Пожары все затушили. А у меня после этого, чувствую, греется земля под ногами. Как при горящем торфе, огня не видно, а жжет – недовольно начальство, что я прямо с вышки, да в область. Ну, терпел я, терпел утесненье и, откровенно скажу, не вытерпел. Прихожу. Открыл двери к лесничему. «Вот, – говорю, – бинокль! Вот, – говорю, – велосипед! Все! Глядите за огнем сами…»
Лесничему стало от этой моей экспедиции вроде неловко. «Ладно, – говорит, – Арсений, давай-ка все погасим. Чего не бывает…» Ну и я отошел. «Ладно, – говорю, – чего не бывает…»
Звездным часом Арсения Андриановича было сухое лето 72-го года. Тогда вся Мещера от Шатуры до Владимира дымом была подвернута. Со спутников видно было пожары. В тот год пересохли болота, испарились озера. «Лягушки из мхов к домам прыгали – в корытце ополоснуть тело, карасей руками в тине ловили». Подступили пожары и к борам у Криуши.
– Детишек отправили кто куда. Телевизоры, образа, сундуки, всякое барахлишко в землю зарыли. У вышки все время народ толпится. Очень волнуются, помнят, что было в Курше в 36-м. «Арсений, – кричат, – говори, что нам делать. Говори!» Степан Косой так прямо из себя вышел: «Говори, что делать, а то сейчас пилой «Дружба» твой столб порешу!» А мне полагалось хладнокровие соблюдать…
Вот она, вышка, – 36 метров.
Огонь был страшный. По верху леса шел с ревом, как будто реактивный самолет от земли оторвался. А я на вышке! Сосновые ветки петухами летели. Глаза закрывал, боялся, не выдержат жара. Рубахи два раза на мне занималась. Замну огонь, плесну на себя из бидона и опять телефонную трубку хватаю… Военная часть на подмогу пришла. Криушу оборонили, соседний поселок Ласково тоже оборонили, и от Кельцев огонь отвели. И лесу много уберегли. Я тоже внизу с огнем воевал. Три пары кирзовых сапог спалил, на теле были ожоги. А друг, однокашник, вместе на кочегаров учились, тот задохнулся в дыму. Вон там за березами схоронили. О, огонь в лесу – дело очень серьезное!
Разговор у вышки прервался дождем. Мы переждали его под навесом, наблюдая, как кормят птенцов скворцы.
– Ну вот, освежилась земля. Это значит, можно домой сходить, пообедать. И пивка даже выпить. Дождик для нас, вышкарей, как гостинец. А для порядку все же надо подняться…
Уже сверху я услышал удовлетворенное посвистывание – «все спокойно в лесу». И хриповатый голос:
– Отсюда, конечно, не один только дым замечаешь. Иногда видишь: лось подался к воде хорониться от комаров, видишь, ястреб голубя поволок, лиса бежит по опушке. Ну и, конечно, наша Криуша – как на ладони. Ну-ка, глянем, чем там хозяйка моя занята… морковку дергает в огороде!
– Вы знаете, – продолжает он уже на земле, понизив голос до полушепота, – моя Прасковья Фаддеевна – женщина очень заслуженная. Орден «Знак Почета» имеет. Тридцать три года тут, в Клепиках, ткачихой была. Понимаете – «Знак Почета»… Государственный, можно сказать, человек…
Когда прощаемся, Арсений Андрианович теребит волосы.
– Что-то я хотел не забыть… Да, это как раз по пути – заверните и к Гусаровой. Моя ученица!.. Первого класса вышкарь. Страху не знает. И вышка у нее обихожена, пожалуй, даже получше моей. Так и скажите, мол, твой наставник прислал…
* * *
Часа четыре всего посидели мы рядом с Арсением Андриановичем. Но очень он мне запомнился. Веселый, общительный, доверчивый, как ребенок, преданный долгу и делу, никому не желающий зла и счастливый от этого. Вспоминаю его «скворечник» в лесах, вспоминаю прогретую солнцем смоляную Криушу и благодарю дорогу за эту встречу. Хорошего человека узнать – как чистой воды напиться.
Фото автора. 24 мая 1980 г.
Год назад 31 мая за полночь по московскому времени Юрий Хмелевский поймал инструментом плутавшее в облаках солнце: «Ребята, полюс!» И семеро скинули рюкзаки – цель достигнута.
Журналистам на маленьких самолетах, летевшим к магической точке Земли, не терпелось увидеть семерку: как выглядят, что расскажут?..
Я их увидел в палатке. Они пировали. «Милости прошу к нашему шалашу», – не помню уж кто приветствовал прилетевших. В палатке было уже тесновато, сказать точнее, застолье напоминало кучу малу. Но, ей-ей, из всех приятных застолий я дольше всего буду вспоминать это – в полюсном «шалаше». Запах кофе, запах бензина от примуса, запах мужского пота…
Больше всего, однако, запомнились лица хозяев полинявшего «шалаша». Прилетевшие глядели на них с удивлением, восхищением и немалой долей тревоги – лица семерки напоминали лица людей, неосторожно заглянувших в плавильную печь.
1 июня 1979 года. Северный полюс.
Фотография сохранила облик семерки в тот памятный день. И память многое сохранила. С частотой возбужденного пульса стучал за палаткой движок – работала радиостанция, Леонид Лабутин всему свету слал вести из этого необычного лагеря. Легкий ветерок шевелил красный флаг на шесте. Стояли в стороне двукрылые самолеты, чья дорога сюда, на полюс, – тоже нешуточная. Возбужденные голоса. Ровный перламутровый свет. Вспоминаю чьи-то слова: «Всюду юг, в какую сторону ни посмотришь…» Помню попытку мысленно провести линию от шеста с флагом по льдам до суши, а потом по ней до Москвы, где с особенным интересом ждали отсюда вестей. Помню слова пожилого механика-авиатора: «Сюда пешком… И ведь дошли! Просто чудо». Помню сразу осиротевший полюс, когда мы все пошли к последнему самолету…
И вот на минувшей неделе я опять их увидел всех вместе. На этот раз в подмосковном лесу, в местечке, где обычно они всегда собираются обсуждать планы, праздновать встречи Нового года и наступление лета. На этот раз у костра надо было обдумать, как лучше отметить «день полюса», то есть сегодняшний день, 31 мая.
– Ну поглядите, разве скажешь, что это арктические герои. Загар – еле-еле, рюкзачки, кеды. Воскресные подмосковные ходоки! Гитары вот не хватает… – Нарочно громко язвил Хмелевский, умолкнувший, впрочем, сразу, как только вошли в поселок.
Семерку тут сразу узнали. По улице, забегая вперед идущих, понеслись ребятишки: «Шпаро… Давыдов…» Старушка, у которой вместо иконы в углу наверняка стоит телевизор, остановилась, припоминая, где же она видела этих людей? И вспомнила. Резонно полагая, что всякие силы таких ребят должны опекать, старушка заботливо перекрестила сверкавшую майскими лужами тропку.
– Ну что ты скажешь теперь? – наклонился к Хмелевскому Мельников. И оба перемигнулись.
Они прожили год, славный во всех отношениях. Признание и понимание важности необычного перехода они почувствовали уже до полюса по многочисленным радиограммам, которые приходили в палатку со всей страны и из многих стран мира. Минуту, возможно, высшей радости в жизни испытали они на полюсе, принимая поздравления журналистов и авиаторов. И очень впечатляющим был для семерки день, когда они вышли из самолета в «авиационной столице» Севера, Черском.
За год ребята узнали много объятий, много слов заслуженной похвалы и почета. Но когда у костра я спрашивал обо всем пережитом, они улыбались: «Все-таки Черский…»
– Первая любовь, – подчеркнул уважающий точность Хмелевский.
Все было в году минувшем по справедливости: высокие награды Родины и комсомола, признание в мире спортивном, интерес науки ко всему, что они испытали и наблюдали. И, конечно, возбуждали они любопытство.
Приглашений приехать выступить, рассказать было тысячи. Приглашали их на блины, на клубнику, на баню, на чай и на чарку, на воблу и на рыбалку, на устные журналы и комсомольские огоньки.
Одно приглашение было из Лондона. Тут каждый год собирают людей, проявивших высокое мужество в спорте. Они полетели в Лондон. И можно сказать с удовлетворением, достойно представляли свою страну. Их портреты и статьи о них с огромными заголовками появились в газетах. Они побывали в музеях, встречались с учеными. Встретились и с такими же «добровольными ходоками по бездорожью». В числе их приятных знакомых был англичанин – мальчик двенадцати лет, переплывший Ла-Манш, и «коллега» по Арктике японец Уэмура, достигший годом раньше полюса на собачьей упряжке.
С Уэмурой им было о чем говорить. Белоснежная скатерть, за которой сидели «семь» и «один», без усилий воображения превратилась в карту белых пространств. «Я шел вот так…», «А мы отсюда…», «У меня с Арктикой есть еще счета», – сказал Уэмура. «И мы собираемся…» Много было вопросов друг к другу. Потом снимались. Рядом с высоким Шпаро японец выглядел почти мальчиком. «Преимущество! Надо меньше продуктов в пути», – смеялся сам Уэмура.
Расстались друзьями и с Лондоном, и с Уэмурой. И сразу, как прилетели в Москву, поехали в Ивантеевку. Приглашение «на блины» от ребят техникума Ивантеевки они получили радиограммой на полпути к полюсу. «Там, на холоде, слово «блины» и забота ребят нас всех растрогали. Решили: обязательно побываем!» Побывали они во многих других местах, близких от Москвы и далеких, в том числе побывали в академических городках Дубне, Обнинске, Пущине. Все хотели слышать землепроходцев, учиться у них, советоваться.
