Доводы в пользу преимущества милицейской системы перед армейской продолжали оставаться становым хребтом споров между анархистами и коммунистами. Штабные офицеры республики пришли к выводу, что бригады смешанного состава – отдельное самостоятельное подразделение, с собственной артиллерией и минометами, техническими и медицинскими службами, – появившиеся во время марокканских войн, являются лучшим видом организации во время войны. На самом деле такая тактика была принята потому, что ее поддержали коммунисты и их русские советники. Указ, положивший конец милиции, после чего началась реорганизация армии, был опубликован в конце декабря. Инициатива по созданию регулярной армии принадлежала заместителю военного министра генералу Асенсио и его советникам из старой армии, таким, как Мартин Бласкес. «Либертарианская молодежь» указала на опасность: ведь именно такая армия и восстала в июле. Генеральный совет FAI потребовал отмены военного приветствия, равной платы для всех военнослужащих, доставки газет на позиции и введения солдатских советов на всех уровнях. «Солидаридад обрера» ворчала о «помешательстве на дисциплине», «неомилитаризме» и «психозе сплочения». «Железная колонна» у Теруэля восстала против финансовых статей указа, ущемляющих милицию. До сих пор платили всей колонне. Теперь каждому предстояло получать деньги индивидуально. Анархистов пришлось силой принуждать к выполнению новых правил. Они (и UGT), естественно, без большой радости приняли роспуск милиции, тем более что после расформирования Пятого полка было объявлено, что возглавит первую смешанную бригаду его командир Листер. На деле же милицейские формирования существовали еще несколько месяцев, хотя уже не носили имен, а выступали под номерами. Флаги отдельных политических партий бросались в глаза так же часто, как и республиканский. На Арагонском фронте политические колонны существовали до середины года. Единой формы еще не существовало, хотя все носили вельветовые бриджи и куртки на «молниях». Военная подготовка продолжала оставаться на низком уровне, так как все винтовки были на фронте, да и те, что имелись в наличии, повсюду, кроме нескольких участков Мадридского фронта, оказывались непригодными к боевым действиям, а артиллерии повсюду не хватало. Гранаты были такими некачественными, что могли взорваться как в гуще врагов, так и в руках того, кто их бросал. Повсеместно не хватало карт, дальномеров, перископов, биноклей; нечем было чистить оружие. Оруэлл, выпускник Итонского корпуса подготовки офицерского состава, с ужасом обнаружил, что в колонне POUM никто и не слышал о такой вещи, как чистка оружия. Как правило, меткость стрельбы никуда не годилась. Сплошь и рядом дисциплина базировалась лишь на верности классу, а не на приказах офицеров, хотя генерал Асенсио, заместитель военного министра и создатель новой республиканской Народной армии, настаивал, чтобы офицеры носили военную форму.
А тем временем Ларго Кабальеро продолжал ревновать ко всем в Мадриде, особенно к Пассионарии, которая пользовалась огромной популярностью. Его отношения с Мьяхой и командным составом оставались напряженными. Кабальеро уже не нравилось присутствие в Мадриде советского посла Розенберга. 21 декабря Сталин прислал Кабальеро письмо, полное сдержанных братских советов: метод парламентской борьбы может оказать в Испании более революционное воздействие, чем в России, но даже и в этом случае российский опыт может пригодиться в Испании. Особенно после появления в Испании некоторых «военных товарищей», которые получили приказ следовать указаниям испанцев и действовать только в роли советников. Сталин просил Кабальеро, «как друга», сообщать, насколько успешно действуют советники, и поделиться своими соображениями, удовлетворяет ли его деятельность Розенберга. Письмо кончалось советом уважать собственность «крестьян и иностранцев», а в тылу националистов организовывать партизанские силы. Не стоит также нападать на мелкую буржуазию и прохладно относиться к Асанье и другим республиканцам3. И в самом деле политическая сдержанность Испанской коммунистической партии позволила ей устанавливать рабочие контакты с либеральными республиканцами. Политика республиканцев, не говоря уж о ее главной цели одержать победу в войне, была весьма сходна с политикой коммунистов в вопросах военной и экономической стратегии. В ходе одного из своих редких появлений на людях 21 января в Валенсии Асанья говорил почти таким же языком, как и Пассионария, настаивая на том, что «военная политика… должна иметь только одно выражение – дисциплина и подчинение ответственному правительству республики».
Теперь Асанья был согласен с коммунистами и считал, что социальные и прочие реформы могут подождать до окончательной победы. Он принял ту политику, которая обеспечивала влияние коммунистической партии. Чтобы выиграть войну, действовать надо было именно так, как действовала она. Сдержанность коммунистов обеспечила им дружеские отношения не только с республиканцами, но и со многими профессиональными офицерами в армии, которые считали коммунистов деловыми и хорошо организованными людьми. Анархисты, казалось, искренне удивились близости коммунистов с институтами «буржуазной» демократии. На национальном молодежном конгрессе, который в январе состоялся в Валенсии, генеральный секретарь Союза коммунистической и социалистической молодежи Сантьяго Каррильо заметил: «Мы – не марксистская молодежь. Мы боремся за демократическую парламентскую республику». «Солидаридад обрера» назвала его слова «реформистским шарлатанством». «Если Союз социалистической молодежи – ни социалисты, ни коммунисты, ни марксисты, то кто же они?»
Что же до социалистов, то UGT (членство в котором выросло до двух миллионов) теперь установил тесное сотрудничество с коммунистами. Всю зиму коммунисты добивались объединения социалистической и коммунистической партий в соответствии с той моделью, которая существовала в Каталонии и в молодежном движении. Оба крыла социалистической партии, и Ларго Кабальеро и Прието настороженно относились к этим подходам.
К весне 1937 года правительство Ларго Кабальеро стало повсеместно искать возможности замедлить революционный процесс. Политические комитеты, которые стремительно появились во всех селениях, в июле были заменены муниципальными советами. Национализацию иностранных фирм прекратили, а остальных отложили. Кроме того, правительство всеми силами старалось положить конец коллективному управлению предприятиями. Оно стремилось поставить промышленность, национализированную или находящуюся в частном владении, под контроль государства. Поэтому предприятиям, где господствовали анархисты, была затруднена выдача кредитов. Некоторые фабрики, куда перестал поступать хлопок, даже остановились.
Хотя причины всех этих ссор можно понять с учетом той железной хватки коммунистов, испанских и иностранных, в тисках которой находилась Испания, нельзя не признать, что правительство Ларго Кабальеро нащупывало пути создания в Испании лучшей жизни. Большая часть ресурсов республики уходила на военные нужды, но еще никогда раньше образованию не уделялось столько внимания. В 1937 году на него было потрачено 143 миллиона песет, по сравнению с 3 миллионами в 1936 году. Конечно, эта сумма не так велика, как может показаться, поскольку республиканская песета подверглась инфляции. Тем не менее реальные траты на образование выросли в пять раз. Количество новых школ, открытых в 1937 году, достигло тысячи. Если в Испании 1931 года было 37 000 учителей, то в республиканской Испании 1937 года их стало 60 000. В 1937 году действовало 2000 военных школ, в которых учили читать неграмотных милиционеров. Несмотря на споры вокруг коллективизации, декрет от октября 1936 года, легализовавший экспроприацию земель, принадлежавших националистам, революционизировал жизнь в Испании. В мае 1937 года Институту аграрной реформы было передано около 4 миллионов гектаров (15 процентов всех земель). Были обеспечены кредит в 80 миллионов песет, снабжение семенным зерном и удобрениями. Между июлем 1936 года и октябрем 1937-го площадь обрабатываемых земель выросла на шесть процентов. Почти повсеместно в республиканской Испании к началу 1937 года крестьяне были или собственниками своей земли, или работали в коллективных хозяйствах. Арендаторы и безземельные батраки, зависевшие от прихотей лендлордов, практически исчезли.
В промышленности, несмотря на трудный компромисс в тех концернах, которые продолжали номинально находиться в частном владении4, рост производства увеличился на 30–50 процентов, особенно в тех отраслях (например, в текстильной), которые работали непосредственно на войну. В здравоохранении, несмотря на нехватку врачей и потребности военной медицины, количество мест для туберкулезных больных стало на тысячу больше, чем в 1936 году. В 1937 году прошли повсеместные прививки от оспы, дифтерии и тифа, а к концу года центров помощи детям стало больше, чем перед войной во всей Испании. Самоотверженная деятельность иностранных медиков-добровольцев сказывалась по всей республике, устанавливая новые стандарты гигиены и заботы о здоровье. Эти успехи, достигнутые в военной обстановке, было нелегко игнорировать. В области обыкновенной юстиции (противостоящей политической целесообразности) заметно увеличилось количество дел, рассматриваемых в обычном порядке. За этими переменами стояла непривычная фигура министра юстиции анархиста Гарсиа Оливера. 3 января 1937 года он произнес, возможно, самую необычную для министра юстиции всех времен речь. «Справедливость, – заявил он, – должна пылать жарким пламенем; справедливость должна быть живой; справедливость не должна быть связана узами профессии. Это неправда, что мы решительно презираем книжную ученость и юристов. Но факт, что юристов было слишком много5. Когда между людьми установятся те отношения, какими они должны быть, отпадет необходимость красть и убивать. И в первый раз давайте признаем, что здесь, в Испании, обыкновенный преступник не является врагом общества. Он скорее его жертва. Кто осмелится сказать, что никогда не пойдет красть, пусть даже его гонит необходимость накормить голодных детей? Не надо думать, что я выступаю в защиту грабежей. Но большую часть своего естества человек унаследовал не столько от Бога, сколько от животного. И я твердо убежден: справедливость – столь тонкая вещь, что для понимания ее надо обладать лишь сердцем».
