Таким образом, еще раз отметим, что чукчи искусно использовали свои бытовые оленеводческие навыки в военном деле. Это, собственно говоря, не особенность их, а, скорее, характерная черта первобытного военного дела, еще не отделившегося полностью от охотничьего промысла и скотоводческого хозяйства.
Столкновения из-за кровной мести и/или прочих обид. Этот вид столкновения, с одной стороны, был наиболее древним, а с другой — наиболее живучим, сохранявшимся еще в начале XX в. К. фон Дитмар (1856: 38), говоря о чукчах, замечает: «Врага же преследуют неумолимо и кровавую месть считают священною обязанностью». Причиной кровной мести было обычно тяжкое «преступление» — убийство. Столкновение могло происходить по различным причинам, часто бытовым, постепенно перерастало в ссору, драку и затем приводило к фатальному исходу.
У чукчей, как уже отмечалось, существовала «группа участников кровной мести», которая и была ответственна за этот культовый акт в целом[63]. Обычно же на месть отправлялся ближайший родственник убитого: муж, брат, сын. Друг также должен был отомстить за своего друга. Мститель часто шел на обидчика один, нередко сразу, как только обнаруживал убийство, и если недругов было много, то он старался незаметно пробраться к ним и отомстить (Бабошина 1958. № 101: 245). Месть в первую очередь была направлена на обидчика, которого стремились убить тем же способом, каким и он произвел убийство, то есть существовал первобытный принцип возмездия «око за око» (О кровной мести. 1958: 71; Меновщиков 1974. № 97: 327; ср.: Стеллер 1927: 48, 70; Толмачев 1911: 99). Так, в одной сказке упоминается, что мстители за своего односельчанина просверлили убийце макушку, то есть наказали его тем же способом, каким и он убил (Меновщиков 1974. № 83: 293―294; ср.: Галкин 1929: 110). После убийства виновного мщение с данной стороны прекращалось, ведь убивать дальше считалось грехом (Богораз 1934: 183). Впрочем, в качестве мести могли убить не обидчика, а его близкого, стремясь доставить ему максимальное страдание (Богораз 1934: 183).
Механизм возникновения ссоры и последовавшей за ней кровной мести приводит житель села Маркове на Анадыре Г. Дьячков (1893: 57―58): «Что у чукчей в обычае кровавая месть, видно из следующего случая. В феврале настоящего 1891 года из Нижне-Колымска несколько человек отправились по берегу Ледовитого моря, к востоку от устья Колыми [sic!]. Приехавши на первый чукотский постоянный (оседлый) острожек, имевший около 4 юрт, они не застали ни одного живого человека: все, как мужчины, так и молодые девушки, лежали мертвыми — облитые кровью». Потом русские узнали, что тут произошло. «Один чукча купил у другого березовый полоз под нарту, потом продавец начал просить обратно свой проданный полоз, а покупатель воспротивился уничтожению сделки; по этому поводу завязалась между ними драка, сначала кулачная, а потом и кровавая. Драка произошла в юрте покупателя, продавец убил хозяина, его жену и детей. У убитого чукчи был сын, который был в отлучке. Когда он приехал домой и нашел убитыми отца, мать, братьев и сестер, свою жену и детей, то он вздумал разделаться с убийцей таким же кровавым образом. Забравшись в юрту убийцы, он убил все семейство без остатка, затем напал и на посторонних чукчей с укором, зачем они допустили до кровавой драки, убил их всех, даже младенцев и, наконец, сам умер от полученных ран. Во время последнего убийства три мальчика со' страху убежали в другой чукотский острожек, они-то и рассказывают, как произошло убийство». Дионео (1895: 151), возможно, говоря об этом же случае на Шелагинском мысу, отмечает, что был вырезан весь клан из 18 человек, трупы которых ко времени их обнаружения частично обглодали собаки.
Итак, стычка произошла в доме, очевидно, оленного чукчи, к которому приехал для торговли оседлый (ср.: Меновщиков 1974. № 42: 180―181). Спор начался из-за торгового конфликта, и продавец, пришедший в ярость (а быстрое нарастание ярости — одна из черт характера чукчей), убил покупателя и его семью. Ведь при кровной мести обычно уничтожали и детей убитого, боясь, что они будут мстить, когда подрастут (Меновщиков 1974. № 150: 476; ср.: Кибрик, Кодзасов, Муравьева 2000. № 20: 99, 101. § 81―83), хотя в данной ситуации семья могла просто быть перебита «под горячую руку». Сын убитого, отправившийся мстить, убил семью убийцы. Причем он пришел один, не собрав родственников. Подобное нападение, очевидно, обычно производились на спящих жителей (Меновщиков 1988. № 37: 78). А поскольку жители поселения оседлых вступились за своего земляка, то и они поплатились жизнью. Сам же мститель также погиб от полученных ран. Все это — характерный пример возникновения, хода и окончания кровной мести.
Поскольку, как уже отмечалось, одной из особенностей национального характера чукчей была легкая возбудимость (Богораз 18996: 18; 1902а: 84; 1934: 26; Воскобойников, Меновщиков 1959: 430), то ссора могла вспыхнуть из-за пустяка, простого оскорбления. Так, К. Мерк (1978: 140―141) отмечал, что «у чукчей дело редко доходит до ссор, но тем легче кончает последнее убийством… и сын убил отца, упрекнувшего его, что он недостаточно быстрый и потому мало пригоден к походу против коряков». То есть, сын, которого отец лишь упрекнул в недостаточной физической подготовке для войны, в гневе убил своего родителя; но такое событие скорее исключение, чем правило.
А. Ф. Кибер (1824: 118―119) рассказывает о другом случае: племянник убил дядю из-за того, что шаман указал на последнего как на причину гибели двоих сыновей племянника. Сыновья убитого собрались мстить, но их двоюродный брат попросил отсрочить наказание на год и скрылся за это время. Таким образом, даже среди родственников могла возникнуть кровная месть, но, как видим, в несколько смягченном варианте.
Как правило же, споры среди родственников улаживались мирным путем (ср.: Богораз 18996: 41; 1900. № 132: 336―337; Шнирельман 1994: 103―104). Кровная месть была направлена вовне рода, на представителей других родов или иноплеменников. Г. Майдель (1925: 30) отмечал: «Удивительно, что при таком роде жизни у них кровавые стычки встречаются сравнительно редко. Случаются споры и таковые разрешаются копейным поединком или грабежом, если один из обиженных может собрать несколько товарищей, которые ему помогут поколотить противника и угнать часть его оленей. Но все же такого рода расправы должны быть довольно редки…» Таким образом, обиженный, чувствуя в себе силы, мог вызвать обидчика на копейный поединок, который мог окончиться смертью одного из сражавшихся (ср.: Богораз 1934: 179―180; Меновщиков 1974. № 30: 135 (эскимосы)). Кроме простых поединков на копьях происходили состязания-бои. Так, чукотское сказание рассказывает о состязании с похитителем сестры (Бабошина 1958. № 86: 212): сначала поединщики, обегая вокруг озера, по очереди преследуют противника и метают друг в друга копья.
Обида удовлетворялась не только местью, но еще и «моральной компенсацией», состоящей в отнятии у обидчика стада или иного имущества. Пострадавший часто забирал у обидчика половину стада (Бабошина 1958. № 62: 151; Козлов 1956: 59 (стадо и нарты); о поведении в подобной ситуации коряков см.: Меновщиков 1974. № 150: 476; Кибрик, Кодзасов, Муравьева 2000. № 20: 101, 103. § 85―93 (еще забрана и половина работников)). В качестве выкупа могли быть выданы наиболее ходовые товары: чай, табак, шкуры и ремни (Меновщиков 1974. № 94: 323). У эскимосов человека, убившего кормильца, могли не убивать, а заставить его платить своеобразные алименты: обеспечивать семью убитого (Арутюнов, Сергеев 1975: 113). Также бывали случаи, что убийца в качестве своеобразной виры порабощался семьей, потерявшей своего члена, и выполнял его обязанности (Богораз 1934: 177). Впрочем, в качестве своеобразного выкупа чаще передавали женщину — члена семьи убийцы (Богораз 18996: 41).
Причины ссор, естественно, могли быть самые разные. У чукчей еще в конце XIX в. существовал своеобразный экстремальный вид спорта — кража оленей, тогда как в прочих отношениях чукчи были весьма честными людьми (Богораз 18996: 19; Беретти 1929: 20). Так, В. Г. Богораз (1934: 28) отмечал: «Среди оленных чукоч воровство между стойбищами и стадами, можно сказать, вошло в обычай» (ср.: Богораз 1902а: 84; Меновщиков 1974. № 100: 330―331). Это также было одной из причин, приводивших к ссоре, борьбе и мести. Причем если отец не успел получить сатисфакцию, то месть переходила к сыну (Августинович 1878: 54; 1880: 725; Сильницкий 1897: 52).
Капитан А. А. Ресин (1888: 171―172) также отмечал столкновения между оленеводами из-за кражи оленей и кровной мести: «Чукчи отличаются от коряк воинственностью, судя по вооруженным столкновениям, нередко случающимся между ними. Поводом к таким столкновениям служит обыкновенно ссора между членами двух родов из-за какого-нибудь вздора, украденного оленя и т. п. Ссора, особенно под влиянием водки, переходит в драку и нередко кончается убийством. Родственники убитого считают своим священным долгом мстить за него и, таким образом, один род подымается и выступает против другого, дело доходит до вооруженного столкновения; дерутся на копьях, но иногда в дело идут и винчестеры, хотя вообще замечено, что там, где есть эти ружья (особенно у сидячих чукчей), войны стали реже. Часто столкновение кончается мировой: род наступающий, обиженный требует удовлетворения, контрибуции и, если состоится соглашение, противная сторона платит каждому из пришедших оленя, двух». Естественно, употребление горячительных напитков, в частности водки, особенно распространившееся в XIX в… способствовало возникновению ссор (Суворов 1867а: 171). Как заметил Н. Галкин (1929: 161), «чукча хмелеет быстро и становится совершенно невменяемым». Итак, кровная месть могла быть улажена и посредством выкупа (ср.: Меновщиков 1974. № 94: 321―323), то есть в конце XIX в. намечалось постепенное отмирание кровной мести и переход к более цивилизованным способам решения споров. И. П.Толмачев (1911: 99) также заметил, что месть часто заменяют выкупом (Богораз 1934: 184―189). Действительно, в самом конце XIX в. не проходило и года, чтобы не убили кого-нибудь у оседлых или кочевников, хотя до 1890-х гг. убийств, по заявлению приморских чукчей, было меньше, так как боялись кровной мести, которую в это время стали соблюдать менее неукоснительно (Гондатти 1898: 5, 18).
