Все это выглядело как полный крах движения, так что гражданская война вполне могла кончиться, не успев начаться. Каледин, по крайней мере, рассудил, что все кончено. 11 февраля он заявил на заседании донского правительства: «Положение наше безнадежно. Население не только нас не поддерживает, но и настроено к нам враждебно. Сил у нас нет, и сопротивление бессмысленно». В тот же день Каледин застрелился. Ледяной поход между тем закончился новой катастрофой. Корнилов вывел остатки своей армии на Кубань и попытался с ходу взять Екатеринодар. Штурм провалился, а сам Корнилов 13 апреля погиб от шального снаряда, после чего руководство армией перешло к куда менее харизматичному Деникину.
И все же война разгорелась с новой силой, потому что большевики за первые месяцы 1918 года успели настроить против себя всех, кого только было можно. 29 января было разогнано Учредительное собрание, в котором большинство было у эсеров, так что левые партии теперь были врагами большевиков. 3 февраля советское правительство отказалось платить по внешним и внутренним долгам царского и временного правительств, что до крайности разозлило зарубежных кредиторов. А 3 марта был подписан Брестский мир, отдавший Германии Польшу, часть Белоруссии и Прибалтику, что оттолкнуло от большевиков тех, кто надеялся на «мир без аннексий и без контрибуций». Наконец, большевики перешли к сплошной национализации частных предприятий, так что буржуазия окончательно осознала, кто является ее главным врагом. В результате всех этих действий молодой советской власти в стране стало шириться антибольшевистское сопротивление, объединявшее монархистов, социалистов, либералов, националистов и вообще всех, кому большевики встали поперек горла. При этом антибольшевистское движение щедро финансировала Антанта, в особенности французы, которые благодаря большевикам лишились своих капиталов, вложенных в российскую экономику. Французы вошли в контакт со знамениты эсером-террористом Борисом Савинковым, который взялся готовить антисоветские заговоры. Посвященный в планы подполья лидер конституционных демократов Милюков писал: «План союзников состоял в том, чтобы поднять восстания в кольце городов, окружавших Москву, – Калуге, Муроме, Владимире, Рыбинске и Ярославле. Восстания должны были продержаться до тех пор, пока союзники, высадившись в Архангельске, не придут на помощь, пройдя 787 верст, которые отделяют Архангельск от Ярославля».
Восстания, которые поднимались одно за другим в разных городах России, быстро подавлялись Красной армией, но одно из них оказалось настолько мощным, что справиться с ним так и не удалось. Это был мятеж отдельного чехословацкого корпуса, который сражался против Австро-Венгрии на стороне российской армии, но после Брестского мира получил статус «автономной части французской армии» и направлялся эшелонами во Владивосток с тем, чтобы переправиться во Францию (более короткий путь был отрезан еще воюющей с Антантой Германией). Эшелоны с 45 тыс. чехословацких легионеров растянулись от Пензы до Владивостока. 25 мая по команде из Парижа «автономная часть французской армии» свергла советскую власть всюду, где стояли чехословацкие эшелоны. Легкость, с которой белочехам удалось захватить пол-России, лишний раз подтверждает, что весной 1918 года россияне были совершенно не готовы воевать. Вот что вспоминал председатель пензенской ЧК Николай Козлов, который бился с восставшими чехами и в конце концов попал к ним в плен: «Сражение на Поповой горе ни на минуту не прекращалось… К нам прибывали группы красноармейцев и, постреляв, уходили неизвестно куда. Не было возможности удерживать их. Еще с вечера я был уверен в том, что мы будем разбиты… несмотря на преимущество наше в вооружении. Артиллерия наша производила ужасающий шум, но пользы от нее никакой не было…» Пензенское население отнеслось к падению советской власти с таким же равнодушием, с каким ростовское и новочеркасское население смотрело на беды Добровольческой армии. Козлов пишет о своем пленении: «Когда нас вели по Поповке, толпа любопытных обывателей глазела на нас, отпуская по временам остроты по нашему адресу и подзадоривая чехов на расправу с нами… Лицо у меня было запачкано грязью, что я сделал намеренно, чтобы не быть узнанным кем-либо из обывателей и выданным чехам».
С чехословацкого мятежа в России началась настоящая тотальная война, когда все воюют со всеми. С отпадением Сибири от Советской республики враги большевиков получили мощный плацдарм, где стали развертываться новые армии, которые возглавил адмирал Колчак. У разбитых было белогвардейцев открылось второе дыхание, и вскоре появилось несколько театров военных действий. В июне Антанта начала интервенцию и оказала белогвардейцам существенную материальную помощь, так что Деникин смог переформировать свои разбитые части и возобновить наступление. Помощь получили и части генерала Юденича, начавшие поход на Петроград с территории Эстонии. И вся эта кровавая эпопея стала возможной благодаря решению не выплачивать царские долги. Пожалуй, день, когда Ленин и его соратники решили махнуть рукой на долги западным кредиторам, и должен считаться днем начала великой российской гражданской войны, потому что булавочные уколы от карликовой Добровольческой армии не идут ни в какое сравнение с последствиями этого шага.
Теперь уже не было недостатка в желающих воевать. И белые, и красные вели войну с исключительным ожесточением, и каждое новое зверство с той или другой стороны вызывало возмездие в виде нового зверства. Так что через год после принятия Декрета о мире страна, еще недавно страстно желавшая покончить с войной, с увлечением воевала на несколько фронтов.
Победа Ельцина над путчистами в августе 1991 года, фактический запрет КПСС и гибель союзных властных структур означали конец шестилетней перестройки: множество донельзя затянувшихся узлов оказалось обрублено единым махом. Россия вступила в стадию послевоенной разрухи: коммунисты ушли, оставив в наследство дотла разоренную страну, и государственное строительство начиналось практически с нуля. Любое посткатастрофное правительство спешно консолидирует власть, добивает поверженные структуры прежней власти и добивается международного признания.
Как не надо делать государственный переворот
Начавшийся вечером 18 августа путч к утру 21 августа превратился в бездарную пародию на государственный переворот. Путчисты лишний раз подтвердили «первую заповедь изменника»: заговор удается в первые три часа – или не удается вовсе.
По сообщениям информационных агентств, Саддам Хусейн, узнав о путче в Москве, назвал его «хорошо сделанным делом». По словам народного депутата РСФСР Владимира Лысенко, Горбачев вечером 18 августа закончил беседу с Крючковым, Баклановым и генералом Варенниковым словами: «Ну и мудаки же вы!» Хусейн ошибся. Горбачев оказался прав.
Танки вошли в город утром 19-го. И просто встали на улицах. Телефоны, международная связь продолжали работать. Арестов не было. Не было, собственно, и объявленного комендантского часа: всю ночь по городу, как обычно, летали машины, и никто никого особенно не пытался задерживать. Военные патрули отсутствовали.
Существуют разные версии происшедшего. С точки зрения экспертов, однако, в качестве образца заговорщики использовали план ареста Хрущева в 1964 году. За исключением того, что дача Хрущева была на Кавказе, а Горбачева – в Крыму, все остальное совпало: арест, дозированное объявление для прессы, танки, введенные в Москву не для захвата власти – она уже была захвачена, а так, на всякий случай, для поддержания порядка.
В 1964 году о мнении народном никто не думал. Народу предлагалось автоматически принять произведенные изменения, обсудить их за ужином с друзьями и жить дальше в соответствии с новыми указаниями. Сходным образом мыслили и заговорщики 1991 года.
У них не было и не могло быть разработанного плана действий на период после 19-го. Для них переворот закончился успехом в момент, когда на крымской даче был арестован Горбачев. Дальше, по обычной логике развития советских политических сюжетов, не должно было быть ничего, кроме многочисленных поздравлений от общественных организаций, трудовых коллективов и отдельных граждан.
Как ни парадоксально, заговорщиков подвели их собственные политические взгляды. Судя по реакции хотя бы маршала Язова, восклицавшего при аресте: «А че? А че такое?», заговорщики вообще не сознавали, что совершенное ими называется государственной изменой, – в течение семидесяти лет в СССР подобные действия назывались сменой руководства.
То, что произошло в Москве тогда, не было путчем военным. Это было скорее путчем психологическим – прежняя психология страны столкнулась с новой.
В своем первом воззвании путчисты не скрывали своей приверженности идеалам великой Империи – это, похоже, их и погубило. Их заклинания о «единстве Отечества» были не простой демагогией (безусловно, необходимой при всяком путче), но и отражали искреннюю веру заговорщиков в то, что единая Империя существует в реальности.
