Стратегическая цель немецкого наступления 1915 года – выход России из войны – не была достигнута. Фронт удалось удержать. Армия продолжала оставаться в боеспособном состоянии. Как свидетельствовали сводки командования, военных цензоров, признания генералов, морально армия не была сломлена. Да, отмечалось удручающее влияние на настроение солдат стихийных толп беженцев. Фиксировались факты самострелов, сдачи в плен целыми ротами, дезертирства из санитарных поездов и эшелонов, следующих на фронт[365]. Но все это не носило массового и фатального для армии характера. Генерал-квартирмейстер Ставки Александр Лукомский подчеркивал: «Все неудачи 1915 г. объяснялись исключительно недостатками материальной части. Армия, приведенная в порядок, пополненная и снабженная боевыми припасами, верила в себя, была уверена в победе над врагом»[366].
Однако все сложнее было удерживать тыл. «Впечатление, произведенное этим разгромом на «общество», было исключительным, – подчеркивал советский историк Арон Аврех. – Это был настоящий шок, грандиозное потрясение, в котором слились воедино раздражение, испуг, разочарование, недоумение, растерянность и, как итог, всеобщий вопль возмущения «негодным правительством» – главным виновником происшедшего»[367].
Система управления военного времени
Еще рескриптом от 4 февраля 1903 года Николай II назначил самого себя Верховным главнокомандующим на случай войны на западных рубежах империи. И в этом был смысл. Как известно, война – это слишком серьезное дело, чтобы доверять ее только военным. Война предполагает мобилизацию всех сил государства, экономики, людских и духовных ресурсов по всей стране. Военному руководству, каким бы компетентным оно ни было, такое не под силу. Это под силу только руководству политическому под началом главы государства. Как напишет в своих мемуарах британский премьер времен войны Дэвид Ллойд-Джордж, «ответственность за успех или неудачу лежала на правительствах, и они не могли сбросить с себя какую-либо часть ответственности ссылкой на то, что они доверились специалистам»[368].
Когда мировая война стала неизбежной, император по-прежнему намеревался возглавить армию. Однако когда он сообщил об этом Совету министров, все его члены стали категорически возражать. «Старик премьер-министр чуть ли не со слезами на глазах просил Государя не покидать столицу ввиду политических условий, создавшихся в стране, и той опасности, которая угрожает государству из-за отсутствия его главы в столице в критическое для России время», – вспоминал Сухомлинов. Сам военный министр заявил, что «армия счастлива будет видеть верховного своего вождя в ее рядах… в этом смысле формируется штаб и составляется положение о полевом управлении»[369]. Но даже Сухомлинов не пошел против мнения большинства правительства, и царь уступил. Другими причинами, повлиявшими на его решение, полагаю, были понимание Николаем II недостатка у него практического опыта военного командования, а также болезнь сына, привязывавшая императора к дому и сыгравшая столь роковую роль в его судьбе.
Так во главе вооруженных сил оказался великий князь Николай Николаевич, который считался наиболее опытным военным в династии Романовых. Он получил образование в Николаевской академии Генштаба, был генерал-инспектором кавалерии, главнокомандующим Гвардией и войсками Петербургского военного округа. «Великий князь Николай Николаевич поражал всех впервые его видевших прежде всего своей выдающейся царственной внешностью, которая производила незабываемое впечатление. Чрезвычайно высокого роста, стройный и гибкий, как стебель, с длинными конечностями и горделиво поставленной головой, он резко выделялся над окружавшей его толпой, как бы значительна она ни была. Тонкие, точно выгравированные, черты его открытого и благородного лица, обрамленного небольшой седеющей бородкой клином, с остро пронизывающим взглядом его глаз дополняли его характерную фигуру»[370], – характеризовал его генерал Юрий Данилов. «Его имя было у всех на устах, ему приписывалась некая чудодейственная мощь, которая благополучно выведет Россию из предстоящего ей тяжелого испытания, – писал адмирал Бубнов. – …По своим личным качествам великий князь Николай Николаевич был выдающимся человеком, а среди членов императорской фамилии представлял собой отрадное исключение. По природе честный, прямой и благородный, он соединял в себе все свойства волевой личности, т. е. решительность, требовательность и настойчивость»[371]. Столь же высокого мнения о нем был будущий командующий Западным фронтом генерал Василий Гурко, брат уже известного нам члена Госсовета Владимира Гурко: «Несмотря на то, что Его Высочество имел репутацию начальника сурового и вспыльчивого, а временами даже теряющего над собой контроль, он пользовался любовью в войсках, которыми ему доводилось командовать»[372].
Николай Николаевич не просто возглавил войска, к нему перешел от императора титул Верховного главнокомандующего, что было беспрецедентно. Публично против этого никто не возражал, а либеральная пресса и вовсе зашлась от восторга, коль скоро слабели самодержавные права Николая II и фантастически росли полномочия великого князя, считавшегося прогрессивным. Однако кулуарно многие считали такое положение неправильным. Великий князь Андрей Владимирович – младший сын Владимира Александровича и Марии Павловны (старшей) – был убежден, что «в день объявления войны была допущена крупная ошибка тем, что Николаю Николаевичу дали титул верховного. Этот титул принадлежит исключительно Государю и никому другому. Тем, что дали этот титул, Государь как бы сложил с себя верховное управление армией и флотом, что было недопустимо, т. к. он всегда есть верховный вождь и должен оставаться таковым»[373]. Возмущался многоопытный бывший начальник Генерального штаба генерал Федор Палицын: «Это не годится, нельзя из короны Государя вырывать перья и раздавать их направо и налево. Верховный главно-, верховный эвакуационный, верховный совет – все верховные, один Государь – ничего. Подождите, это еще даст свои плоды»[374].
Кроме того, далеко не все были столь уж высокого мнения о талантах Николая Николаевича. «Сам верховный так же бесцветен, как и всегда, но осанка и походка, а также голос, словом, вся манера себя держать, вселяют «решпект» и повиновение, при отсутствии мозговых тканей для вдохновения. Не верю я в эти способности»[375], – записал прекрасно знавший его великий князь Николай Михайлович, тоже внук Николая I. Ежедневно наблюдавший за Верховным протопресвитер Ставки Георгий Шавельский откровенно посмеивался над разговорами о его решительности и способность спокойно стоять под градом вражеских пуль: «На самом деле он ни разу не был дальше ставок главнокомандующих… Нельзя было не заметить, что его решительность пропадала там, где ему начинала угрожать серьезная опасность… При больших несчастьях он или впадал в панику, или бросался плыть по течению». Великий князь не ездил на передовую и запрещал своему шоферу развивать скорость больше 25 км в час[376]. «Великий князь был знатоком конницы, дилетантом в стратегии и совершенным профаном в политике»[377], – суммировал Керсновский.
Последнее было весьма немаловажно, поскольку в лице Ставки создавался фактически второй центр государственного управления. В соответствии с Положением о полевом управлении войск в военное время, в подчинение Верховному главнокомандованию переходило управление территориями в районах театра боевых действий, которые, в свою очередь, уходили из-под юрисдикции Совета министров и даже местных губернаторов. Страна разделилась на две части: одна под военным командованием, другая – под гражданским. Диалог между ними никак не получался. Создалось фактическое двоевластие.
Военные власти, возглавляемые великим князем и начальником его штаба генералом от инфантерии Николаем Янушкевичем, считали себя вправе принимать любые решения, не согласовывая их с Петроградом. Представители самых разных политических групп были одинаково невысокого мнения об их государственных талантах. «Ни чрезмерно деятельный великий князь Николай Николаевич, ни глава его штаба генерал Янушкевич ничего не смыслили в вопросах внутренней политики и экономики»[378], – замечал Керенский. С ним был полностью солидарен генерал Курлов: «В вопросах гражданских генерал Янушкевич был так же неопытен, как и его августейший принципал»[379].
Многие из этих решений эхом отдавались по всей стране, били по ее экономике и международным позициям. В этом ряду следует особо назвать массовое выселение неблагонадежного населения из прифронтовых губерний. Возмущался даже начальник департамента полиции Васильев: «Во время войны действия военных властей, которые присвоили себе право удалять из зоны военных действий без каких-либо формальностей любых, кажущихся им подозрительными, людей, порождали много проблем… Сотни подобных дел об изгнании жителей из зоны военных действий находились под моим личным наблюдением; и много раз я мог только покачать головой по поводу примитивности методов военных властей при проведении необходимых расследований и, в конечном счете, их обращения с невинными людьми, которых они провозглашали шпионами»[380]. Тыловые города переполнялись массами неустроенных, нищих и озлобленных беженцев.
