В психологии перехода Гучкова в решительную оппозицию власти пытался разобраться прекрасно знавший его Мельников, утверждавший, что тот «был чрезмерно самолюбивым и честолюбивым. Его исключительная скрытность и внешняя мягкость прикрывали эти свойства, но бывали моменты, когда обнаружить их все-таки было возможно. Отсюда же, как я думаю, и его авантюризм, который бросал его сражаться то за буров, то еще за кого-то. Ему непременно надо было привлечь к себе особенное внимание, резко выдвинуть свою фигуру, встать на высокий пьедестал. И тот, кто мешал ему в этом или явно высказывал, что он этого не достоин, становился его врагом.
Он долго поддерживал П.А. Столыпина и шел с ним. Но когда случилось, что последний не нашел возможным последовать его совету, А.И. резко изменил свое отношение и повел борьбу против него, как против врага»[612].
Открытый и демонстративный конфликт произошел в марте 1911 года в связи с отклонением Государственным советом законопроекта о земствах в западных губерниях, который Столыпин считал необходимым провести даже ценой роспуска обеих палат. Николай II поддержал премьера, Гучков зачитал указ о роспуске Думы, но возмущению депутатов не было предела. Спикер подал в отставку со своего поста, который ему явно претил, хотя Столыпин умолял остаться. На похороны Председателя Правительства Гучков не приедет. И будет считать убийство Столыпина делом придворных кругов.
На посту председателя Думы появился еще один лидер октябристов – Михаил Родзянко, которому тоже предстояло сыграть немалую роль в революционных событиях. Представитель состоятельного дворянского рода, который благодаря женитьбе на княжне Голицыной породнился с русской аристократией, воспитанник Пажеского корпуса и гвардейский кавалерист, до избрания в Думу он успел побывать предводителем дворянства и председателем земской управы Екатеринославской губернии, членом Государственного совета. Он был фигурой весьма красочной, но его качества как политика вызывали у современников множество вопросов. «Он отличался хлебосольством, добродушием, приветливостью, был хорошим русским барином в лучшем значении этого слова, – подмечал Мельников. – Но большим умом он не обладал, переоценивал себя, любил иногда порисоваться и сравнительно легко подчинялся влияниям»[613]. Недолюбливал последнего дореволюционного спикера Милюков: «Первое, что бросалось в глаза при его появлении на председательской трибуне, это – его внушительная фигура и зычный голос. Но с этими чертами соединялось комическое впечатление, прилепившееся к новому избраннику. За раскаты голоса шутники сравнивали его с «барабаном», а грузная фигура вызвала кличку «самовара». За этими чертами скрывалось природное незлобие и вспышки напускной важности, быстро потухавшие… Особым честолюбием он не страдал, ни к какой «политике» не имел отношения и не был способен на интригу. На своем ответственном посту он был явно не на месте и при малейшем осложнении быстро терялся и мог совершит любую gaffe[614]»[615].
Впрочем, у Родзянко были и почитатели, например, коллега по гвардейской кавалерии генерал Василий Гурко: «Его деятельность как председателя удовлетворяла не только большую часть депутатов центра, но также и членов обеих крайних группировок Думы. Обладая ораторским талантом и тем качеством, которое по-французски называется un esprit d’apropos (присутствие духа), он во всех случаях знал, как достойно представить важнейший законодательный институт… Имея значительное личное состояние, Родзянко во всех жизненных ситуациях демонстрировал полную независимость»[616]. Как спикер Родзянко оказался более состоятелен, чем его предшественник.
Сам же Гучков вернулся к руководству партии, которую стал все более решительно разворачивать в сторону оппозиции Николаю II. Лидер октябристов ненавидел императора и приложил немало сил для его свержения. Откуда такая ненависть? Версий, как и объяснений самого Гучкова, немало. Вот мнение Васильева: «Гучков, выскочка и авантюрист, имел дерзость публично отнести себя к личным врагам царя. Дело в том, что на приеме, данном для членов Думы, Его Величество однажды спросил его, избран ли он от Москвы или Московской губернии, и то обстоятельство, что Император так плохо информирован о нем, глубоко обидело Гучкова, который… был очень тщеславным человеком. И с тех пор при упоминании Царя Гучков имел наглость употреблять низкие и оскорбительные выражения»[617].
Мельников предложит более объемное объяснение: «Покойного Государя Александр Иванович не любил и не уважал, считая его неспособным достаточно высоко и твердо нести врученное ему знамя. Но весь духовный облик Государя был так высок, и воспитанность так совершенна, что А.И. невольно чувствовал его превосходство над собой. Это подогревало антипатию и побуждало искать случая обратить ее в ненависть. Случай представился. У Государя, в свою очередь, росло чувство антипатии к А.И., и скрывать это он не находил нужным. И вот тогда-то А.И. возненавидел Государя и повел против него войну, искренне поверив в то, что война была начата за Россию, а не за свое оскорбленное самолюбие. В войне не брезгуют союзниками, не побрезговал ими и А.И. В войне оценивают средства борьбы по их действию, хороши те, которые наиболее губительны для противника, не постеснялся в выборе средств и А.И.»[618].
Отказавшись от поста Председателя Думы, Гучков почувствовал себя свободным и от моральных обязательств в отношении императора. Именно он вбросил в общественное мнение тему управляющих Николаем «темных сил» и «распутинщины». После публикаций в январе 1912 года в паре газет писем некоего священника о Григории Распутине (слухи однозначно приписывали организацию публикаций тому же Гучкову) лидер октябристов выступил в Думе с пламенной речью, сделав соответствующий официальный запрос министру внутренних дел. Заявив от имени «взволнованной народной совести» о возрождении «мрачных призраков средневековья», Гучков негодовал: «Вдумайтесь только, кто же хозяйничает на верхах… Григорий Распутин не одинок; разве за его спиной не стоит целая банда?..»[619]. Сведения, озвученные с высокой трибуны при полном скоплении публики и прессы лидером едва ли не проправительственной партии, обретали статус истины в сознании общественности. Тогда же Гучков где-то раздобыл письмо императрицы Распутину, где были слова: «Мне кажется, что моя голова склоняется, слушая тебя, и я чувствую прикосновение к себе твоей руки». Это письмо, оставлявшее простор для самых различных фантазий, было Гучковым размножено, и вскоре о нем «по секрету» знала вся Дума. Николай не мог не воспринять это как грубейшее вмешательство в жизнь его семьи и как личное оскорбление.
Затем мишенью Гучкова стал военный министр Сухомлинов, который был обвинен в создании «системы охранки» в армии после того, как к контрразведывательной работе был привлечен офицер Отдельного корпуса жандармов Мясоедов. Гучков выступил с официальным протестом против создания системы политического сыска в армии, унижающего военнослужащих. Мясоедов вызвал его на дуэль, они дрались на нарезных пистолетах, но обошлось без жертв. Тогда из-за возникшего скандала Сухомлинов вынужден был удалить Мясоедова из военного ведомства. Гучков также подверг жесткой критике планы правительства, поддержанные императором, резко повысить ассигнования на военно-морской флот, что, по его мнению, шло за счет сухопутных сил. Расстрел рабочей демонстрации на Ленских золотых приисках стал еще одним поводом для обвинений власти, «обезумевшей от чувства личного страха»[620].
Дрейф лидера октябристов в оппозиционную сторону осложнил их политическую судьбу. Партия раскололась на левых – критиков режима – и правых, сторонников прагматического союза с властью, которые в массовом порядке начали просто выходить из фракции. Выборы в IV Думу обернулись для октябристов ощутимым поражением. Им удалось провести 98 депутатов, причем сам Гучков был забаллотирован в Москве. Он сделал вывод, что причина неудачи не в разрыве с властью, а в прежнем слишком тесном контакте с ней. Градус оппозиционности октябристов в новой Думе возрос, они все чаще стали блокироваться при голосованиях с более левыми – прогрессистами и кадетами.
Власти тоже стали проявлять к Гучкову повышенный интерес, Департаментом полиции за ним было установлено негласное наблюдение. Приметы: 50 лет, выше среднего роста, телосложения полного, шатен, лицо полное, продолговатое, нос прямой, умеренный, французская бородка слегка с проседью, носит пенсне в белой оправе. Полиция зафиксировала в начале 1913 года конспиративное заседание с участием Гучкова и группы военных, которым он рассказывал «об участии офицеров в низвержении Александра Баттенберга (князь Болгарии до 1886 года – В.Н.) и о ситуации на Балканах. Прозвучала мысль о наличии в России партии, стремящейся к перевороту»[621]. Впрочем, своих радикальных взглядов Гучков уже не считал нужным скрывать.
