метели много свежих следов. Под дубами ищут желуди, роют снег олени и кабаны. Если потеплее одеться и посидеть лунную ночку в сарае около сада, увидишь, как осторожно подбирается заяц к молодым деревцам. Синей тенью крадется. Лоси топчутся в сосняках. Волки с голодухи норовят в овчарник забраться или собак заманить в лес. Впрочем, в подмосковных лесах все меньше звериных следов и больше следов от лыж. И все-таки если лыжню проложить в месте поглуше, лесной январь немало любопытного может сказать.
Два следа от лыж тянутся к дырке в заборе, спускаются к речке Цыганке. Десяток раз махнешь палками, и вот уже надо нагнуться, иначе шапка останется в колючей лапе у елки. А потом – или морозная радость от быстрого бега, или медленный ход с радостью маленьких, но нужных человеку открытий.
Не все знают, какой запах у осиновых дров. Однажды услышав, как пахнет старое дерево, вы всю жизнь потом будете сравнивать все лучшие запахи, и всегда первое место останется за осиной. Может, это потому происходит, что запах дерева вызывает в памяти не зеркала парфюмерного магазина, а лесную поляну с кладками дров или печку с гудящим огнем… Запахи имеют удивительное свойство будить в памяти прошлое.
Сегодня в лесу праздник Инея. После метели и потепления случился мороз. Черный лес за одну ночь стал белым. Лес застыл, как будто его волшебным словом остановили.
С утра в окно ветками стучится береза, как будто просится погреться у печки. Метель. Стог сена, темневший около дома, поглотила белая пелена. В невидимую щель пурга ухитрилась пробраться в сени. Сугроб снега в сенях. Гудит огонь в печке. Моя тень на бревенчатой стенке шевелится, как будто от ветра. Лесник чинит хомут. Лампу старик поставил на подоконник, чтобы лучше был виден огонь в нашем окне. Через каждые полчаса старик ищет ногами похожие на калоши обрезки валенок, запахнув полы овчинного полушубка, бежит на крыльцо и бьет в кусок рельса. От этих ударяющих в сердце звуков тень на стене вздрагивает. Бом! Бом!.. «Не дай бог кто-нибудь потерялся в такую погоду», – говорит старик и прислоняет к печке замерзшие руки.
Гудит в трубе, бьет по стеклу замерзшая ветка. Старик чинит хомут, я сижу у печки с тетрадкой. Весь январь: днем работа, а к вечеру – на лыжи и в лес. Но сегодня какие там лыжи!..
Удивительно пахнут дрова. Недавно прочитал: «Все, умирая, смердит, только дерево, умирая, благоухает». Наверняка этот человек сидел вот так же у печки.
Лыжню мы проложили вдвоем. Я шел после метели в гущину леса. Раза два становился, снимал шапку. Из шапки, как из котелка на костре, валил пар. В самом непролазном снегу около вырубки повстречал парня. Я подумал: «Тоже хорош – по опушке и короче, и легче, нет, лезет в чащу». Поздоровались, он пошел в мою сторону, я – в его. Он по моей лыжне, я – по его. Ему стало легче идти. И мне стало легче идти.
На другой день по следу от палок определил: парень вернулся в деревню. Шел небыстро, на ходу ел мандарины. Оранжевые корки далеко виднеются в березняке. Лесные жители не прошли мимо этой диковины. По следам видно: мышь подбегала, дотронулась – не понравилось, еще какой-то зверь подбегал – не дотронулся даже, крестики птичьих следов – ворона унесла корку. Вот тут парень, видно, стоял, прислонившись спиной к березе. Может быть, любовался высоким пнем в огромной шапке из снега, может, задумался – на снегу прочерчено палкой: «Вера Д.».
