В январе республика могла с гордостью оценить итоги зимы. Но, в значительной мере устранив кризисные явления, республика заплатила за это дроблением, частично географическим, а частично и политическим. Например, Барселона представала в облике мирного города. Жители Валенсии откровенно ворчали, что «каталонцы не воюют». Рабочая диктатура, которая в августе царила в Барселоне, практически прекратила свое существование. Неужели Маркс был прав, говоря, что анархизм неизбежно перерождается в мелкобуржуазную стихию? Анархисты и в самом деле клонились к упадку. Убежденность, что будущее принадлежит им, динамизм, политические взгляды, чуждые мелочности, и, конечно, престиж советского оружия сделали партию коммунистов привлекательной для массы амбициозных личностей1. Число членов партии выросло к концу 1936 года до 300 000 человек. Но если бы не «зримая пропаганда» (советские самолеты), то, по мнению Гонсалеса Пеньи, их было бы куда меньше. Коммунисты Барселоны благодаря их приверженности к частной собственности и противостоянию революции пользовались повсеместной поддержкой. PSUC агитировала за роспуск революционных комитетов, чтобы вся исполнительная власть, и фактическая и номинальная, принадлежала Женералитату, в котором они доминировали вместе с «Эскеррой». С начала января соперничество между анархистами и PSUC приобрело особенно острый характер, когда последние вознамерились поставить на пост министра продовольствия давнего антианархиста, своего генерального секретаря Комореру. Тот немедленно разогнал «хлебные комитеты», возглавляемые CNT, которые контролировали поставки продовольствия в Барселону. Государство не вмешивалось в вопросы обеспечения Каталонии. Было отменено даже нормирование продовольствия. Это немедленно вызвало осложнения, ибо цена на хлеб росла быстрее, чем зарплата. Затем хлеба стало не хватать. В предыдущем году не удалось снять весь урожай, но анархисты приписали нехватку хлеба неумелому руководству Комореры. Началась война лозунгов. Плакаты CNT призывали к смещению Комореры, а призывы PSUC гласили: «Меньше болтовни! Меньше комитетов! Больше хлеба!» и «Вся власть Женералитату!». Между тем стали привычным и горестным зрелищем хлебные очереди по 300–400 человек у закрытых пекарен. Порой, когда хлеб так и не доставляли, милиции приходилось прикладами разгонять очереди. Жизнь не имела ничего общего с мечтами о прекрасной утопии июля 1936 года.
Ниже по побережью, в Валенсии, обстановка была куда более революционной, чем в Барселоне. Почти все предприятия и магазины захватили их собственные работники. Но поскольку в Валенсию перебралось правительство, это дало ему возможность осуществлять контроль над Леванте, который до ноября был почти независимым. Что же до анархистов-диссидентов, то в «неподконтрольные» Таранкон и Куэнку, которые чуть не привели правительство к трагическому концу, были направлены воинские части. После стычки оба города стали образцовыми социалистическими центрами, хотя раньше ни в одном из них UGT не обладало сильными позициями. Все же и тут возник конфликт между коммунистами и анархистами – особенно по вопросу продажи апельсинов из Валенсии. С июля 1936 года торговлей занимались комитеты UGT и CNT, представляя всех поставщиков, но только не тех, кто выращивал апельсины. Министерство сельского хозяйства платило этой организации 50 процентов международной цены урожая при поставке и 50 процентов – после продажи и вычета расходов. Те, кто выращивал апельсины при поддержке министра сельского хозяйства коммуниста Урибе, заявили, что комитеты получают прибыль, а им ничего из нее не достается. Комитеты же утверждали, что если урожай апельсинов будет продаваться в частном порядке, то не только придет конец профсоюзам, но и частные торговцы будут оставлять валюту за границей. Неприкрытая ненависть хозяев апельсиновых рощ к комитетам нашла отражение в январском мятеже в пуэбло Кульера. Селение, которое внезапно объявило о своей независимости, зажгло маяки на берегу моря, чтобы привлечь корабли националистов, и повернуло оружие против Валенсии. Против крестьян, враждующих с анархистами, правительству пришлось предпринять те же репрессивные меры, что в свое время к самим анархистам, хотя и по другим поводам.
В Мадриде враждебность между коммунистами и анархистами имела иной аспект. С одной стороны, он отображал некоторые аспекты ссоры между Мадридом и Валенсией, а с другой – начало диспута между коммунистами и Ларго Кабальеро. После боя у дороги на Ла-Корунью Клебер доказывал, что республика должна перейти в наступление, которое возглавят интербригады. Но тут он столкнулся с ревностью, которую вызывал у Мьяхи и других испанских командиров. Ларго Кабальеро, полный зависти к международному престижу Пассионарии и других коммунистов, которые во время осады продолжали оставаться в Мадриде, заявил, что Клебер хочет использовать интербригады для коммунистического переворота. Анархисты Мадрида поддержали Мьяху и тем самым в первый раз, хоть и косвенно, Ларго Кабальеро. Но даже и в этом случае идеи Клебера могли бы восторжествовать – не вызови он подозрений у Андре Марти. В результате Клебер был отстранен от командования и перебрался жить в небольшую гостиницу в Валенсии. В то же самое время Розенберг без всякой видимой причины (может, она заключалась в его еврейском происхождении, а тогда как раз стал проявляться доселе скрытый антисемитизм Сталина) оставил свой пост посла в Валенсии и вернулся в Москву, где вскоре «исчез» в ходе чисток, которые стремительно набирали обороты. И остальные русские уезжали домой из Испании – с теми же последствиями. На одном из приемов в Мадриде появился генерал Берзин, который попрощался с возвращающимися на Родину офицерами. Скоро и сам Берзин, почетный гость на этом сборище живых мертвецов, будет отозван и его постигнет та же судьба. А тем временем в Испании коммунисты внезапно прекратили многословные нападки на своих врагов. Вместо этого к делу приступило НКВД, штат которого состоял главным образом из иностранных коммунистов, ибо испанские не пользовались его доверием. Количество советских людей в Испании никогда не превышало 2000 человек, но все они занимали ключевые позиции. Барселонским радио руководил Козлов-Гинсберг. Некий Владимир Бирчицкий был ведущей фигурой среди производителей оружия. По всей республике расползались упорные слухи о «контроле русских». Без сомнения, их незнание Испании, их стремление к секретности приводило (как и других иностранных коммунистов) к серьезным ошибкам.
Обретя власть, коммунистическая партия глубоко проникла во все поры республиканской администрации и с помощью НКВД, руководимого Орловым, запустила щупальца и в среду молодежной организации коммунистов и социалистов и в другие организации, готовя повод для той самой чистки коммунистов и других марксистов в Испании, второй этап которой уже разворачивался в России2. Первым проявлением испанской чистки стала кампания PSUC, имевшая целью выставить POUM из каталонского Женералитата. Наконец, 16 декабря Нин вышел из него. Анархисты, как и другие партии, не скрывали своего удовлетворения, так как все они отрицали агрессивную и самоуверенную манеру POUM. Тем не менее анархистов слегка беспокоили не только распространение влияния коммунистов, но и исходящие от них угрозы. «Каталония не сомневается, – гремела «Правда» от 17 декабря, – что началась чистка анархистов и троцкистов и что она будет вестись с той же энергией, как и в СССР». Но пока никаких действий не предпринималось. Антонов-Овсеенко, советский генеральный консул (который в то время как бывший троцкист и сам должен был испытывать страх за будущее), 22 декабря публично выразил свое восхищение каталонскими анархистами. К тому времени насилие и жестокости народных трибуналов и «чека» заметно пошли на убыль – может быть, потому, что большая часть работы уже была сделана. В самом деле, перед Гражданской войной в республиканской Испании оставалось лишь несколько членов старых правых партий. Но время от времени спорадически продолжались дикие преступления милиционеров, особенно в отдаленных провинциях.
Коммунисты вели свою кампанию против коллективизации земли, а анархисты продолжали упорствовать в своих главных требованиях. Никто не обладал достаточной силой, чтобы настоять на своем. Так что вопрос об экспроприации собственности продолжал висеть в воздухе, крупные поместья находились под управлением муниципалитетов (или комитетов, которые продолжали отдельное существование), а условия работы для прежних батраков оставались почти такими же, как и раньше. Там, где первыми успели обосноваться анархисты, в Каталонии, Арагоне, на некоторых зерновых угодьях в Ламанче и фермах сахарной свеклы в Малаге, продолжало существовать коллективное хозяйство. В Арагоне насчитывалось 75 процентов малых совместных хозяйств. Весь урожай оставался под контролем местных комитетов. Анархисты утверждали, что рост производства зерновых на 30 процентов обязан их руководству.
