Военные хитрости. Естественно, периодически чукчи применяли на войне и различного рода хитрости. Так, в «Сказании об Эленди и его сыновьях» упоминается, что при нападении коряков герой притворился мертвым и голым распростерся на холодной земле. Затем, когда коряки уже не обращали на него внимания, он пополз на четвереньках на врагов. Коряки, приняв героя за духа, в панике бежали и в это время были перебиты (Богораз 1899: 370).
Если враги намеревались напасть на пастуха со стадом, то последний, заметив это, для того, чтобы враги подумали, будто при стаде присутствует несколько пастухов, мог изготовлять чучела людей, набивая одежды ветками. Это могли делать и с целью отвлечь на чучела внимание неприятелей, чтобы неожиданно напасть на них (Воскобойников, Меновщиков 1959: 432). Подобное употребление чучел, прикрытых сверху обычной одеждой, было характерно для региона (Тюшов 1906: 274 (камчадалы); Стебницкий 1994: 24, 26 (коряки)).
В поздней сказке, записанной в 1971 г., упоминается и хитрость при приеме непрошеных гостей: враги пришли в ярангу и стали ждать хозяина, якобы не вернувшегося еще с охоты. Сытно поевшие и отдыхающие пришельцы были просто сожжены в яранге ее хозяевами (Такакава 1974: 45; ср.: Стебницкий 1994: 58; Жукова 1988. № 4: 16―17. § 50―67).
Иногда чукчи нападали на русских, приходя под видом торговцев. Так, в начале XIX в. трое из чукчей, подойдя к рыболовам на реке Майн якобы для обмена, неожиданно бросились на россиян и закололи одного, обратив остальных в бегство. Русских могли также сначала радушно принять, но затем, усыпив их бдительность, убить, как было в то же время на той же реке (Дьячков 1893: 41, 56). Возможно именно из-за таких случаев среди русских было распространено мнение о том, что в старину чукчи, приходя под видом торговцев, затем коварно убивали и грабили россиян (Народы России. 1874. № 2: 26). По замечанию К. фон Дитмара (1856: 34), для русских «торговля с чукчами была весьма опасна, потому что торговали с обеих сторон с оружием в руках и часто бывало более грабежа, схваток и убийств, чем размена товаров» (ср.: Мушкин 1853: 1422; Нейман 1877. № 3―4: 87; Александров 1872: 73; Завадский-Краснопольский 1873: 34; Антропова 1957: 171). Данное мнение обосновано и тем, что в первой трети XIX в. взаимное недоверие и подозрение сторон было еще велико.
Тактика. Нападение чукчи осуществляли на рассвете. Это, по-видимому, объяснялось не только тем, что сон человека наиболее крепок в это время, тут действовал и культовый фактор, согласно которому ночью в тундре господствовали злые духи. Солнце же являлось добрым символом, вспомним самую страшную клятву чукчей и коряков — солнцем (Георги 1777: 83; см.: Богораз 1900. № 132: 337). Вместе с тем чукчи, ведя «тотальную» войну с русскими или коряками, могли нападать и ночью (Богораз 1902. № 5: 161; Полевой 1976: 132) (1688).
Если станы противников располагались не вблизи друг от друга (Меновщиков 1985. № 127: 309), то воины подъезжали к месту боя на упряжках. Чукотское сказание так описывает приближение многочисленного войска оленных коряков: «Утром далеко в тундре поднялась снеговая пыль и послышался гул, словно от морского прибоя. И множество танитов подступило к сопке…» (Бабошина 1958. № 103: 250; ср.: Меновщиков 1988. № 93: 212). Бойцы могли уже быть облаченными в доспехи, тогда как лук и стрелы лежали на нартах сзади, а копье было приторочено сбоку (Богораз 1900. № 137: 366; № 156: 400; 1934: 170; Тан-Богораз 1979: 98).
Как воины готовились к бою, описывает сержант Маклаков, отряд которого неожиданно столкнулся на пути к Каменскому острожку с чукчами, идущими в поход на коряков, в декабре 1774 г.: «Чукчи со своих санок стали и, связав к санкам оленей, надев на себя куяки, предприняв в руки копья, луки и тулы [колчаны] со стрелами, стали по крылам расходиться» (Вдовин 1965: 97; ср.: Две записки… 1873: 365).
Как же строились чукчи? Боевое построение возникает на достаточно ранней фазе общественного развития, до образования государства. Это было построение не по рядам и шеренгам, как в регулярной армии, это иногда аморфное построение базировалось на половозрастном делении общества и на роли лидеров. Еще В. В. Антропова (1957: 229) заметила: «Сведения о построении военных отрядов у племен северо-восточной Сибири совершенно отсутствуют, о них можно судить лишь по косвенным данным». Действительно, подробных описаний строев мы не находим в источниках, но все же некоторая прямая или косвенная информация имеется. Естественно, есть сообщение, говорящее о наличии некоего строя у чукчей (Богораз 1900. № 130: 334). Для сравнения мы можем обратиться к корякам-олюторцам, о которых известно, что они сражались в отрядах, состоящих из родовых групп, последние, в зависимости от необходимости, могли действовать как отдельными отрядами, так и в общей массе войска (Вдовин 1970: 18; см.: Кибрик, Кодзасов, Муравьева 2000. № 19: 83. § 26—7). Поскольку построения по родоплеменному принципу были наиболее обычным видом тактических соединений древности, а сами чукчи также собирались на войну по принципу родства, то мы вправе полагать, что и у них были подобные отряды, состоящие из родичей и, шире, жителей одной географической области.
Если воинов было немного, то они становились для боя в одну шеренгу (Врангель 1948: 308; ср.: Меновщиков 1988. № 88: 196; Burch 1998: 106). Естественно, внутри этой шеренги также был определенный порядок: наиболее сильный, обычно предводитель, был в центре, а наиболее слабые стояли на крыльях (Воgoras 1910. № 2: 185; ср.: Bogoras 1910. № 17: 98―99) для окружения противника (Богораз 1900. № 132: 337). И. С. Вдовин (1950: 93―95; 1965: 92―93; 1987: 104) даже выделяет передовых воинов — йин'ычьыт, которых он считает предводителями. Следовательно, центр был ударным, отсюда предводитель был лучше виден воинам, он направлял удар при атаке, а за ним следовали остальные воины. Если же воинов было много, то они должны были строиться перед боем не в одну шеренгу. Наиболее смелые бойцы становились впереди, а остальные шли за ними. Естественно, смелыми могли быть более опытные и старшие по возрасту воины (ср.: Богораз 1900. № 130: 334: сын находится в строю позади отца). Лучники, очевидно, предпочитали вести бой неплотным рассыпным строем для удобства стрельбы: видимость была лучше и в то же время можно было увертываться от снарядов противника (Воскобойников, Меновщиков 1951: 579; Меновщиков 1988. № 88: 196; см.: Широков 1968: Рис. 7; Burch 1974: 10; Маlaurie 1974: 139, 141; Burch'1998). Так, например, эскимосы с мыса Барроу для удобства стрельбы развертывались в три линии (1852) (Burch 1998: 89). Пращники же в бою взаимодействовали с лучниками (Белов 1952. № 102: 269). По предположению Дж. Стоуна, в первой линии стояли панцирные воины, а за ними располагались метатели (Stone 1961: 56).
Сцена боя лучников, нарисованная на моржовом клыке из Аляски
(Hall Collection, Phoebe Hearst Museum of Anthropology, neg. 2-144).
Воспроизведено по: Burch 1998: 96, pi. IV
По подсчетам Э. С. Берна, в бою участвуют 88 воинов, 45 — слева и 43 — справа. Потери сторон почти равные: у левой стороны — 6 раненых и 7 убитых, у правых — раненых и 6 убитых — (Burch 1998: 93, 97). К обеим сторонам подходят подкрепления, но воины справа уже бегут
Перед боем врагу могли предъявлять требование, например, вернуть угнанных оленей, исполнение которого привело бы к мирному исходу дела. Если чукчи не хотели давать бой и их намерения были искренними, то они, показывая свое нежелание биться, махали руками, кланялись и даже ложились на землю, как это было у Гижиги в 1775 г., когда казаки, вступившись за коряков, неожиданно открыли огонь (Две записки… 1873: 366; Алексеев 1961: 61―62). В этих жестах, в частности в поклонах, можно видеть подражание поведению русских, тогда как размахивание руками без оружия — местный жест, показывающий мирные намерения (Ray 1957: 88; Burch 1988: 234; 1998: 133―134). При переговорах оружие клали на землю, отходя от него (Две записки… 1873: 365). Эскимосы, плывущие на байдаре, с целью демонстрации своих мирных намерений поднимали на копье пузырь или шкурку (Sauer 1802: 87). Видимо, это были знаки желания торговать (Ray 1975: 88). Однако если обе стороны чувствовали свою силу, то обычно происходило сражение (Лебедев, Симченко 1983: 128―129). Естественно, перед столкновением противники обменивались насмешками (ср.: Лебедев, Симченко 1983: 128), особенно если сражались чукчи с коряками, которые понимали язык друг друга (Дьячков 1893: 101).
О своей готовности к бою чукчи сообщали, стуча копьем по доспеху (Богораз 1901. № 130: 336; ср.: Меновщиков 1974. № 90: 314; № 91: 318), кроме того, старались запугать врага грозным боевым кличем (Воскобойников, Меновщиков 1959: 428; Меновщиков 1950: 20; 1985. № 127: 308―309). Приморские жители, которые напали на эскимосов о. Св. Лаврентия, выли по-волчьи, чтобы обратить на себя внимание врагов и чтобы другая часть воинов, услышав этот клич, неожиданно напала с тыла; при этом враги — эскимосы с этого острова — ревели как моржи (Богораз 1934: 175; Меновщиков 1985. № 133: 326―327; ср.: Malaurie 1974: 141; Жукова 1988. № 32: 123―125; ср.: Бахтин 2001: 171). Очевидно, издавая боевой клич, враги сообщали о принятии вызова (Козлов 1956: 181). Подобная боевая сигнализация в виде звукоподражания животным была широко распространена (Рабинович 1947: 77). В самом волчьем кличе можно усмотреть культовый подтекст, ведь это животное, наряду с касатками, считалось у эскимосов покровителем и защитником людей (Меновщиков 1959: 90). Имитация же моржового рева могла использоваться и для заманивания в засаду врага, охотящегося на байдаре за этой добычей (Меновшиков 1985. № 56: 127), то есть в данном случае культовый контекст отсутствовал[64].
