Но почему эта штука так и не привилась в России, где героев комиксов должны замещать системные и несистемные политики? Были же или даже опять есть попытки делать комиксы, но безуспешные. Чапаев со Штирлицем не в счет — это было давно, а сейчас комиксы если и рисуют, то они оказываются в разделе «Изысканного креатива», и, разумеется, ни у кого не возникает желания сделать всю линейку продукта. Опять же, даже кукол Штирлица и Мюллера не делали, хотя казалось бы… Красивые collectibles бы получились: телефонный аппарат Мюллера, радиостанция радистки Кэт, макет кабинета Шелленберга. По мультфильмам да, немного было, Чебурашки всякие, но и это не сложилось в систему… Странно, при такой-то пространственной схожести государств. Приятно было бы скакать по бескрайней российской равнине с каким-нибудь милым национальным аналогом энгри бёрда за пазухой. С голубеньким, например, который вопреки своей игровой суровости уже не ледяной, а мягкий и теплый.
С «Маккормиком» была связана и мировая политика. То есть в тот момент они будут связаны через месяц. В нем должен был пройти саммит НАТО: «Встречи руководителей, министров и высокопоставленных должностных лиц пройдут в чикагском конференц-центре McCormick Place. Там же на протяжении всего саммита, 19–21 мая, будет работать международный пресс-центр» — официальная бумага. Вот такой он, Chicago, что в этом же «Маккормике» после людей-пауков, суперменов, Белоснежки с гномами, дракул и Конгресса диабетиков (это по дороге, в старом корпусе) разместят и НАТО со всеми главными президентами мира плюс пресс-центр. Значит, так тут все и устроено. Полное — как бы сказал Джон Сибрук — ноубрау (nobrow), отмена разделения всего на высокое и низкое, глобальное и локальное. Откуда вывод: это оно, ноубрау, и есть, оно тут вот такое, да и существует потому, что тут все устроено так. Разумеется, данный вывод сделан непросветленным, то есть еще не устоявшимся в Чикаго сознанием.
С НАТО у них будут еще истории: протесты антиглобалистов, жалобы горожан на то, что перекроют движение, а поезда под «Маккормиком» запретят, всякое такое. В «Чикаго трибьюн» кто-то из комментаторов даже разозлится и задаст риторический вопрос: так мы считаем себя глобальным городом или нет? Мы хотели им стать, еще когда проводили у себя Всемирную выставку, в XIX веке. Но тогда надо бы уже соответствовать и принимать как должное побочные глобальные тяготы.
После «Маккормика» было какое-то количество поворотов и отрезков по зеленой местности вокруг «Маккормика», и мы оказались на Мичиган — главной улице этого города: тут не о топографии, а о том, какими участками мне предъявляли Чикаго. Погоды, к слову, не было никакой — ни жарко, ни холодно, солнца нет, но и не пасмурно. Ветра тоже особенного не было, абстрактная погода. Конечно, не южный город. Сначала справа продолжалась приозерная местность с разнообразными зелеными площадками, между которыми выскакивали такие или сякие классические здания вроде Арт-института и уже посещенного Музея Филда, а слева был даунтаун — высокие дома, за которыми еще более высокие. Туда не заезжали, разве что на перекрестках можно было посмотреть туда внутрь — да, он там, ровные улицы, блестят стеклом небоскребов.
Затем зелень закончилась, справа тоже начались небоскребы. По ходу езды Илья сообщал, что типа во-о-он в том доме слева, нет, не в этом, а в том, что чуть дальше — за тем, что с золотой нахлобучкой, когда-то арестовали Аль Капоне. Да, значит, он в самом деле орудовал во вполне цивилизованных окрестностях, а не среди всяких промзон и т. п. Далее появился небоскреб в варианте башни, уже древний, с надписью «Чикаго трибьюн», перед ним была река, неширокая. Далее начиналась часть Мичиган под кличкой Magnificent mile, Волшебно-великолепная миля, с магазинами, а справа, напротив «Чикаго трибьюн» стояла громадная Мэрилин Монро в развевающейся юбке. Ну, которую она как бы прихлопывает. Сюда я, конечно, еще доберусь позже, не из-за Монро, а потому что тут несомненная main point города — если не официальный, то социальный и, возможно, светский. Эта точка определенно была в центре, если и не центром сама по себе. «Чикаго трибьюн», как же не центр.
То есть всего-то второй, даже первый день в городе, и уже понятна его главная точка. Magnificent mile была предсказуемой, на ней торговля, отели, всякое такое. Улицы тут (и тротуары тоже) шире, чем в Нью-Йорке, то есть на Манхэттене. Повсюду цветы, особенно много тюльпанов, они желтые, белые и лиловые. Крепкие, стебли просто как шланги какие-то — судя по их виду. Magnificent mile заканчивалась Water Tower, Водонапорной башней, — это мне пояснили. По виду нечто мавританское, чуть ли не минарет. И это было все, что сохранилось в городе (тоже пояснение) после Великого пожара (о пожаре тоже еще будет). Свернули налево, там обнаружились вполне европейские кварталы. То есть имелось некоторое количество домов, которые почти образовали как бы европейский квартал. Потом началось постепенное уменьшение многоэтажного центра, двух-трех-(пока) — этажные районы, дорога на север.
Это мы возвращались в Эванстон и по дороге обедать в какой-то перуанский ресторанчик. По пути были разные места, трех-четырехэтажные дома, составлявшие «золотой квартал», потом двух-трехэтажные — местное Сохо, кварталы гейско-лесбийские, стадион Wrigley Fields (это уже бейсбол, «Чикаго кабс»). Разумеется, внутри кварталов и между магистралями было еще полно всего, так что комплекс ощущений от города вполне формировался и без даунтуна. Он, конечно, все время маячил сбоку, но прямого контакта с ним не было, и неважно. Да, еще где-то по дороге был Университет Лойолы, иезуитский — почему бы в Чикаго не быть Лойоле? Начинались уже одноэтажные разноцветные дома, а все вывески на них — разношрифтные, всё вместе — нормально. Да, еще заяц. Не здесь, в Эванстоне накануне был заяц — вероятно, они тут на правах кошек. Перебегал улицу возле отеля.
Перуанцы не были экзотикой, какие они экзотика в Чикаго. Там ее вообще нет, что угодно — это просто составная часть, по факту. С едой тоже не особо-то заморачиваются — разве что ищут, где она вкуснее и дешевле. По радио выясняют, где предпочитают есть копы или где лучшая в городе чикагская пицца (о чикагской пицце будет отдельно, она в самом деле другая). Не соотносят еду со своим статусом, словом. Могут и вообще взять картонную коробку с чем-то и поедать на улице, сидя на чем-нибудь, — вполне офисные люди. Наконец, перуанцы — ресторанчик в ряду одноэтажных домов.
Выпивку у них не подают, но ее можно приносить с собой. В некоторых плохих пафосных местах факт приноса требуют оплатить, аж $10 за бутылку (было потом и такое), а перуанцы — нет. Только в витрине плакат с перечеркнутой бутылкой, но ниже — уточнение: Chilean Pisco. Это они боролись с чилийским специалитетом, имея на уме патриотизм в целом. Региональные чувства и понты.
Ресторанчик как ресторанчик, все стены в фотографиях родины, телевизор транслирует перуанскую программу, в меню — среди прочего — история экономической эмиграции хозяина и его успеха в Чикаго с декларируемой ностальгией. («In 1974, Cesar Izquierdo left Peru to come to the United States to make a better life for his family and himself. While Cesar may have left Peru, Peru never left him, to everyone he would meet he would describe the beauty, sites, smells and foods of Peru…» — это я потом взял на его сайте.) Кувшин воды со льдом, как повсюду. Но вот маис, да — у них он, кукуруза, другой: отдельные зерна вовсе не зубчики, а как толстые листья клевера — топорщатся в стороны. Морские гады, впрочем, как морские гады, тут новостей нет. Зато произошла моя первая встреча с араком — raki. Никогда его не пил. Турецкая анисовая водка, если в нее кинуть лед — мутнеет в белое, можно составить себе нужные градусы. Для этого надо было попасть в Чикаго, разумеется.
Поскольку наутро был третий день джетлэга и, согласно прежнему опыту, ум у меня будет совсем не хорош, то в отеле я попытался привести в последовательность мысли, с которыми я сюда — то есть на workshop — ехал. В этом была объективная необходимость, и раз уж она сейчас возникла, то снова оказывается частью содержания. Не упомянуть об этом нельзя, иначе начнет провисать все остальное — логические, эстетические и даже фактические основания излагаемого.
Не так что тут будут вставляться отвлеченные рассуждения о литературе. В данном случае она являлась элементом моей действительности и, следовательно, составляющей моего личного Чикаго. Города всегда складываются в рамках личных обстоятельств, этакая навязываемая кастомизация реальности, вынужденно зауженное присвоение мира. Вот пусть оно и будет осознанным и отчетливым. С кастомом всегда приходится быть начеку: вот неизвестное место предъявляет свои признаки, и по этим признакам надо его понять в целом, а ты ему навязываешь какую-то свою рамку. Просто в привычных местах это не так заметно. Поэтому лучше объявить эту рамку.
Любая болтовня понятнее, когда ясны обстоятельства говорящего. Но любопытно, что эти, уже в какой-то степени рациональные, пояснения можно было сделать только в несколько фейковом, но все же почти европейском интерьере отеля с деревянными рамами окон и латунными шпингалетами. Примерно венский столик в номере тоже был, его пришлось сдвинуть в сторону: невзирая на то что номер для некурящих, я курил, высунувшись в окно, из которого видна типичная, под готику, бежево-серая церковь.
