Да, это говорил всего лишь Молотов, но именно он был в те годы ближайшим сподвижником Сталина, и вряд ли мы погрешим против истины, если предположим, что Молотов лишь повторил то, что не раз слышал от самого Сталина. Возможно, именно поэтому весной 1940 года все чаще стали раздаваться призывы ведущих политиков и военных к переходу к более активной политике. Инициатором этого явился опять же сам Сталин, который на заседании комиссии Главного Военного Совета 21 апреля 1940 года предложил «коренным образом переделать нашу военную идеологию». «Мы, — заявил он, — должны воспитывать свой комсостав в духе активной обороны, включающей в себя и наступление. Надо эти идеи популяризировать под лозунгами безопасности, защиты своего отечества, наших границ».
Мехлису вторил и командовавший тогда Ленинградским военным округом командарм II ранга К.А. Мерецков. «Наша армия готовится к нападению, — со свойственным военным отсутствием какой бы то ни было дипломатии заявил он, — и это нападение нам нужно для обороны. Это совершенно правильно… Мы должны обеспечить нашу страну не обороной, а наступлением…»
Подобные идеи все более овладевали умами политиков и военачальников, и выступавший в конце июня на совещании советских писателей главный редактор «Красной звезды» Е.А. Болтин говорил о наступательной тактике Красной Армии как о решенном деле. «Доктрина Красной Армии, — заявил он, — это наступательная доктрина, исходящая из известной ворошиловской формулировки «бить врага на его территории». Это положение остается в силе сегодня. Мы должны быть готовы, если понадобится, первыми нанести удар, не только отвечать на удар ударом».
Весьма интересно и то, что на том же совещании упомянутый Болтин призывал не говорить о Германии как о будущем противнике, так как подобные разговоры были вредны прежде всего с политической точки зрения.
Даже накануне войны Сталин думал не об обороне, а о нападении. Потому и полетела 14 мая 1941 года в войска директива Главного Военного Совета «О политических занятиях с красноармейцами и младшими командирами Красной Армии на летний период 1941 года». В ней безо всяких обиняков говорилось о том, что практически «всякая война, которую будет вести Советский Союз, будет войной справедливой». Ну а раз так, то «весь личный состав Красной Армии должен проникнуться сознанием того, что возросшая политическая, экономическая и военная мощь Советского Союза позволяет нам осуществлять наступательную внешнюю политику, решительно ликвидируя очаги войны у своих границ, расширяя свою территорию».
В прочитанном чуть позже докладе «Современное международное положение и внешняя политика СССР» его авторы выражались еще откровеннее (с высшего, надо полагать, соизволения). «Не исключена возможность, — писали они, — что СССР будет вынужден, в силу сложившейся обстановки, взять на себя инициативу наступательных военных действий и перейти в наступление против империалистических держав, защищая дело победившего социализма, выполняя величайшую миссию, которая возложена историей на первое в мире социалистическое государство рабочих и крестьян по уничтожению постоянно угрожающего нам капиталистического окружения». Чуть ли не на следующий день это подтвердил и сам Жданов, который в выступлении перед работниками кинематографа заявил: «Если обстоятельства позволят нам, то мы и дальше будет расширять фронт социализма».
«Ленинизм, — продолжал развивать мысли Калинина секретарь ЦК ВКП(б) А.С. Щербаков, — учит, что страна социализма, используя благоприятную обстановку, должна и обязана будет взять на себя инициативу наступательных военных действий против капиталистического окружения с целью расширения фронта социализма».
И как знать, не готовил ли таким образом Сталин армию и народ к «наступательным военным действиям против капиталистического окружения»… вместе с фюрером. Не потому ли сам Гитлер был так уверен в нем, что и дало ему повод заявить в январе 1940 года: «… пока жив Сталин, никакой опасности нет: он достаточно умен и осторожен. Но, когда его не станет, евреи, которые сейчас обретаются во втором или третьем гарнитурах, могут продвинуться в первый…» Ну и, конечно, Сталин очень рассчитывал на изнурительную войну Гитлера с Европой, что в конечном счете позволило бы ему выступить именно так, как он того хотел.
Да, все так, и все же некоторые выступления политиков и военных заставляют задуматься о другом. Особенно если учесть ту легкость, с какой Сталин заполучил в 1940 году Западную Украину, Западную Белоруссию, Прибалтику и некоторые другие территории. А роспуск Коминтерна? Конечно, кормить нахлебников надоело, но не хотел ли таким образом Сталин замаскировать свое влияние на зарубежные компартии? Которые, кстати, под влиянием исполкома Коминтерна начали переходить с решения классовых задач на задачи общенациональные. И в конце концов дело дошло до того, что Коминтерну было запрещено выступить 1 мая 1941 года с подробным анализом международного положения, поскольку это могло раскрыть сталинские карты врагу.
В одном из недавно рассекреченных секретных документов ГУПП черным по белому было написано: «Германская армия еще не столкнулась с равноценным противником, равным ей как по численности войск, так и по техническому оснащению и боевой выучке. Между тем такое столкновение не за горами». На что начальник Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП (б) Г.Ф. Александров заметил: «Этакой формулировки никак нельзя допускать. Это означало бы раскрыть карты врагу».
Так что выяснять теперь, кто кого опередил или обманул, не имеет значения. Все произошло так, как произошло, и никакие споры ничего не изменят. Что же касается Гитлера, то, несмотря на все свои далеко идущие планы завоевания Восточной Европы и презрение к Советскому Союзу, он, как и в свое время Наполеон, время от времени испытывал беспричинное беспокойство. «Незадолго до объявления войны, — пишет в своей книге «Наполеон и Гитлер» Д. Сьюард, — Геббельс говорил, что Гитлер «живет в неописуемом напряжении». Накануне войны он запишет: «Похоже, фюрер перестал бояться и скоро примет решение».
До самого начала войны очень немногие догадывались о намерениях Гитлера относительно России. Он никому не доверял, даже когда кричал на каждом перекрестке, что целью его жизни является война с Советским Союзом. Однако, как утверждал Геббельс, он панически боялся войны на два фронта. Временами он даже думал, что русские могут помочь ему расправиться с Британией. В то же время Гитлер ощущал вполне понятное беспокойство по поводу планов Сталина на будущее. Россия не только поглотила Восточную Польшу, но в июне 1940 года опередила Германию, отторгнув от Румынии Бессарабию и Северную Буковину, что не на шутку встревожило Гитлера, так как это создавало ему проблемы с поставками нефти. Посматривал Сталин и в сторону Финляндии, откуда получал никель.
Сталин без особого восторга наблюдал за победным маршем гитлеровских армий по Европе. К этому времени «друг Адольф» уже не стеснялся и ввел свои войска в Румынию — он очень опасался, что после Бессарабии Сталин возьмет и Румынию и лишит его столь необходимой для него нефти. Встревоженный таким поворотом событий Молотов уже не раз указывал на нарушение статьи третьей пакта и напоминал, что стороны обязаны консультироваться по всем вопросам, которые представляют общий интерес.
27 сентября 1940 года был подписан Трехсторонний пакт между Германией, Италией и Японией, который предусматривал создание «нового порядка». Сталину эта сделка не понравилась — хотя бы потому, что его самого участвовать не пригласили. И уже очень скоро по дипломатической почте в Берлин полетели запросы о том, что под этим самым «новым порядком» подразумевается и какова роль России в его установлении. Из Берлина ответили: поводов для беспокойства нет, и при желании Россия может присоединиться к «тройственному пакту».
На этот раз он потребовал вывода немецких войск с финской территории, подкрепляя свое требование параграфом из прежних договоренностей о сферах влияния так, словно в Берлине об этом параграфе не знали. По большому счету думать надо было уже не о параграфах, а о том, что делалось все не случайно. Вряд ли Гитлер повел бы себя столь вызывающе, если бы на самом деле хотел дальнейшего сближения. А «тройственный пакт»? Чем не звонок? Разве друзей не приглашают на раздел пирога? Сталина не пригласили, вот и пришлось ему, словно бедному родственнику, самому проситься к чужому столу. Так вести себя, как сейчас повел по отношению к нему фюрер, мог либо человек, совершенно потерявший к нему интерес, либо политик, искавший повода для ссоры. Впрочем, так оно и было. После провала в Финляндии Сталин уже не интересовал Гитлера как партнер, и в немецком Генеральном штабе вовсю шла разработка планов войны на Востоке.
