Самобытность и раскованность людей проявляются в их поведении еще больше, чем в одежде. Я упомянул про даму в деловом костюме и кроссовках. Так вот она запросто может еще и ехать на работу на велосипеде, везя туфли и портфель в сетке на руле. Или молодой мужчина в тройке, в галстуке, с дипломатом (при этом с серьгой в ухе) лихо катит по деловому центру к своему офису... на роликах (!). Или идет человек по улице, вдруг видит свое отражение в зеркальной витрине, останавливается, смотрит на себя внимательно, а потом вдруг пускается с песней в пляс, после чего, поправив рубашку, спокойно идет дальше.
Обобщая: если вы не мешаете другим, то можете вести себя как душе угодно, общество при этом не будет коситься на вас осуждающе. (Как сказала на это, смеясь, одна моя знакомая американка из Нью-Йорка: «Америка... Здесь все немножко чокнутые...»)
Обстановка, допускающая такую раскованность, приезжающего русского человека не оставляет равнодушным. Кто-то так и не может принять этого, сварливо реагируя на каждое проявление подобной вольности; кто-то упивается этой свободой слишком уж самозабвенно, подчеркнуто раскованно усаживаясь в аэропорту на пол, когда рядом — свободные кресла...
Индивидуальная свобода и раскованность людей по-своему подчеркивают, что проблема соотношения личности и коллектива в американском обществе столь же злободневна, как и в былом советском или нынешнем российском. Но если Россия именно сейчас переживает переход от коллективистского сознания к индивидуальному, то в Америке исходно во всем доминировала и доминирует парадигма индивидуализма. Которая, как показала практика, ближе к здравому смыслу, нежели наш былой утопический коллективизм.
Американец зажат в настолько суровые финансовые тиски повседневной жизни с ее жесточайшими требованиями и ограничениями, что он не имеет выбора и просто обязан во всем и полностью отвечать сам за себя. (Только наблюдая это, в полной мере осознаешь, до какой степени может быть аморальна и растлевающа безответственность индивидуума в условиях пресловутой коллективной ответственности.) А отсюда и вывод: ответственность за себя может строиться лишь на основе — прежде всего — внимания к самому себе. Ошибочно усматривать в качестве причины этого эгоцентризм; если он и есть, то является, скорее, следствием. Потому что внимание к себе и полная ответственность за себя — это единственный путь выживания в американском обществе. Прекрасное этому подтверждение — постоянная готовность индивидуалистов-американцев помочь окружающим.
Приехав в Америку, мы были буквально ошарашены поддержкой, оказанной нам — совершенно чужим и незнакомым людям, равно как в последующем многократно поражались взаимопомощи американцев в любых сложных ситуациях. Так что, наблюдая это, я свою великодержавную спесь («...русский народ всегда снисходительно относился к дурачкам и иностранцам») быстро поубавил.
Феномен повсеместного волонтерства (добровольного вклада на общее благо), безусловно, является одной из отличительных черт американского общества. Добровольцев видишь не только на дорогах за уборкой мусора, но и разливающими бесплатный кофе на станциях отдыха вдоль шоссе, озеленяющими парки, рассказывающими туристам о достопримечательностях в национальных парках, проводящими социологические опросы на улицах городов, развозящими собранные пожертвования сиротам и малоимущим, строящими новый дом пострадавшему от наводнения соседу и т. д.
Их побудительные мотивы, наверное, разные, но для многих людей это просто естественное проявление потребности «помочь другим и быть самому хорошим человеком» (дословный перевод ответа, полученного мной на вопрос: «Чего ради ты тут стараешься?», заданный молодому мужчине, который в поте лица помогал сажать деревья около школы, где у него даже никто не учится).
В результате вырисовывается парадоксальный, на первый взгляд, образ: общество индивидуалистов оказывается очень гуманным к соседу, проникнуто не только взаимной доброжелательностью и вежливостью, но и взаимной поддержкой. Понятно, что такое встретишь не всегда и не везде, но типичность этих отношений — очевидна.
Один из важных ключей к пониманию этого — феномен «лоукал комьюнити» — местной общности, соседства, округи. Понятие это применимо не только к соседям, живущим неподалеку, но и к коллегам, работающим в одном месте, если они связаны некими значимыми интересами, к религиозным группам и пр. Это как раз то, что исходно существовало в российском обществе на основе церковных приходов, но весьма последовательно искоренялось во времена советской власти, сохранившись сейчас лишь кое-где в сельской местности. В пределах «лоукал комьюнити» взаимная поддержка проявляется заметнее всего. Хотя индивидуальные отношения между людьми складываются всегда по-разному.
Дом, где мы живем в Портленде, окружен шестью соседскими участками, которые занимают американцы (расположенная в десяти минутах езды от небоскребов даун-тауна — делового центра, эта часть города с частными домиками представителей среднего класса выглядит типично для Америки, а по-нашему — полудеревенски, как некоторые небольшие южнорусские или украинские города).
Как только мы поселились там, моя тогда еще трехлетняя дочь мгновенно установила дружеский контакт с парой пенсионеров. С двумя симпатичными женщинами средних лет, живущими, непривычной для нас, дружной лесбиянской парой, мы тоже изначально здороваемся очень доброжелательно и иногда угощаем друг друга сладостями по праздникам. Многодетная китайская семья в доме напротив холодна как лед. Как гололед. На котором зимой у их старшей дочери безнадежно забуксовала машина; я ее вытолкнул, даже не получив в ответ «спасибо», — беспрецедентное дело для Америки.
Наверное, недавние иммигранты, еще не избавившиеся от комплекса неполноценности, а может, просто от русских шарахаются — Бог с ними. Еще одна пара средних лет никак не проявляется, занимаясь исключительно намыванием и натиранием своих машин; они ни с кем не общаются (хотя их кот регулярно приходит в гости к нашему, и они подолгу лежат на веранде, развалясь на солнышке в двух метрах друг от друга и излучая дружескую кошачью враждебность). Еще один дом — очень симпатичное семейство с корнями из Гонконга — улыбаемся и машем друг другу в знак приветствия по утрам.
Соседи справа (пара чуть постарше нас) были вежливы, но не более. Когда однажды объявили штормовое предупреждение, закрылись школы, университеты, банки и офисы, а потом начался настоящий ураган, у них стала кусками улетать крыша. Взяв молоток, я залез наверх к соседу, судорожно пытавшемуся дополнительными гвоздями закрепить улетающее покрытие, и тоже начал колотить гвозди, дивясь этому диковинному ветру. На следующий день они пришли знакомиться, вручив нам блюдо домашнего печенья. Теперь мы общаемся действительно по-соседски, обсуждая иногда через прозрачный сетчатый заборчик погоду, налоги, их собаку, нашего кота или дороговизну обучения в университете, где я работаю.
Много хорошего делают люди, состоящие в религиозных и церковных группах. Занимаются такие группы чем угодно: от шефства над соседней школой до сбора вещей детям в какой-нибудь Богом забытой деревне у нас в Хабаровском крае. За «гуманитарной помощью», организованной тысячами простых американцев для таких же людей в России за первые постперестроечные годы, стоит неизмеримый поток искреннего участия, переживаний и самых добрых эмоций. Когда я думаю о том, что львиная доля этой поддержки осела в руках всем нам с вами известных барыг и рвачей, мне становится обидно и за Америку, и за Россию, и за очередное торжество нахрапистого зла над неспособным сопротивляться ему добром.
Участие многих американцев в разделении трудностей других людей простирается еще дальше. Огромное количество американских семей усыновляет детей со всего света. Восхищает не только готовность взять под крыло ребенка другой национальности, но и бесстрашное самопожертвование, на которое идут люди, принимая в семью больных детей и детей-инвалидов.
Мои знакомые американцы (молодая пара) из Нью-Йорка много лет не могли завести детей и подали заявку на усыновление ребенка из Латинской Америки. Потом им вдруг повезло, и в результате известие о том, что они могут усыновить ребенка, пришло в тот момент, когда у них только что родился свой. «Мы сели и выписали на лист бумаги все плюсы и минусы. Плюсов не было, минусов набралось много. Мы все взвесили и решили: о'кей». После чего муж сел на самолет, полетел в Колумбию и вернулся с месячным отказным младенцем, которого они положили в кроватку рядом со своим собственным месячным сыном. Сейчас в этой семье два одновозрастных подростка: их собственный сын — уже почти двухметровый, белобрысый, с явными ирландскими чертами во внешности, и черноволосый, смуглый коротышка-хохотун из Колумбии.
