— Будете уходить, — воровато напутствовал завскладом, — не забудьте все залить одеколоном: ни одна собака не возьмет. Голыми руками ни к чему не прикасайтесь. Возьмите это, — он протянул Ертаю две пары перчаток и бутылку тройного одеколона. Потом, уже на улице по пути к ресторану сунул в карман Корзухину тяжелую связку складских ключей.
Засиделись допоздна. Ушли, когда начали гаснуть люстры привокзальной площади, почерневшей от беспрерывна моросящего дождя. Молоков дал Лешке измятую трешку — на такси. Сказал на прощанье: «Бывайте здоровы, хлопцы!» и, тяжело шлепая но лужам, побежал к троллейбусу. Парни остались одни.
Они бродили неподалеку or базы по подъездным путям, и холодные струйки дождя скатывались по их лицам. Желтые глаза фонарей разрывали черную, как мазут, ночь, тускло поблескивали рельсы.
— Ну, что, Лешка, опять мы с гобой, вроде за старое… — нарушил молчание Ертай. — Часы, значит, часики? А потом что? Ты знаешь, что будет потом?! — Он кричал, не сдерживая себя, и теребил друга за рукав ватника. Суд! Колония! А на кой черт мне все это нужно? У меня другие планы. Хочу жить, как все, честно, и плевать я хотел на твоего Молокова. Слышишь, плевать!
— Заткни глотку. Мне это тоже вроде бы ни к чему. А этот гад такой же мой, как и твой, — отрезал Корзухин и пожалел о том, что сегодня не пошел на танцы в клуб вагонников; и Нина там, наверное, танцевала с кем-нибудь другим.
Не сговариваясь, они побежали по извилистой улочке к широкой магистрали, по которой ни днем ни ночью не стихало движение машин. Лешка чуть не попал под колеса, останавливая запоздавшее такси, и очутившись на заднем сиденьи, торопливо проговорил:
— В милицию, только быстрее.
— Вам в какую? — спросил шофер, с удивлением взглянув на ночных пассажиров.
— Лучше всего в областную, — ответил Ертай. Он заворочался на месте: мешала сидеть бутылка тройного одеколона, неловко засунутая в карман брюк.
В. Шиляев.
Ильин меняет характер
В этот день, как и всегда, невысокая, крепко сложенная фигура капитана Тишкина появлялась то на мебельной фабрике, то в столовой. Заключенные здоровались с Николаем Михайловичем приветливо, с уважением. Знали: с открытым сердцем, с добрыми намерениями приходит к ним этот человек. Если что-то не ладится на работе или тяжело на душе, к нему можно обратиться за советом. И он всегда поможет.
За многочисленными своими делами капитан не забывал об Ильине. Это был один из трудных заключенных, слывший злостным тунеядцем. И вот сегодня этот лоботряс не вышел на работу, отлеживается в общежитии.
Вернувшись в свой кабинет, Тишкин первым делом раскрыл тетрадь с заметками об Ильине. Еще раз перечитал их. Ильин трижды судим, последний раз — за побег из места ссылки. В местах заключения отказывается работать. «Наказаниями его вряд ли перевоспитаешь, — размышлял Тишкин. — Он к ним привык. Нужна иная мера. Но какая?»
Тишкин вышел из кабинета с листом бумаги в руке, свернутым трубочкой. Прошел прямо в жилую секцию. Там было пусто, только в углу сквозь спинку кровати виднелись чьи-то ноги. Это дремал Ильин.
Почувствовав на себе пристальный взгляд, заключенный приподнял веки. Настороженность, готовность к отпору появились в его глазах.
— Здравствуйте, Ильин.
— Здравствуйте, гражданин начальник, — процедил заключенный и нехотя поднялся, протирая глаза. — Наказывать пришли? Виноват. На работу не хожу, чифир принимаю…
— Очень хорошо, что вы сознаете свои проступки, — спокойно ответил капитан. — Только я не наказывать пришел. На производстве обойдутся и без вас. Какой от вас прок!..
По лицу Ильина было видно, что он удивлен.
— Да-да, — продолжал Тишкин. — Не наказывать вас я пришел, а пригласить прогуляться. Посмотрите, день-то какой солнечный. А вы в душном помещении чахнете. Вставайте, подышим свежим воздухом.
По-прежнему недоверчиво глядя на капитана, заключенный встал и вместе с ним направился к выходу.
На крыльце они закурили, затем неторопливо зашагали по дорожке между бараками. Заключенный шел молча, думая о чем-то своем. Они поравнялись со стендами наглядной агитации. Возле пустой витрины Тишкин остановился. Достал из кармана кнопки, попросил:
— Помогите прикрепить.
Ильин приложил к щиту верхний край листа бумаги, вогнал кнопки в фанеру. И только потом бросил взгляд на плакат. Крупными буквами над карикатурой было выведено: «Позор тунеядцу Ильину».
Заключенный побагровел, с минуту молчал и вдруг рассмеялся.
— Это что, самокритика, гражданин начальник?
— Я знал, что вы умный парень, — ответил Тишкин, — правильно воспримете критику.
— Умные в колонии не сидят, — заметил осужденный. Но чувствовалось, что слова начальника ему пришлись по душе.
— От вас зависит, — убежденно произнес Николай Михайлович, — последний срок отбываете или нет. В честной жизни есть место каждому. Посмотрите, как живет большинство заключенных, — продолжал Тишкин. — Они не теряют времени зря. Приобретают специальности, учатся в школе.
Капитан взглянул на Ильина. Тот стоял наигранно равнодушный, но слушал внимательно.
— Копаются целый день в стружке, — пренебрежительно процедил Ильин.
— А ну, пошли на производство, я вам покажу, как там «копаются», сказал Тишкин тоном, не допускающим возражений.
Отступать было поздно. Ильин пожал плечами и согласился идти на мебельную фабрику. Капитан Тишкин водил его из цеха в цех, рассказывал о людях, о том, как они трудятся, как становятся на правильный путь. В столярной мастерской осужденный замедлил шаг, в глазах его загорелся огонек. Это не ускользнуло от внимания Николая Михайловича. «Нет, не пропащий Ильин человек», — подумал он. Возле склада готовой продукции остановились:
— Вот представьте себе, что в эти вещи вложен и ваш труд. Купит их какой-нибудь труженик, добрым словом помянет вас. Ведь вы не горе, как раньше, а радость принесете в его дом. Так-то, Ильин.
Прошла неделя. Все это время Тишкин не выпускал из поля зрения Ильина. Тот выходил на производство каждый день, но работал лениво. Капитан понимал, что заключенный все еще находится в состоянии апатии, безразличия ко всему, что его окружает. Видимо, нужно было чем-то всколыхнуть его.
Николай Михайлович вспомнил: как-то в разговоре Ильин обмолвился, что из всей родни у него в живых осталась только сестра, но и о той давно ничего не известно. «Хорошо бы разыскать ее», — подумал Тишкин. И он послал несколько запросов.
А между тем Ильин в очередной раз сорвался: обругал ни за что ни про что мастера, бросил работу. Тут же в цехе члены бригады устроили собрание.
— Ты что, — возмущались заключенные, — хочешь по-прежнему бездельничать? За чужой счет жить? То ему табачку дай, то сахарку. Хватит. Не будешь работать — не жди спокойной жизни.
После собрания Тишкин разыскал Ильина. Заключенный сидел на скамейке, понурив голову. Капитан присел рядом.
— Они же вам добра хотят.
— Сволочи! — выругался Ильин. — Своего жрут.
— А вам больше нравятся тунеядцы и их подпевалы? — спросил Тишкин. Не дождавшись ответа, продолжал: — Те не ругают. Но им наплевать и на вас, и на ваше будущее. Бригада же хочет, чтобы вы стали работящим человеком. Да, что говорить… — капитан поднялся, поправил фуражку. — Зря, видно, я о вас хлопотать начал.
— Насчет чего? — поднял голову заключенный.
— Договорился с начальником, что вас столярному делу учить будут.
Ильин помолчал с минуту и тихо сказал:
— Я буду, гражданин начальник, учиться на столяра.
Он сдержал слово: пошел в столярную мастерскую, стал старательно овладевать специальностью. Наблюдая за Ильиным на производстве, Тишкин видел, как преображается этот человек во время работы.
«Надо бы к общественной жизни его приобщить, да не все сразу, рассуждал Тишкин. — Трудно ему переламывать свой характер. Долго в нарушителях ходил».
В один из дней Николай Михайлович получил долгожданную телеграмму и выехал на станцию. Вернулся вместе с худенькой молодой женщиной. Проводил ее в комнату общих свиданий, а сам прошел в свой кабинет.
— Звали, гражданин начальник? — приоткрыл дверь Ильин.
— Да, заходите, садитесь.
Заключенный пристроился на стуле напротив Тишкина, вопросительно посмотрел на капитана.
— Вы как-то говорили, — произнес Николай Михайлович, — что никого из родных у вас нет. Так вот ваша сестра нашлась, приехала сюда.
— Шутите, гражданин начальник? — Ильин взволнованно вскочил.
— Разве этим шутят, — капитан тоже встал, прошелся по комнате. — Тут дело в другом. Что я ей скажу о вас? Хвалить пока не за что, а ругать вроде неудобно.
— Не говорите ей о моем прошлом, — голос заключенного дрогнул. — Я на нем крест ставлю.
