Наркотическое опьянение. Участник академической экспедиции в Сибирь (1768―1774) И. Г. Георги (1777: 78) отмечал, что коряки перед походом взбадривали себя мухомором (ср.: Крашенинников 1949: 730; Берг 1946: 163―164). Вероятно, чукчи могли делать то же самое, ведь еще на рубеже XIX―XX вв. чукчи Среднего Анадыря перед охотой ели мухомор (Богораз 1991: 140). Эта традиция известна и для XVIII в., в 1754 г. казак Б. Кузнецкий сам видел, что чукчи поедают мухоморы (КПЦ. № 70: 181; Бриль 1792: 371―372). Действительно, человек на войне испытывает большие перегрузки не только физические, но и психологические, и их часто пытались уменьшить или снять путем приема наркотических средств, ведь чукчи, как мы помним, сражались долго и исступленно (Мамышев 1809: 24), для чего был необходим источник энергии, в данном случае — мухомор. Гриб ели, отрывая небольшие кусочки и пережевывая их. В первой стадии опьянения человек чувствовал прилив сил, побуждавший его к пению, пляске и просто к хохоту. После трех мухоморов начинались видения (Дьячков 1893: 114―115) — это вторая стадия опьянения, у человека возникали галлюцинации, но он еще не терял связь с внешним миром, которая прекращалась на третьей стадии опьянения. Иногда применяли и мочу человека, недавно поевшего мухоморы, она оказывала не менее сильное влияние, чем сам гриб (Богораз 1991: 139―142). Ясно, что, как и на охоте, идущие на войну должны были приводить себя в состояние более легкого опьянения, о чем и упоминает И. Г. Георги. В целом надо отметить, что употребление мухомора в качестве взбадривающего средства характерно для этносов северо-востока Сибири. Употребление мухомора после проникновения в регион русских было в значительной мере потеснено алкогольными напитками.
Военная магия. Мир, по чукотским представлениям, был населен духами, жившими семьями и часто приносящими вред людям. В качестве посредника между людьми и духами выступал шаман, который вступал с ними в контакт, ведя войну со злыми силами. Причем шаманствующие персоны, как мужчины, так и женщины, имелись практически в каждой семье (Олсуфьев 1896: 117). Сами чукчи были очень суеверны и постоянно прибегали к гаданию и к магическим действиям (ср.: М-в 1877. № 47: 386; Колымский округ. 1879. № 7: 54―55; Богораз 1939: 7, 13―15). В частности, существовали различные заклинания. В. Г. Богораз (1934: 167) отметил: «Мне рассказывали, что на войне употреблялись всевозможные заклинания, но ни одно из них не сохранилось в народной памяти». Видимо, в таких заклинаниях описывались необходимые действия в определенной последовательности (Вдовин 1977: 169).
Некоторые шаманы, можно полагать, обладали даром ясновидения (Sheppard 2002: 9). Так, про одного эскимосского шамана в Шишмареве (север полуострова Сьюард) рассказывали, что он наблюдал за переходом вражеских байдар через Берингов пролив в воде, налитой в деревянный магический тазик, благодаря чему жители успели подготовиться к отражению врагов и, встретив, перебили их (Malaurie 1974: 145; Sheppard 2002: 9).
В походе участвовали также шаман или даже шаманка (Меновщиков 1988. № 31: 214). Именно в фольклоре имеются описания целей и даже способов гадания в походе, главная задача которых состояла в совете, как надо действовать (Дьячков 1893: 58; ср.: Суворов 1867a: 174; Burch 1998: 67). Путем камлания шаман указывал дорогу, когда отряд сбивался с пути (Меновщиков 1974. № 85: 303; ср.: Меновщиков 1988. № 237: 449 (поиск шаманом врагов у гренландских эскимосов)). В морских экспедициях, судя по фольклорным данным, чукчи практиковали магический вызов тумана, чтобы незаметно подплыть на байдарах к поселению врагов (Меновщиков 1974. № 83: 294). И наоборот, шаман, участвовавший в морской охоте у эскимосов, мог остановить шторм (Меновщиков 19886. № 20: 99). При бегстве от врага практиковали вызов пурги, чтобы противник потерял след (Меновщиков 1988. № 52: 109; ср.: Беликов 1965: 167) или, к примеру, чтобы захватившие оленей враги потеряли животных во время непогоды (Меновщиков 19886. № 28: 130). Согласно сведениям, собранным Ж. Малори, именно шаман определял условия боя: благоприятно время для схватки или нет, ждать ли сюрпризов от неприятеля или нет и т. д. (Malaurie 1974: 146), то есть, по существу, шаман был военным жрецом. В частности, эскимосский шаман просил духа, чтобы стрелы (главное оружие эскимосов), которые попадут в бою в воина, легко вынимались (Malaurie 1974: 148). Причем, несмотря на все уважение и боязнь шаманов, чукчи, если были очень недовольны их советами, могли бить их, требуя изменить решение (Александров 1872: 82).
Практиковалась и черная магия, ведь, по представлениям чукчей и эскимосов, шаман мог наслать на врага порчу, от которой можно было умереть (Шундик 1950: 139; Меновщиков 1988. № 33: 71; ср.: Гондатти 1898: 22; Богораз 1939: 152―156). И, естественно, если человек неожиданно умирал, то первым подозреваемым в колдовстве, приведшем к смерти, был недруг усопшего (Богораз 1939: 156).
У каждого человека для зашиты от злых духов имелись амулеты, носимые на шее или поясе, подчас украшенном орнаментом. Часто это были грубые антропоморфные изображения предков, которые должны были охранять своих потомков (Вдовин 1979: 137, 142; ср.: Богораз 1901: 16; 1939: 49). Отправляясь в поход, брали дополнительные амулеты, например, к поясу прикрепляли кожу ласточки, ложку, железные крючки (Мерк 1978: 101; Кибер 1824: 106). Естественно, подобные апотропеи носили и в бою.
Уместно тут также отметить, что чукчи, как и другие народы, верили во множество примет, которые говорили о будущем и часть которых, конечно, была связана и с военным делом. Так, считалось, что морская ласточка, рассматривавшаяся как часовой, поднимается в воздух и кричит при приближении врагов (Богораз 1934: 167).
Обряды и жертвоприношения. Судя по всему, приморские жители перед боем пели определенную песнь и выполняли специальную пляску. В своем рапорте 1741 г. геодезист М. С. Гвоздев рассказывал о том, что, когда 17 августа (по ст. ст.) 1732 г. он с командой подплывал на боте к поселку, находившемуся на Чукотском Носу, собравшиеся на возвышенности чукчи (собственно оседлые чукчи или эскимосы) «поют согласно и один у них прыгает и скачет» (Ефимов 1948: 167, 240; ср.: Полонский 1850: 399; Соколов 1851: 95). Поскольку с россиянами шла война и «чукчи» боялись нападения, то объяснить их странные, на первый взгляд, действия можно именно боевыми обрядами. В поисках аналогий можно обратиться к эскимосам Кадьяка, которые перед походом собирались в мужском доме — кажиме, где вождь плясал, а его родичи били в бубны и распевали песни о славных деяниях предков (Гедеон 1994: 62―63; ср.: Malaurie 1974: 149). У эскимосов побережья Западной Аляски также существовали специальные военные танцы, повторяющие боевые движения, исполняемые под звуки бубнов (Кашеваров 1840: 138; Burch 1974: 10, п. 7; 1998: 97; Malaurie 1974: 139; ср.: Fienup-Riordan 1994: 333; Sheppard 2002: 11). Вероятно, и в поведении «чукчей» (вероятно эскимосов), описанном М. С. Гвоздевым, следует видеть тот же обряд: предводитель исполнял какую-то специальную боевую пляску, а воины пели[82]. Подобное пение позволяет бойцу проникнуться общим коллективным духом, настроить себя на борьбу. Значение же танца было прежде всего ритуальным, что, в свою очередь, воодушевляло воинов на бой, поднимало их боевой дух.
Немного известно и о жертвоприношениях у чукчей, связанных с военной областью. Естественно, в жертву приносили наиболее ценное, для кочевника это олени, а для оседлого — собаки. В походе перед вступлением на чужую землю приносили жертвы для успешного завершения дела (Этнографические материалы… 1978: 57―58). Как отмечает К. Мерк (1978: 121), чукчи накануне боя приносили в жертву земле нескольких оленей. В одной сказке упоминается, что два воина пожертвовали перед схваткой даже своих ездовых оленей (Меновщиков 1974. № 42: 186). Г. У. Свердруп (1930: 322) объясняет принесение жертвы именно земле тем, что с ней связаны злые духи, кэле, ведь последних боялись больше, нежели добрых (Ивановский 1890: 2; Тан-Богораз 1930: 71), и старались задобрить (Чукотская земля… 1873: 63), тогда как «духи-помощники» приходили к чукчам как из земли, так и с неба (Тан-Богораз 1930: 71). Очевидно, такая жертва духу местности не была специфическим военным жертвоприношением, ведь и в мирное время чукчи, придя на новое место, приносили оленей в жертву духу местности для получения его расположения, поскольку, по их представлениям, каждое местечко имело своего духа (Вдовин 1977: 132, 166; ср.: Богораз 1899: 29).
Во время боевых действий при неблагоприятном или непонятном стечении обстоятельств опять же олень приносился в жертву (Дьячков 1893: 133). Перед потенциально возможным столкновением устраивали жертвоприношения-гадания о том, кто первым начнет боевые действия: каждая сторона забивала оленя, и у кого животное падало в сторону противника, тот первым и начинал войну (Меновщиков 1985. № 128: 310―311; Бахтин 2000: 225―226; ср.: Богораз 1939: 71). Вообще же хорошей приметой (при жертвоприношении духу местности) считалось, когда олень падал в ту сторону, откуда жертвующие пришли (Свербеев 1857: 15―16; Народы России. 1874. № 3: 43; Миллер 1895: 291). Плохой приметой считалось, если олень падал не на левый бок, где была нанесена рана, а также если он бился в конвульсиях (Нейман 1871. Т. I: 25; Ивановский 1890: 2; Дьячков 1893: 58).
