Мало ли Шубиных. И мало ли было разведчиков. Я отослал адрес без уверенности, что это тот человек, которого генерал ищет. Я уже забыл о письме, но при встрече Георгий Георгиевич заговорил первым: «Понимаешь, мой генерал отыскался…» Мы собрались к генералу в Москву. Шубин порылся в чемодане, и я увидел награды: три ордена Боевого Красного Знамени, орден Славы и орден Красной Звезды, орден Отечественной войны, четыре медали. Он сознался: «За десять последних лет первый раз надеваю».
В Москве, за Измайловским парком, отыскали квартиру. Двери открыл пожилой человек в пижаме:
– Шубин!..
За минуту молчания, когда люди стоят, прижавшись друг к другу, много, наверное, можно вспомнить. Двадцать лет командир дивизии Алексей Яковлевич Хвостов не видел разведчика… До утра мы сидим за столом генерала. И потом еще целый день. Двое людей вспоминают:
«На войне разведчик – это солдат самой высокой квалификации. Ему достаются все тяготы солдатской жизни и во много раз больше, чем остальным, – опасность, риск, ответственность. Не всякий даже хороший солдат мог быть разведчиком».
«– Кто хочет в разведку?
Из тысячи сотня людей делала шаг вперед. Я говорил с ними и оставлял десять. Из десяти два становились разведчиками. Чаще всего это были охотники, умевшие неслышно ходить, умевшие выследить, стрелявшие хорошо…»
«Разведка была глазами дивизии. Мы каждый день должны были знать, что там, впереди нас. Разведка ходила узнавать о продвижении частей, уточняла укрепления и оборону, вела счет технике. Разведка ходила на связь с партизанами, водила в тыл к немцам людей. Разведка ходила брать «языка». Почти каждые десять дней нужен был пленный. На фронте так было: десять дней нет пленного – батальон идет в бой, двадцать дней «языка» нет – полк идет боем захватить пленного. Мы не ходили брать пленного боем. Шубин всегда приводил «языка». И по этой причине сколько было солдат в дивизии, столько было и благодарных друзей у разведчиков».
Георгий Георгиевич Шубин.
«Переходили фронт без погон, без знаков отличия, без документов. Еда в мешках, карта, радиостанция и оружие. Беспрерывное напряжение. Костер нельзя разложить. Нельзя кашлянуть, сучок под ногой не должен хрустнуть, курить нельзя, спать нельзя. По восемь часов случалось лежать в снегу без движения у дороги, по которой шли фашистские танки, автомобили, солдаты. Однажды замерзли до крайности. Решили ползти к деревне… Первая хата. Дым из трубы. По чердачной лестнице быстро забрались под крышу, прислушались – в избе говорят. Еще прислушались – чужая речь. От холода зуб на зуб не попадает. Сбились в кучу возле трубы. Ребята тут же уснули. Я стоял на коленях с гранатами и толкал в бок ребят, когда начинали храпеть. Под утро спустились и ушли в лес. Очень морозная ночь была, градусов тридцать. Помню, когда уходили, посреди села занялся пожар и кто-то кричал так, что у меня защемило сердце… Мы часто видели зверства фашистов. Стиснув зубы, шли мимо – нельзя было ничем себя обнаружить».
«Шубин начал войну добровольцем-студентом. С пятьдесят первой дивизией Прибалтийского фронта вошел в Пруссию, ходил в разведку в район Кенигсберга. Начал войну рядовым, закончил офицером-коммунистом. Сорок четыре раза Шубин переходил линию фронта и сорок четыре раза возвращался обратно. Кто воевал, знает, что это значит…»
На столе пожелтевшие фотографии, карты, фронтовые газеты. Заголовки во всю страницу: «Учиться у разведчиков Шубина». Стихи о разведчиках, портрет Шубина. Двадцать лет прошло. Память не все сохраняет, но все и невозможно забыть. Каждый по-своему о войне вспоминает. Вот несколько эпизодов из жизни фронтовой разведки. Я записал их во время разговора Шубина с генералом.
– После войны, в 46-м году, поехал я с приятелем на охоту. На станции Тучково вышел из поезда. Стоим, курим, ждем, когда колонна пленных пройдет (они там кирпичный завод строили), гляжу – здоровенный немец выскочил и бежит ко мне, руками размахивает.
– Камрад, спасибо, спасибо! – Кинулся обнимать. И я тоже, представьте, узнал немца. В 43-м году, в феврале, как раз в канун Дня Советской армии, на нейтральной полосе посреди замерзших болот носом к носу столкнулись мы с фашистской разведкой. Мы в снег, и они в снег. Такие случаи бывали и раньше. Бывало, без выстрела расходились, а тут очень нужен был пленный, было даже объявлено: «За пленного – месячный отпуск домой». И немцы тоже, видно, решили не отходить. Я успел заметить: качнулась елочка. В оптический прицел вижу: автомат поднимается из-за веток. Я выстрелил первым. Четверо немцев кинулись убегать. А один, здоровенный, спотыкаясь, идет к убитому – автомат в сторону, гранаты в снег уронил. Мой связной Шурик Андреев подскочил: «Хенде хох!» А немец – ноль внимания, упал на колени возле убитого, плачет.
Оказалось, под пулю попал сам начальник разведки.
– Мой земляк… Мой земляк… Мне жизнь два раза спасал…
Тебя, думаю, спасал, а меня бы срезал, опоздай я на две секунды. Вынул из кобуры большой, пятнадцатизарядный браунинг с красным рубином на рукоятке. Забрал документы. Пленному, как обычно, сказал: «Ну вот, теперь ты будешь жить…» К фашистам жалости не было. Но пленных я запрещал пальцем тронуть. Этот пленный, надо сказать, много ценного рассказал. Я с Шуриком Андреевым на месяц в Москву с фронта ездил. А немец, видно, хорошо запомнил слова: «Теперь жить будешь…» – через три года узнал. Хорошо и по-русски говорить научился. Постояли мы с ним минут пять, покурили. Наверное, он и сейчас жив, нестарый был немец…
Старая фотография. У бревенчатой избы стоят и сидят двадцать пять человек. Совсем молодые ребята. Только что генерал вручил им награды и присел вместе с ними на память сфотографироваться. Рядом с генералом – Шубин, он только что получил орден Славы. Тут же сидит корреспондент фронтовой газеты. На фотографии – генеральская надпись: «Мои любимые разведчики».
В какой-то день затишья при наступлении сделана фотография. Шубин глядит на нее.
– Аркаша Лапшин… Почему-то он в валенках. Мы в сапогах, а он в валенках. Это было весной. Он тогда чуть опоздал. Мы просили фотографа без него не снимать. Он прибежал и встал с краю. А через пять дней его уже не стало – на войне не знаешь, что с тобой будет завтра.
Аркаша был моим другом. Мы вместе и домой ездили с фронта в месячный отпуск. Он ездил в Горький. Не помню, сколько раз мы лежали рядом у фашистов в тылу. Смелый был человек: раз! – и я уже вижу: прыгнул на плечи – уже есть пленный. Сколько душевных разговоров было в землянке! Ночь. Постреливают. В землянке с потолка земля сыплется. А разговор о том, как после войны жить будем. «В гости ездить будем друг к другу. Я, – говорит, – тебя по Волге до самой Астрахани провезу». Любил Волгу. Я стал командиром дивизионной разведки, а он вместо меня полковой разведкой остался командовать. Я не видел, как он погиб. Рассказывают: бросился вытаскивать раненого, а «фердинанд» со злости, наверное, бил по людям прямой наводкой. В тот же день пришло письмо от жены. Мы не знали, что делать с этим письмом…
Настоящий был человек. О таких людях обязательно надо помнить. Заметку так и назвать надо: АРКАДИЙ ЛАПШИН. Вот он стоит, крайний. Все в сапогах, а он в валенках…
– И еще об одном обязательно напиши. Миша Шмелев. Его тоже в живых нет. И, может быть, кроме нас, некому и вспомнить этого человека. В нашу часть он пришел из тюрьмы. Я его под свою ответственность взял – понравился он мне чем-то с первого раза. Прямой человек был. Пригляделся к нему и стал брать на задание. Многие, наверное, поговорку военную знают: «С этим я пошел бы в разведку». Так вот, это был парень, с которым можно было ходить в разведку. В Белоруссии, помню, представил его к награде. Гляжу, из штаба капитан приезжает: «Ты что, у него же судимость!» «Ну, – говорю, – надо судимость снять». Приезжает трибунал снимать с парня судимость. Накрыли в землянке стол красной материей.
– За что судились?
– Воровал.
– Так-так… Ну а до этого где работали?
– Сидел.
– За что?
– Воровал.
– Ну а до этого? – с надеждой спрашивает полковник, член трибунала.
– Сидел…
Я в уголке прижался, ни живой ни мертвый. Учил же чертова сына, как надо сказать. Нет, всю правду выложил. Сам сидит как в воду опущенный. Немножко глуховат был, переспрашивает. Ну разобрался, в общем, трибунал. Детдомовский парень, воспитание прошел на базаре. Я за него поручился. Сказал, что фашистов он ненавидит, воюет хорошо, думаю, и после войны хорошим человеком будет. Он в ту ночь постучался ко мне в землянку и плакал: «Скажи, командир, ты правда веришь, что буду хорошим человеком после войны?..» Убило его. Осколок в спину попал. Запиши: Михаил Шмелев из Саратова…
– Стрелять я начал с двенадцати лет. В армии на первых стрельбах три мои пули в середине кружка оказались.
