Во время боевых действий при неблагоприятном или непонятном стечении обстоятельств опять же олень приносился в жертву (Дьячков 1893: 133). Перед потенциально возможным столкновением устраивали жертвоприношения-гадания о том, кто первым начнет боевые действия: каждая сторона забивала оленя, и у кого животное падало в сторону противника, тот первым и начинал войну (Меновщиков 1985. № 128: 310―311; Бахтин 2000: 225―226; ср.: Богораз 1939: 71). Вообще же хорошей приметой (при жертвоприношении духу местности) считалось, когда олень падал в ту сторону, откуда жертвующие пришли (Свербеев 1857: 15―16; Народы России. 1874. № 3: 43; Миллер 1895: 291). Плохой приметой считалось, если олень падал не на левый бок, где была нанесена рана, а также если он бился в конвульсиях (Нейман 1871. Т. I: 25; Ивановский 1890: 2; Дьячков 1893: 58).
Олень — это обычная жертва кочевых чукчей, но еще в XVIII в. приносили в жертву людей, видимо, в экстренных случаях. Так, капитан Г. С. Шишмарев (1852: 188) отметил, что в «древние времена» приносили людей обоих полов в жертву. К. Мерк (1978: 121) более конкретно рассказывал, что однажды земле принесли в жертву пленного казака. Даже позднее, в 1812 г., чукчи, пребывавшие у Чаунской губы, хотели принести в жертву земле первого чукотского миссионера Григория Слепцова, однако вмешательство «старшины» последних спасло протоиерею жизнь (Мушкин 1853. № 82: 843; Винокуров 1890. № 6: 90; Вальская 1961: 178―179). В 1814 г. на ярмарке в Островном среди чукчей распространилась эпидемия, которая с людей перекинулась и на оленей. Шаманы указали, что для прекращения гнева духов, надо принести в жертву тойона Кочена. Последний согласился, и сын убил его ножом (Врангель 1948: 182, 396; Александров 1872: 78, 85; Bush 1872: 427―428; Народы России. 1880: 12; Миллер 1895: 291).
После боя приносили благодарственные жертвы. Интересную информацию находим в сказке приморских чукчей о двух братьях, где говорится о персональном жертвоприношении: за возвращение к жизни дух предложил воину справить благодарственное жертвоприношение над вражеской упряжкой оленей и над самим врагом, в частности, над его головой, что и было сделано (Bogoras 1910: 185). Жертвы при этом приносили Кэрэткуну — повелителю морских животных, главным образом моржей, почитаемому оседлыми жителями. Стоит особо отметить роль человеческой головы, над которой в данном сюжете справлялись благодарственные обряды. У оседлых чукчей, в качестве, возможно, определенной аналогии зафиксирован культ головы моржей, белых медведей или тюленей, которые служили приношениями предкам (ДАЙ. 1848. Т. III, № 24: 100; Богораз 1939: 98―99; Вдовин 1977: 165; Крупник 2000: 268―272). Череп же медведя или волка также мог служить амулетом, отпугивающим такого же живого зверя (Вдовин 1977: 148). Имеем ли мы и тут функцию, аналогичную человеческой голове, не совсем ясно. Впрочем, вспомним, что, по сибирскому преданию, чукчи хранили голову Д. И. Павлуцкого в память об этом храбром воине (Сгибнев 1869: 34; 1869а. № 5: 59).
Следы культовой роли головы прослеживаются в приморском фольклоре. Так, в эскимосской сказке о сожительстве двоюродного брата с сестрой рассказывается, что после убийства брата сестра общалась с его отрезанной головой (Рубцова 1954. № 28: 335―336. § 93―144; Бахтин 2000: 383―396). Для устрашения врагов чукчи могли отрубать у убитых противников головы и, насадив их на острия копий, размахивать ими (Меновщиков 1974. № 88: 312), впрочем, это могла быть простая психологическая акция. Для сравнения заметим, что аляскинские эскимосы иногда отрезали врагам головы и даже бросали их на землю или выставляли на месте поражения врага, чугачи же на юго-востоке Аляски по возвращении из похода выставляли эти трофеи на всеобщее обозрение (Malaurie 1974: 141, 149; Burch 1998: 229), а у эскимосов Нижнего Кускоквима головы побежденных убитых врагов с носами, проткнутыми стрелами, выставлялись на колах (Nelson 1899: 329). Таким образом, определенную культовую роль человеческой головы можно проследить сквозь фольклорные мотивы, и она, видимо, связана с религиозными представлениями о душе. Данный интересный сюжет, насколько я знаю, не привлекал пристального внимания исследователей, хотя он заслуживает отдельной разработки, которая, впрочем не входила в задачу настоящей работы.
Согласно сказаниям колымчан, чукчи разрезали тело майора Д. И. Павлуцкого на мелкие кусочки, засушили их и хранили на память еще в 1880-х гг. (Олыксандрович 1884. № И: 295). Таким образом чукчи поступали и со своими покойниками (Поляков 1933: 104). Естественно, этот факт не соответствует действительности, но, вероятно, отражает некоторые внешние представления русских о чукотских культах (ср.: Вдовин 1965: 123, примеч. 79). Видимо, имеются в виду те представления, согласно которым на панцирях рисовали убитых врагов, чтобы сделать враждебного мертвеца своим союзником, ведь чукчи очень боялись духов убитых (и умерших), считая их потенциальными врагами живых (Богораз 1939: 181). По их воззрениям, дух убитого будет мстить своим врагам (Меновщиков 1974. № 85: 300; Тан-Богораз 1979а: 211), поэтому убитым перерезали горло, чтобы дух мертвеца не преследовал убийцу (Богораз 1939: 188); эскимосы же с о. Св. Лаврентия убивали пленных, просверливая им голову с той же целью (Богораз 1934: 174).
После экспедиции нужно было очиститься от злых духов, которых следовало отогнать. Обряд очищения состоял в том, что встречающие выходили вперед и пускали стрелы рядом с пришедшими, а также кололи копьями по сторонам от них, а затем проводили пришедших между двух очистительных костров (Мерк 1978: 136). Этими действиями отпугивали кэле.
После удачной добычи зверя или уничтожения врага справлялся особый благодарственный обряд, в котором можно проследить некоторые элементы культа оружия. Так, после удачной охоты на крупного зверя (медведь, дикий олень), а ранее и уничтожения врага орудие убийства (наконечник стрелы или копья, дуло ружья) смазывали кровью первой жертвы и справляли обряд пойгымн 'эгыргын — «благодарственное служение копью», во время которого устраивали пляску-пантомиму с оружием, сопровождая ее импровизированным пением, восхваляющим силу оружия и ловкость владельца (Вдовин 1977: 131). Также в качестве своеобразных амулетов прикрепляли на ружья кусочки красной материи, которые должны были им помогать (Богораз 1939: 54).
Татуировка и раскраска. Татуировка бытовала как у сибирских народов (ханты, манси, якуты, эвенки), так и у американских эскимосов, была характерна и для азиатских эскимосов и оседлых чукчей, у последних она, возможно, появилась под влиянием первых. Еще в конце XVIII в. татуировка лица, плеч и рук встречалась у мужчин оленных чукчей (Мерк 1978: 122), хотя постепенно уже выходила из моды, первыми от нее отказались кочевники. В XIX — первой половине XX в. женщины татуировались намного чаще, чем мужчины. У девушек наколки наносились при вступлении в пору половой зрелости (Мерк 1978: 122; Руденко 1949: 149―154), то есть они были социально значимым показателем вступления во взрослую жизнь. Татуировался лоб, уголки глаз, щеки, подбородок. У мужчин татуировка располагалась над глазами, на висках (Руденко 1949: 149; Белов 1954: 183), а также на щеках (Митчель 1865: 324; Меновщиков 1959: 113). Еще в 1934 г. у некоторых мужчин в Чаплине татуировка была около уголков рта, что, очевидно, символически заменяло амулеты-лабретки, которые азиатские эскимосы уже в середине XVII в. в основном не носили (ДАЙ. 1851. Т. IV, № 7: 21, 26; Dall 1870: 381; Орлова 1941: 205―206; Руденко 1949: 154; ср.: Nelson 1899: 52, figs. 15a, b)[83].
Мужская татуировка имела апотропейный характер (Зеленин 1931: 750―751; Меновщиков 1959: 113; Вдовин 1977: 145). Тут мы поговорим лишь о военном аспекте данного явления. Опасным для человека, убившего врага, считался дух последнего, который должен был всячески вредить своему обидчику. Для того чтобы уберечь себя от этого злого духа, и наносили татуировку. В частности, оседлые «чукчи» татуировали на своих руках изображения убитых ими врагов в виде абстрактных человечков, подобные же фигуры располагали и на лбу над глазами (Мерк 1978: 121―122; Меновщиков 1959: ИЗ; Krupnik, Krutak 2002: 315―316; ср.: Руденко 1949: 150; Fienup-Riordan 1990: 159―160; 1994: 331―332 (аляскинские эскимосы-юпик)). По сообщению же М. Соэра, базирующемуся, очевидно, на сведениях Н. Дауркина, оседлые «чукчи» с помощью татуировки (определенных знаков) наносили на предплечья и ноги информацию о количестве убитых и взятых в плен врагов (Sauer 1802: 230; ср.: 237). В. Г. Богоразу (1991: 189) также рассказывали колымские чукчи, что в старину после убийства неприятеля на внутренней стороне правого запястья по направлению к локтю накалывали точку. Подобные же метки после удачной охоты на кита или медведя делали сибирские эскимосы и чукчи — в области суставов, эскимосы с о. Большой Диомид — на лице, а с о. Св. Лаврентия — на плече, запястьях, пояснице, коленях, лодыжках (Антропова 1957: 215; Krupnik, Krutak 2002: 316; ср.: Руденко 1949: 149, 152―154; Богораз 1991: 189). Как предполагал лейтенант У. X. Хупер, оседлыми чукчами эта метка ставилась на лице не только после добычи медведя или кита, но и после убийства врага (Hooper 1853: 37)[84]. Вспомним, что касатка была их покровителем и защитником, и убив ее, надо было выполнить особый обряд. Таким образом, это могли быть обряды одного плана. Эскимосы же с о. Св. Лаврентия вообще наносили такие точки после наиболее значительных событий в своей жизни (Krupnik, Krutak 2002: 316). Татуировка на лице, выставленная на всеобщее обозрение, служила, кроме того, своего рода показателем силы, смелости и охотничьей удачи, т. е. качеств, пользовавшихся особым уважением со стороны соплеменников.
