— С приездом, Василий Кузьмич, — пророкотал мужчина в ратиновом пальто, — как доехали?
Но Василий Кузьмич, судя по всему, был человеком несловоохотливым. Он только слегка поморщился в ответ и спросил:
— Где?
— Как всегда, — наклонил голову другой из мужчин, одетый в щегольское нейлоновое полупальто.
Василий Кузьмич кивнул и, ни на кого не глядя, направился к выходу. Встречавшие подхватили его чемоданы и двинулись вслед.
На привокзальной площади их ждала «Волга». Однако тот, которого звали Василием Кузьмичом, не сел вместе со встречавшими. Он поискал глазами и тут же увидел свою «Волгу» светло-зеленого цвета. Она его уже ждала. Личный шофер Василия Кузьмича Сережа приоткрыл переднюю дверцу, приглашая хозяина.
Кавалькада двинулась по Каланчевке, выехала на Садовое кольцо, и, наконец, обе машины остановились у одной из высотных гостиниц. Здесь директору машиностроительного завода В. К. Сидоренко, командированному в столицу по служебным делам, уже был заказан номер на десятом этаже.
Номер состоял из двух комнат — приемной и спальни. Войдя в первую из них, Василий Кузьмич впервые за это утро изобразил на своем лице подобие улыбки. В столь веселое расположение духа его привел вид накрытого стола с холодными и горячими закусками и с двумя бутылками коньяка посередине.
— Коньяк? С утра? Фужерами? — выдал свою любимую шутку Василий Кузьмич и, победно оглядев сопровождавших лиц, закончил: — С удовольствием! Но сначала — дела. Прошу ко мне.
Все разделись, прошли во вторую комнату и разместились вокруг стола.
— Какие новости? — осведомилась красивая, хотя и не первой молодости, женщина. — Как с жаккардовыми машинами?
— Одну минуточку, Серафима Иннокентьевна, — остановил ее Сидоренко и скорее приказал, чем попросил: — Волков, подайте мою папку.
Щеголеватый молодой человек тотчас поднялся и подал Василию Кузьмичу его папку.
— Итак, разрешите доложить о производственных показателях возглавляемого мною коллектива за третий квартал текущего года…
Директор завода не стал, однако, подробно информировать собравшихся о деятельности своего предприятия. Он только сказал:
— Жаккардовые машины освоены.
Среди присутствующих раздался вздох облегчения.
— Сколько дадите к концу года? — спросила Серафима Иннокентьевна.
— А это я посмотрю на ваше поведение, — не скрывая улыбки, ответил Сидоренко. — Ну, я хочу отдохнуть. Это в столице разрешается?
— Василий Кузьмич, — услужливо заулыбался Волков, — цыплята только этого и дожидаются. Остынут ведь. Совсем продрогнут.
Все снова перешли в первую комнату и немедля приступили к трапезе.
— За успехи машиностроителей!
После третьей бутылки на столе появилась новенькая колода карт. Василий Кузьмич держал банк.
— Ну-с, по маленькой. Разогреем кровушку.
Серафима Иннокентьевна, сказавшись занятой, давно ушла. Вместо нее пришли двое мужчин, кавказцы, и игра в гостиничном номере пошла на полный ход. Ставки сначала делались небольшие — по рублю, по два. Чем дальше, тем игра становилась крупнее, азартнее.
Сидоренко везло. И потому он был в прекрасном настроении. За столом в сизом табачном дыму то и дело слышалось:
— Еще карту!
— Себе!
— Себе — не вам. Двадцать!
— Те же.
— Ставлю четвертную!
Знакомый официант по знаку Василия Кузьмича менял закуски, бесшумно, незаметно подливал гостям коньяк.
Игра достигла своего апогея поздно вечером. Банк держал Шалва. На столе лежала солидная кучка десяти- и двадцатипятирублевок — больше тысячи восьмисот рублей. Василий Кузьмич взял карту, совершенно трезвым взглядом (хотя пил наравне со всеми) оглядел компаньонов и накрыл деньги широкой короткопалой ручищей, словно лопатой:
— Ва-банк!
Наступила тишина. Были слышны лишь сопения банкомета Шалвы, тяжелые шумные вздохи Василия Кузьмича да его приглушенные команды:
— Карту! Еще! Еще!
И вдруг Сидоренко театральным жестом кинул банкомету свои карты:
— Очко!
— Рисковый вы человек. И везет же вам, Василий Кузьмич, — запричитал Волков, — ах, везет!.. И в картах… и в жизни…
— Потому что жизнь — это тоже игра, дорогой мой Вадик. Учись жить, пока я жив.
— А в любви тебе, дорогой, везет? — спросил Шалва.
Сидоренко коротко рассмеялся:
— Это проще простого.
Он подозвал официанта и что-то шепнул ему. Через полчаса в номер вошли две размалеванные девицы. Одна из них поздоровалась с Сидоренко как со старым знакомым и без обиняков спросила:
— Вася, ты сегодня добрый? Я хочу шампанского.
— Шампанского! — отозвался Вася. — Просьба дамы для меня — закон.
Часов около одиннадцати Василию Кузьмичу пришла в голову новая идея.
— В Химки! — приказал он.
И вся компания вместе с девицами помчалась в Химкинский речной порт. Гулянье продолжалось в здешнем ресторане.
Потом, когда ресторан закрыли, Василий Кузьмич пожелал перебраться во Внуково.
Здесь уже под утро у них с Шалвой состоялся деловой разговор.
— Слушай, — доверительно сказал Шалва, — ты деловой человек. Я деловой человек. Зачем нам Сима? Скажи.
— Ты имеешь в виду Серафиму Иннокентьевну?
— Да, конечно.
— Но она — «Союзглавмаш». У нее наряды.
— У тебя — станки. Мне наряд не нужен. Наряд — бумажка. Мне станки нужны. Ваши, жаккардовые.
— А как же этот Волков? — Василий Кузьмич покосился на молодого человека, что-то шептавшего на ухо одной из девиц.
— Тунеядец, — сказал о нем Шалва.
— Это верно, — согласился Сидоренко. — Но нужный тунеядец.
— На этот раз, я думаю, мы обойдемся без него. Сделаете доброе дело для нашей солнечной республики. Для развития ее трикотажной промышленности. Все-таки бывшая царская окраина.
— Ну, если бывшая — надо помочь.
— Выйдем на минутку.
Они прошли в туалетную комнату, и там Шалва сунул Василию Кузьмичу аккуратно завернутый сверточек.
— Прими от благодарных наших сограждан…
Василий Кузьмич проснулся в своем номере с тяжелой головой. Мучительно вспоминал, где колобродил эти три дня, с кем пил, и многого не мог с достоверностью припомнить.
В «Союзглавмаше», куда в этот день зашел Сидоренко, царила какая-то напряженная обстановка. Василий Кузьмич почувствовал это сразу же. Все куда-то бежали, знакомые сотрудники прятали от него глаза, старались поскорее распрощаться. Серафимы Иннокентьевны на месте не было, и встретившийся Сидоренко Волков шепнул:
— У следователя. Копается прокуратура…
Сидоренко, хоть и мог покрасоваться своей рискованной натурой, не любил испытывать судьбу и немедленно, ни с кем не встречаясь, решил уехать домой. Но черт его дернул, как он потом говорил, зайти в приемную — отметить командировку. Рядом с секретаршей сидел какой-то незнакомый гражданин. Едва Василий Кузьмич подал свое командировочное удостоверение, как незнакомец тотчас встал:
— Товарищ Сидоренко, мне с вами нужно побеседовать. Я из Прокуратуры СССР…
Сидоренко давно ждал этого, готовился к такому закономерному финалу. Он даже знал точно, как будет себя вести на допросе, знал, что будет говорить. И тем не менее руки его предательски задрожали, по спине пробежал холодок. Он взял себя в руки и как можно спокойнее спросил:
— А что такое?
— Пройдите вот в этот кабинет.
Да, Сидоренко сказал следователю те самые, давно заготовленные слова:
— Ни о каких станках, ни о каких взятках и фиктивных нарядах я ничего не знаю. Я директор завода, приехал сюда в командировку, привез отчет об освоении новой техники. Прибыл по вызову главка. Можете проверить.
На втором и на третьем допросе Сидоренко стоял на своем:
— Ничего не знаю.
— Идете ва-банк, Сидоренко? — спросил следователь. — Смотрите, как бы не проиграть…
Пожалуй, одним из наиболее опасных для общества и сложных для раскрытия должностных преступлений является взятка. Опасно это преступление тем, что оно наносит одновременно и материальный и моральный ущерб нашему обществу. Сложность его для следствия в том, что дающий и берущий как бы связаны одной веревочкой и каждый, совершая преступление, извлекает корысть для себя.
Наше государство с первых дней своего существования повело решительную и беспощадную борьбу по искоренению этого позорного наследия прошлого. И сделано в этом направлении очень много.
Но… пороки живучи. Недаром один из мудрецов сказал: «Самая крепкая стена, которую когда-либо воздвигало человечество, — это стена предрассудков».
Увы, и в наши дни бытует еще порой купеческая мораль, вроде того, что «не подмажешь — не поедешь». Более того, цепляясь за жизнь, пережиток прошлого, как хамелеон, меняет окраску, приспосабливается к новым условиям, старается выглядеть вполне современным.
