Сторонникам «художественно точного перевода» (не буквального, а именно «художественно точного»), т. е. точно отражающего все стилистическое своеобразие оригинала, известна не хуже, чем И. Кашкину, первая истина, а вот касательно второй следует, действительно, констатировать, что «творческие переводчики» нимало не задумываются над этим вопросом. Именно поэтому они предпочитают не перевести фразу, а рассказать ее своими словами. Именно поэтому они не обращают внимания на то, чтобы не утерять ни одного эпитета, ни одной фигуры, ни одной стилистической детали подлинника. Именно поэтому Бальзак у них ничем не отличается от Мопассана, а с первых же страниц Диккенса поражают те же самые стилистические обороты, которые мы уже знаем в переводах Колдуэлла.
Это очень жаль, ибо среди переводчиков «творческих» есть люди одаренные, но вся беда в том, что задача, которую ставит перед ними глашатай «творческого» перевода – «поставить себя на место Диккенса» – не по их силам.
Отступления от подлинника, которые нетрудно найти в ряде советских переводов обязаны именно «соавторству» переводчика с писателем, когда переводчик позволяет себе редактировать автора и, следуя теории «творческого» перевода, забывает основную заповедь обязательную для всех без исключения переводчиков – безусловное и беспрекословное уважение к тексту, который надо перевести. Сколько раз приходилось слышать от переводчиков, отступавших от подлинника, ссылки на «скучный текст» либо «это место автору не удалось». Сколько раз приходилось советовать переводчикам, зараженным теорией «творческого» перевода, перенести избыток своей творческой энергии в оригинальное творчество, а в своей профессиональной практике поглубже уяснить себе границы избранного ими литературного жанра. А, с другой стороны, как часто оказывалось, что вольность в обращении с текстом маскировала недостаточную квалификацию переводчика. Ибо каждый переводчик знает, что всегда пересказ текста неизмеримо легче перевода.
Итак, не буквализм, а «художественную точность» я считаю единственно правильным методом нашего перевода. Сам я, добиваясь максимальной точности, был когда то повинен в неосторожном обращении с этим методом, который не дал, например, желаемых результатов в первом издании перевода «Записок Пиквикского клуба», выполненном при моем участии двадцать лет назад. В дальнейшем этот перевод не раз подвергался пересмотру, но работу над ним еще следует продолжить. В свое время И. Кашкин подверг его критике, хотя и признавал «огромную подготовительную работу чисто исследовательского порядка, в результате которого мы получили надежный, проверенный текст». Но уже следующий перевод Диккенса, в котором я принимал участие, вызвал иную его оценку, которую И. Кашкин скрыл в своей статье от читателя. Ибо через три года после выхода первого издания «Пиквика» в издательстве «Academia» в своей рецензии (в «Лит. Критике» за 1936 г. № 5) на это издание он упомянул о выходе в том же издательстве и также с моим участием романа Диккенса «Домби и сын» и закончил словами: «первый том “Домби” всякому хочется читать и перечитывать и поскорей увидеть второй». Комментарии излишни.
Чего ждет наш читатель от перевода любого произведения? Ждет ли он, что переводчик поставит себя на место автора и будет решать нужно ли для читателя, владеющего русским языком, подчеркнуть одни части произведения, разработав их особенно выразительно, а для читателя, владеющего казахским языком, другие части? Ждет ли он, что между ним и автором просунется еще одно лицо, которое станет его оберегать от ошибочных взглядов, обнаруженных в тексте, и внушать тем самым не соответствующее действительности представление об идеологии автора? Ответ на эти вопросы может быть только один. Читатель вправе требовать, чтобы ему был дан текст – совершенно свободный от «творческого» своеволия переводчика. Он вправе требовать точный текст.
Не нужно изощряться в софизмах и уклоняться от ответа на вопрос: «вы – за точный текст?» Каждый переводчик великолепно знает, что значит «точный» перевод и что значит «неточный».
Принцип «художественно точного» перевода исключает соавторство переводчика. Недопустимы всяческого рода дополнения и какие бы то ни было пропуски. Если в тексте мы встречаем неясности, никаких истолкований переводчик не должен себе позволить. Если в тексте мы встретим плеоназм – за него отвечает автор, но не переводчик. Если та или иная фигура в тексте неудачна – переводчик должен помнить, что и эта неудачная фигура входит в состав стиля автора в такой же мере, как и все другие элементы, безотносительно к тому, являются ли они удачными или неудачными. Снова напоминаю: речь идет не о буквализме, не о «кальке», ибо грамматические конструкции, как правило, нельзя переносить невозбранно из одного языка в другой. Но стилистические конструкции переносить можно, и только художественно точный перевод дает возможность воссоздать на основе другой языковой системы стиль любого оригинала.
Евгений Ланн
Приложение Б
Е.А. Шенгели. Выступление на собрании переводчиков
(Стенограмма общего собрания переводчиков зарубежных литератур, ноябрь 1950 г. РГАЛИ, ф. 2854, on. 1, д. 118, л. 11–16.)
Тов. Шенгели[93]
Я начну с нескольких кратких констатаций. Несмотря на то, что я 35 лет работаю как переводчик стихов и перевел около 140 тысяч строк, я не являюсь переводчиком-профессионалом в том смысле, что я почти никогда не переводил на заказ, а переводил только то, что мне хотелось и нравилось, и отказывался от самых привлекательных предложений, когда мне не хотелось делать тот или иной перевод.
Вдобавок я почти закончил свою переводческую программу и сейчас мне почти ничего не остается делать. По всей вероятности, я ни за какой большой труд сейчас не возьмусь.
Я это говорю для того, чтобы товарищам было ясно, что полемика, которую я веду, не продиктована материальной заинтересованностью. Еще одна констатация.
Я профессор, и всем известно, что я могу в любой момент свой материальный быт основать на другого рода деятельности.
Вот это – констатация номер один.
Теперь констатация № 2. В течение всех трех заседаний, когда говорили о тех или других переводах, то почти все выступавшие неуклонно сравнивали данный перевод с каким-то другим, с предшествующим ему, сопоставляли переводы и т. д. Это совершенно естественно. Иначе это и не может быть. Никогда
нельзя говорить о переводе какой бы то ни было вещи, ранее переведенной, без сопоставления и т. д.
То же самое сделал я в послесловии к Байрону, причем в отношении всех предшественников я высказал свою точку зрения. Например, о переводе Оношкович[94]я отозвался так, что это прекрасные переводы, о переводах Балтрушайтиса я также отозвался, что это хорошие переводы, и т. д.
Товарищи, когда т. Кашкин начал свое слово, он заявил, что я начал с дымовой завесы в своих послесловиях и после этого, под покровом дымовой завесы, постарался протащить свой перевод.
Это высказывание и этот жест не вполне удобен в нашей аудитории и это само по себе – дымовая завеса, из дыма достаточно черного и неблагородного.
Мы в течение трех заседаний слышим целый ряд лестных высказываний по адресу тех или других переводов и переводчиков. Об этом говорил докладчик, об этом говорила тов. Гальперина и т. д. Я в существо этих оценок не вхожу и не намерен порицать те или другие переводы. Факт положительной оценки тех или других переводов на наших собраниях никем не был квалифицирован как захваливание, а между тем, тот факт, что о моем переводе «Дон Жуана» написаны были положительные статьи и что двое или трое товарищей выступили с положительной оценкой, был квалифицирован некоторыми товарищами, а также докладчиком и тов. Кашкиным как захваливание. Было сказано даже так, что «атмосфера захваливания проникла в наше заседание». Несколько человек отозвались положительно о проделанной громадной работе – и все.
Это – констатация № 3.
У некоторых товарищей имеются две мерки: одни работы можно и должно хвалить, а другие работы должно только порицать.
И, наконец, последняя констатация. «Дон Жуан» был готов в 1943 году. Сейчас у нас 1950 год и тем не менее никто из антагонистов этой работы не выступил, а между тем они имели полную возможность одновременно высказаться до издания, и непосредственно после издания и т. д. Семь лет прошли в гробовом молчании, а сейчас раздается залп.
Таким образом, для меня это создает впечатление о некоторой подготовленной кампании.
Я 35 лет занимаюсь переводами, переводил преимущественно писателей и поэтов прогрессивного типа и лагеря. Я не занимался ни Джойсом, ни Дос-Пассосом, ни Элиотом и т. д. В этих переводах я был довольно счастлив. Во всяком случае, если я взгляну в энциклопедию, то там я прочту в одном случае за подписью Фриче, а в другом случае за подписью Луначарского, что <мои> переводы Верхарна – самые лучшие.
