«Почему мы по-прежнему хватаемся за так называемый приоритет во всех областях? Я вовсе не уверен, что приоритет всегда хорош. Представьте себе, что какой-нибудь американский одинокий гений изобрел бы граммофон, а мы бы его осуществили. Кому надо было бы гордиться? По-моему, нам, потому что гений остался в Америке непризнанным, а граммофон построили мы. А мы кичимся тем, что выдумали все – и обезьяну, и граммофон, и электрическую лампочку, и телефон, а только сделали американцы. Ну, что в этом хорошего? Мы ищем в своей истории людей, которые изобрели паровоз до Стефенсона, хотя он не был нами построен. Нечего кичиться своей медлительностью, своей отсталостью. Кто первый построил паровоз, кто первым полетел, тот и прав. Надо гордиться тем, что сегодня мы первые в космосе, что у нас величайшие в мире электростанции, а не тем, что было двести лет тому назад и кто первым сказал „Э!“ – Добчинский или Бобчинский.
Отстаивая, а подчас и выдумывая это право первородства во что бы то ни стало, мы черт знает чего натворили, и еще десять лет назад старались начисто отгородиться от западной культуры, это тоже прикрывалось словом «традиция».
Мне было приятно слышать, что товарищ Юткевич, говоря сегодня о новаторстве, уделил большое место Западу. Мы отвыкли от того, что на Западе что-то существует. А ведь, между прочим, Россия была страной, в которой больше, чем где бы то ни было в мире, переводилась иностранная литература. Русская интеллигенция была, в частности, тем сильна, что она читала всю мировую литературу, была на первом месте по знанию мировой культуры. Это тоже наша традиция, очень хорошая традиция, и ее стоит сегодня вспоминать...».
И опять не могу удержаться от реплики, поскольку оратор и в этом случае явно сгущает краски. Ведь он-то должен был знать, что при Сталине, при воздвигнутом им «железном занавесе» (хотя такой же занавес был воздвигнут и с противоположной стороны, чтобы советская «крамола» не проникала на Запад), советский человек все равно имел возможность приобщаться к мировой литературе. В библиотеках имелись книги большинства выдающихся зарубежных авторов, в театрах ставились пьесы западных драматургов, начиная от Шекспира и заканчивая Сервантесом, а в кино экранизировался Ги де Мопассан (фильм «Пышка» самого же М. Ромма), Виктор Гюго (фильм «Гаврош» Татьяны Лукашевич), а также Жюль Верн (фильм Эдуарда Пенцлина «Таинственный остров», Владимира Вайнштока «Дети капитана Гранта», Василия Журавлева «Пятнадцатилетний капитан»), Ричард Стивенсон (фильм Владимира Вайнштока «Остров сокровищ»), Джонатан Свифт (фильм Александра Птушко «Новый Гулливер») и т. д.
Закончил свою речь Ромм нападками на «сталинистов» – на Кочетова и Ко. Сказал же он следующее:
«Сегодня, когда компания, когда-то предававшая публичной казни „безродных космополитов“, – Кочетов, Софронов (драматург Анатолий Софронов возглавлял тогда журнал „Огонек“. – Ф. Р.) и им подобные – совершает открытую диверсию, нападает на все передовое, на все яркое, на все новое, что появляется в советской кинематографии, мне кажется, что придерживаться в это время академического спокойствия и ждать, что будет, не следует. (Продолжительные аплодисменты.)
Нападение началось с кинематографа, но я не сомневаюсь, что оно заденет и другие области искусства, если этим субъектам не дать по рукам. Что касается меня, то я не одобряю равнодушие в этом деле и считаю, что застыть в позе олимпийского спокойствия глупо и недостойно советского человека.
Иные рассуждают так: в конце концов сейчас никого не арестовывают и, пока Хрущев жив, не будут арестовывать. (Аплодисменты.) Это совершенно ясно. Сажать никого не будут, работать не запретят, из Москвы не выгонят и заработной платы также не лишат. И вообще больших неприятностей – таких, как в «те» времена, – не будет. А Кочетов и компания – пусть себе хулиганят: начальство разберется. Но ведь такая позиция – это тоже пережиток психологии времен культа. Нельзя, чтобы на террасе твоего дома разжигали костер. А ведь костер разжигается именно на террасе нашего дома! Мы имеем дело с ничтожной группой, но она распоясалась, она ведет явно непартийную линию, которая резко противоречит установкам нашей партии.
В это дело никто пока не вмешивается. Нам самим предоставлено право разобраться, – об этом неоднократно говорил и Никита Сергеевич Хрущев: разберитесь сами. Так давайте же разберемся в том, что сейчас происходит! Довольно отмалчиваться. Я позволил себе взять это слово только для этого заявления – больше ничего. (Продолжительные аплодисменты)».
И вновь у Ромма все перевернуто с ног на голову. Пожар на террасе разожгли и продолжали его разжигать не Кочетов и Ко (те, скорее, выступали пожарниками), а совсем наоборот. Первым это сделал Хрущев, а дрова для этого пожара ему стали подносить интеллигенты из числа либералов. Многие кинематографисты тоже были в числе этих поджигателей, мастеря фильмы, которые даже не поленьями были, а настоящими «коктейлями Молотова». После них пожар уже и вовсе грозил разгореться до немыслимых пределов. Кстати, руководство страны это поняло и впервые за долгие годы решило вмешаться в этот спор, который грозил обществу серьезными проблемами.
Как мы помним (и об этом в своей речи говорил и Ромм), Хрущев в спорах интеллигенции чаще всего занимал нейтральную позицию: дескать, сами разбирайтесь. Такой же позиции придерживался и ряд других его соратников: например, заместитель заведующего Идеологическим отделом ЦК КПСС Дмитрий Поликарпов. Вот как об этом вспоминает В.Баскаков:
«Поликарпов был опытный работник, хорошо знающий творческие кадры. В тех обстоятельствах он вел себя разумно, принимал конструктивные решения. Так, он предложил, когда шло „дело“ Пастернака (в те годы, как мы помним, Поликарпов возглавлял Отдел культуры ЦК КПСС. – Ф. Р.), издать небольшим тиражом «Доктора Живаго», а после выступить с критикой в печати и на этом успокоиться. Но на Хрущева надавили Ильичев, Семичастный, и он это не поддержал.
Поликарпов внес предложение «обновить» Союз художников, снять А. Герасимова – Хрущев и Суслов с этим согласились. Внес он целый ряд и других разумных предложений – по открытию новых журналов и пр. У него была идея, что в споре «Октября» и «Нового мира» ЦК не должен занимать какой-либо позиции. Не надо, дескать, в этот спор встревать. Пусть они борются между собой. И это будет правильно. Он выступил в отделе один раз так: «Игорю Сергеевичу Черноуцану нравится „Новый мир“, а у меня больше симпатии к „Октябрю“. Но мы вместе работаем, и это нормально. Зачем мы будем вмешиваться?». Он уговаривал Хрущева: «Там Кочетов, а там Твардовский, оба люди почтенные, у них разные позиции, пусть сражаются! Только пусть политики не касаются». Хрущев с этим согласился...
Поликарпов очень аккуратно работал. Он не мог, например, себе позволить вызвать Твардовского в ЦК. Он говорил: «Еду к Твардовскому грибы собирать». Значит, ехал к нему на дачу разговаривать. Или: «Еду Шолохова успокаивать». Когда Фадеев застрелился, Шолохов начал всем звонить по «вертушке», но на Хрущева не попал. Попал на Ворошилова, он тогда культурой ведал, и стал его ругать за некролог, не стесняясь в выражениях: «Я подохну, вы тоже напишете, что алкоголик умер?»...
Однако в окружении Хрущева были также люди, которые не разделяли его позицию невмешательства в споры интеллигенции, поскольку, в отличие от того же Поликарпова, считали, что споры о кино или литературе в той или иной мере касаются политики. К числу таких людей относился Фрол Козлов, а также Леонид Ильичев, который все сильнее теснил Михаила Суслова (с недавних пор тот стал курировать только контакты с дружественными коммунистическими партиями). Именно два этих человека и стали катализаторами тех событий, которые начались сразу после речи Ромма в ВТО.
Именно Ильичев положил на стол Козлову полную речь Ромма, а тот уже ознакомил с ней Хрущева. Реакция Первого секретаря была более чем нервной. Этому были свои объяснения. Во-первых, Хрущев еще не отошел от событий вокруг «карибского кризиса» (октябрь 1962 года), когда мир буквально висел на волоске от ядерной войны. Во-вторых, был возмущен тем, что опять «воду мутит» один из лидеров еврейской интеллигенции. Чтобы понять это «опять», следует отмотать время немного назад.
Западные идеологи «холодной войны» продолжали рассматривать «еврейскую проблему» в СССР как одну из своих выигрышных карт (ведь советская интеллигенция больше чем наполовину состояла из евреев). Они всегда намеренно раздували в своих СМИ слухи о государственном антисемитизме, якобы имевшем место в Советском Союзе, и старались сделать все возможное, чтобы еврейская эмиграция в СССР с каждым годом приобретала все больший размах.
В свое время (в 1946 году) Сталин, чтобы выбить этот козырь у Запада, прекратил еврейскую эмиграцию. Однако после его смерти процесс вновь был возобновлен: только в 1956 году из страны в Израиль навсегда уехали 753 еврея (год спустя началась эмиграция евреев и из других социалистических стран: Польши, Румынии, Венгрии, Чехословакии). Число советских отъезжантов могло быть и большим, если бы власти не предприняли ряд шагов, должных успокоить еврейскую общественность. Так, в 1958 году в СССР было возобновлено издание книг на идиш, а три года спустя на этом же языке стал издаваться литературный журнал «Советиш Геймланд» («Советская Родина»). Попутно оживилась общественно-культурная жизнь в Еврейской автономной области.
