Прифронтовая Москва готовится к зиме. На улице Горького сложены дрова.
Литератор Мария Белкина, уезжавшая в этот день в эвакуацию с Казанского вокзала, вспоминала: «Уезжали актеры, писатели, киношники: Эйзенштейн, Пудовкин, Любовь Орлова… Все пробегали мимо, торопились, кто-то плакал, то кого-то искал, кого-то окликал… Подкатывали шикарные лаковые лимузины с иностранными флажками – дипломатический корпус покидал Москву. И кто-то из знакомых на ходу успел мне шепнуть: правительство эвакуируется, Калинина видели в вагоне!.. А я стояла под мокрым, липким снегом, который все сыпал и сыпал, застилая все густой пеленой, закрывая от меня последнее видение живой Москвы. Стояла в луже в промокших башмачках, в тяжелой намокшей шубе, держа на руках /месячного/ сына, завернутого в белую козью шкурку, стояла в полном оцепенении, отупении, посреди горы наваленных на тротуаре чьих-то чужих и своих чемоданов…»
Илья Эренбург так описывал свой отъезд: «К середине октября в нашем доме на Лаврушинском (дом, где жили в основном писатели. – Ред.) мало кто остался. Я не хотел уезжать. Вдруг позвонил Евгений Петров: приказ Щербакова эвакуировать Информбюро и группу писателей, которая при нем состоит… Щербаков был секретарь ЦК, и спорить с ним не приходилось. На Казанском вокзале происходило бог весть что. Впрочем, чума – повсюду чума, а я уже видел Барселону и Париж. У меня пропал ручной чемоданчик с рукописью последней части «Падения Парижа». Потом я огорчался, а тогда думал о чем угодно, только не о литературе, горевал, что пропала бритва, – как я буду бриться?.. Повезли нас в пригородном вагоне; было очень тесно – трудно повернуться, а ехали мы до Куйбышева 5 дней. Состав был длинный; в спальном вагоне разместились дипломаты, в другом вагоне – работники Коминтерна (среди них Долорес Ибаррури, Раймонда Гюйо). На остановках дипломаты штурмовали буфеты. Жена Ярославского (Емельян Ярославский – партийный деятель, академик, автор статей и книг о Сталине. – Ред.), глядя на неубранный хлеб, то плакала, то ругалась…»
Корней Чуковский тоже уехал в тот день – но в Ташкент. Как он писал в своем дневнике, на Казанском вокзале было не менее 15 тысяч человек. Чуковский с женой и внуками попал в вагон только благодаря напористой энергии писателя Николая Вирты. «По дороге мы почти нигде не видели убранного хлеба. Хлеб гниет в скирдах на тысячеверстном пространстве. Кое-где, правда, есть на станциях кучи зерна – просо, пшеница, ничем не прикрытые. Изредка на станциях появляется кое-какая еда: блины из картошки – по рублю штука, верблюжье молоко, простокваша. На эту еду набрасываются сотни пассажиров, давя друг друга, давя торговок, – обезумевшие от голода». Чуковские приехали в Ташкент через 13 дней. Еще одна вещь поразила Корнея Ивановича: «Всю дорогу от Москвы до Ташкента я видел плачущих, тоскующих детей со стариковскими лицами, похуделых, осиротелых, брошенных…”
В этот день по Москве распространились слухи о поражении под Вязьмой. Считалось возможным, что немцы достигнут Москвы за 24 часа. Началась паника, которая достигнет своей кульминации 16 октября.
* * *
В ночь на 16 октября в Куйбышев эвакуировался центральный аппарат НКВД СССР. В Куйбышев увезли и особо «ценных» заключенных; некоторых из них (генерал-полковников – заместителя наркома обороны СССР Александра Локтионова и Героя Советского Союза Григория Штерна, генерал-лейтенантов Героя Советского Союза Павла Рычагова, дважды Героя Советского Союза Якова Смушкевича) расстреляют там 28 октября. Заключенных вывозили также в Оренбург и Саратов. Один из бывших заключенных доцент Андрей Сухно вспомнит потом, что из Бутырки, Таганки, Лефортова, внутренней тюрьмы НКВД на Курский вокзал свезли не менее 10 тысяч заключенных: «Стража с собаками оцепила всю привокзальную площадь и приказала нам стать на четвереньки. Накануне в Москве выпал первый снег, он быстро растаял, и жидкая холодная грязь растеклась по асфальту. Люди пытались отползать от слишком больших луж, но этому мешала теснота, да и стража, заметив движение в толпе заключенных, принимала крутые меры… По одежде и по внешнему облику все те, кого я видел ночью, с кем ехал потом в поезде, были московские интеллигенты. Так на четвереньках мы простояли часов шесть… Наконец подали вагоны, те самые «столыпинские», которые каждый русский знает по знаменитой картине Ярошенко «Всюду жизнь». На картине, как вы помните, арестанты через зарешеченные окна бросают хлебные крошки разгуливающим по перрону голубям. Идиллия!.. В «купе», где царские жандармы возили пятерых заключенных, стража с красными звездами на фуражках набивала по 20–25 человек. Сидеть приходилось по очереди. От духоты и усталости люди теряли сознание…» Среди этих стоявших на четвереньках людей, а затем забитых в состав на Саратов был и Николай Вавилов. Всех же остальных политических заключенных расстреляли перед отъездом в Москве. Среди расстрелянных были и арестованные перед самой войной за «антигерманскую пропаганду», и за распространение «ложных слухов о якобы неизбежной войне с Германией», а также 300 военных, некоторые из которых были арестованы уже после начала войны. Расстрелы продолжатся и 16 октября.
Истребители на подмосковном аэродроме. Зима 1941 г.
* * *
В сводке Советского Информбюро к Вяземскому и Брянскому направлениям прибавилось и Калининское.
* * *
Газета «Правда» впервые сообщила об угрозе Москве: «Кровавые орды фашистов лезут к жизненным центрам нашей родины, рвутся к Москве! Остановить и опрокинуть смертельного врага!».
Передовые отряды противника вышли к Малоярославцу и завязали бои на его окраинах.
* * *
Сводки Советского Информбюро в эти дни начинались стандартными фразами: «В течение 16 октября шли бои на всем фронте, особенно ожесточенные на Западном направлении. В ходе боев на Западном направлении обе стороны несут тяжелые потери». С 19 октября в сводках Совинформбюро появятся Можайское и Малоярославское направления, с 20 октября – Калининское.
* * *
Ночью и днем 16 октября из московских тюрем продолжали вывозить заключенных за город на расстрел; только из Бутырской вывезли 136 человек. Среди расстрелянных были: комкор Максим Петрович Магер, член Военного совета Ленинградского военного округа, арестованный 8 апреля 1941 года; майор государственной безопасности Абрам Яковлевич Беленький (1882–1941), бывший начальник охраны Ленина; комдив Василий Васильевич Давыдов, бывший заместитель начальника Разведуправления РККА, арестованный, видимо, в 1938 году; Герой Советского Союза, генерал армии Дмитрий Григорьевич Павлов (1897–1941); заместитель наркома иностранных дел СССР Борис Спиридонович Стомоняков (1882–1941), арестованный в 1938 году; вдова маршала Тухачевского Нина Евгеньевна Тухачевская (Гриневич); муж Марины Цветаевой, сотрудник ГПУ СССР Сергей Яковлевич Эфрон (1893–1941).
* * *
Паника в Москве достигла наивысшего предела. Москвичи, не имевшие никакой официальной информации, но видевшие, как в последние дни друзья, знакомые, соседи лихорадочно упаковывают чемоданы и мчатся на вокзал (к середине октября из 4,5 миллиона жителей столицы было эвакуировано 2 миллиона), с утра с замиранием сердца прочли в газетах сводку Совинформбюро: «В течение ночи 14–15 октября положение на Западном направлении фронта ухудшилось. Немецко-фашистские войска бросили против наших частей большое количество танков, мотопехоты и на одном участке прорвали оборону» (имелся в виду Волоколамский участок). По радио объявили, что выступит председатель Моссовета Василий Пронин. Все с нетерпением ждали, что он скажет. Однако речь его была вялой и не соответствовала тревожной обстановке: службы города, дескать, работают нормально, музеи, магазины, банки функционируют. А когда люди вышли на улицы и увидели, что метро закрыто, трамваи не ходят, над городом повис дым, – во всех учреждениях жгли документы и архивы, жгли даже домовые книги и телефонные справочники; когда разнеслись слухи о 2 немецких танках, ворвавшихся в Химки (танки Гудериана действительно 17 октября прорвутся в Химки, в 19 километрах от центра Москвы), а также о том, что на Ленинградском шоссе, в 15 километрах от Кремля идет бой с колонной немецкой мотопехоты, у многих москвичей сдали нервы. На железнодорожные станции, которые были забиты людьми, эвакуировавшимися со своими предприятиями, вход был только по пропускам. «Неорганизованные», простые люди забили все дороги в восточном направлении: ехали на машинах, подводах, велосипедах, шли пешком с рюкзаками за плечами. Появились мародеры, которые грабили магазины, киоски, опустевшие квартиры, – московские власти сами пребывали в панике и оказались полностью парализованными. Некоторые военнослужащие спешили переодеться в гражданское. По неполным данным военной комендатуры Москвы, из 438 предприятий, учреждений и организаций сбежало 779 руководящих работников. Ими было похищено 1 миллион 484 тысячи рублей, разбазарено ценностей и имущества на сумму свыше 1 миллиона рублей, угнано 100 легковых и грузовых автомобилей. За трусость, мародерство, уничтожение партийных билетов партийная коллегия при МК ВКП(б) за период с 25 октября по 9 декабря 1941 года исключила из рядов коммунистов около 950 человек, из них – значительное число партийных работников и руководителей предприятий. Многие годы после войны рядовых москвичей, уехавших в те «черные дни» из города, обвиняли в трусости, хотя, как напишет Константин Симонов в романе «Живые и мертвые», «по справедливости, не так уж многих людей из этих десятков и сотен тысяч была вправе потом осудить за их бегство история», а про тех, кто остался, говорили: «Фашистов дожидались, гады».
