Куда хуже обстояло дело с артиллерией. У нас к началу войны было 7088 стволов, у Франции – 4300, а у Германии – 9388 и Австро-Венгрии – 4088. Но если посмотреть на тяжелую артиллерию, то здесь преимущество Центральных держав было очевидным: в германской армии насчитывалось 3260 тяжелых орудий, в австро-венгерской – около тысячи, в российской – 240, а французская только собиралась ставить их на вооружение[347]. Вся русская артиллерия за годы войны произведет 50 млн выстрелов, тогда как немецкая – 272 млн, а австрийская – 70 млн[348].
Российский флот тоже не мог похвастаться никакими преимуществами. Здесь мы уступали и союзникам, и Германии. К началу войны у России было ноль достроенных дредноутов, только 19 линкоров и 15 крейсеров; у Англии количество судов этих типов составляло соответственно 20, 49 и 82, у Франции – 4, 17 и 24, у Германии – 15 дредноутов, 26 линкоров и 44 крейсера[349]. Поставленная Морским министерством цель доминирования в акватории Балтийского моря не была достигнута. «К началу войны флот не располагал еще современными судами, ибо находившиеся в постройке не были закончены, военные действия велись лишь устарелыми судами… На Балтике, где господствовал немецкий флот, всякая возможность широкого стратегического маневрирования была исключена»[350], – констатировал адмирал Бубнов. В этих условиях перед Балтийским флотом ставилась лишь задача воспрепятствовать проникновению немецких кораблей в глубь Финского залива и наступательным действиям против Петербурга с моря. Черноморский флот должен был защищать побережье и обеспечивать морские коммуникации и небольшие десантные операции на Кавказском фронте, противостоя слабому турецкому флоту, которому на помощь только с началом войны подошла пара германских крейсеров. Между Россией и Германией за все годы войны не произойдет ни одного морского сражения с задействованием большого количества крупных судов. «Ситуация была совсем иной на наших эсминцах, легких крейсерах, подводных лодках и судах малого водоизмещения, – писал опальный одно время из-за незаконной женитьбы великий князь Кирилл Владимирович, имевший звание адмирала. – Они постоянно вели активные действия в водах противника и удачной установкой мин нанесли большой ущерб немецкому флоту»[351]. Для столь локальных задач имеющихся возможностей флота было достаточно.
Качество людских ресурсов российских армии и флота было высоким. «Работа по воссозданию боевой мощи Русской Армии ограничивалась областью мелких соединений и элементарной тактики. Роты, эскадроны и батареи были доведены до высокой степени совершенства, далеко превосходя таковые же любой европейской армии в искусстве применения к местности, самоокапывании и стрельбе», – писал Антон Керсновский. Очень высоко он оценивал офицерский корпус, который насчитывал к началу войны 1500 генералов и 44 тысячи офицеров, военных врачей и чиновников. «Качество его было превосходно. Третья часть строевого офицерства имела свежий боевой опыт – и этот опыт был отлично использован и проработан»[352]. Наши артиллеристы считались лучшими в мире.
Для целей нашего исследования немаловажен вопрос о степени политической благонадежности армии на всех ее этажах. По этому поводу немало ценных наблюдений можно найти у Антона Деникина: «Едва ли нужно доказывать, что громадное большинство командного состава было совершенно лояльно по отношению к идее монархизма и к личности Государя. Позднейшие эволюции старших военачальников-монархистов вызывались чаще карьерными соображениями, малодушием или желанием, надев «личину», удержаться у власти для проведения своих планов… Русское кадровое офицерство в большинстве разделяло монархические убеждения и в массе своей было, во всяком случае, лояльно»[353]. В то же время следует заметить, что офицерский корпус с конца XIX века стремительно утрачивал свой сословно-кастовый характер, в него активно вливались разночинцы, выпускники гражданских вузов.
Экономия на армии приводила, прежде всего, к весьма скромному содержанию офицеров, пиком карьеры для большинства из которых был подполковничий чин с перспективой мизерной пенсии. Недокомплект офицерского состава накануне войны составлял 3 тысячи человек, сборы запасников проводились в сокращенном объеме. Кавалерийский генерал-лейтенант Карл Густав Маннергейм, будущий лидер Финляндии, выражал недовольство тем, что «армия отправилась на войну, имея в каждой отдельной роте, батарее и эскадроне не более трех-четырех боевых офицеров. В первые месяцы войны потери среди активных офицеров были значительными, поэтому нехватка командного состава очень быстро стала просто вопиющей. То же самое касалось и унтер-офицеров»[354].
Подготовка и моральные качества рядового состава накануне войны были тоже весьма высоки. Но отношение к режиму и императору было иным, нежели у офицеров. «В солдатской толще, вопреки сложившемуся убеждению, идея монархизма глубоких монархических корней не имела, – свидетельствовал Деникин. – Еще менее, конечно, эта малокультурная масса отдавала себе тогда отчет в других формах правления, проповедуемых социалистами разных оттенков. Известный консерватизм, привычка жить, как «испокон века», внушение церкви – все это создавало определенное отношение к существующему строю как к чему-то вполне естественному и неизбежному. В уме и сердце солдата идея монарха, если можно так выразиться, находилась в потенциальном состоянии, то поднимаясь иногда до высокой экзальтации при непосредственном общении с царем (смотры, объезды, случайные обращения), то падая до безразличия»[355]. Моментом такой экзальтации стало, безусловно, начало войны.
«Мобилизация прошла на сутки ранее объявленного срока, в образцовом порядке, военные сообщения проявили максимум работы, интендантская часть стояла несравненно выше, чем в предыдущие военные кампании, что признано было и союзниками, и врагами»[356], – писал генерал Павел Курлов. На призывные участки явилось 96 % от общего числа получивших повестки, гораздо больше, чем ожидалось по расчетам мирного времени. В считанные дни численность армии была доведена до 5,3 млн человек.
Высок был и воинский дух. Известный русский философ и фронтовик Федор Степун делился впечатлениями: «Вера в то, что Бог Россию не выдаст, была в крестьянской, а потом и в солдатской России всегда тверда… Сколько раз спрашивал я: «Отчего, ребята, не роете настоящих окопов?» И всегда получал один и тот же ответ: «Нам, ваше благородие, не к чему. Австрияк оттого и бежит, что хорошие окопы любит, а мы из наших завсегда готовы»[357]. Главное, что действительно злило солдат, так это сухой закон, распространившийся в первую голову именно на армию.
И, конечно, куда хуже русский воин чувствовал себя в отступлении…
План военной кампании, который разрабатывался под руководством великого князя и дяди императора Николая Николаевича, назначенного Верховным главнокомандующим, предусматривал нанесение основного удара по Австро-Венгрии. Однако почти сразу же в него потребовалось вносить коррективы. Германия, строго следуя плану Шлиффена, наносила основной удар по Франции. 27 июля президент Франции Раймон Пуанкаре записал в своем дневнике. «Пора, чтобы Россия начала свое наступление и освободила нас от давления неприятеля на Бельгию и на нас. Генерал Жоффр обратился к великому князю Николаю Николаевичу с настоятельной просьбой как можно скорее двинуть вперед русские войска»[358]. Потребовалось срочно прийти на помощь союзнику и оттянуть немецкие части, уже угрожавшие Парижу. Не завершившая сосредоточения русская армия вынуждена была выступить и против Германии, начав операцию в Восточной Пруссии.
Согласно директивам главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта и, по совместительству, Варшавского генерал-губернатора Якова Жилинского 4 августа 1-я русская армия генерала от кавалерии Павла Ренненкампфа повела наступление на фронте в 70 километров, втянувшись в Гумбиннен-Гольдабское сражение с 8-й немецкой армией, нанеся ей ощутимые потери. Через три дня в дело вступили войска второй армии генерала Александра Самсонова, начавшие охват Восточной Пруссии с юга. «В августе и сентябре многие русские части вели себя при вторжении в Восточную Пруссию образцово»[359], – констатировал руководивший операциями на Восточном фронте немецкий генерал Эрих Людендорф.
6 августа выступили войска Юго-Западного фронта под командованием генерала от артиллерии Николая Иванова (начальником штаба у которого был генерал Михаил Алексеев), развернутые по огромной 450-киллометровой дуге от Люблина до Каменец-Подольска против Австро-Венгрии. Перед наступавшими первыми 8-й армией Брусилова и 3-й армией Николая Рузского была поставлена задача широким охватывающим маневром осуществить окружение главных сил дуалистической империи. Начальник Генерального штаба Австро-Венгрии генерал Кондар фон Гётцендорф ответил совместным с немцами контрударом в направлении города Седлец. Между Днестром и Вислой развернулось грандиозное встречное Галицийское сражение с четырьмя австро-венгерскими армиями, поддержанными германскими частями. После сражений на Золочевских высотах, реках Золотая и Гнилая Липы был занят Львов, передовые русские части перевалили Карпаты и приблизились к Кракову. В этих сражениях взошла звезда генерала Рузского, ставшего в те дни наиболее популярным военачальником.
