Численно небольшие, но хорошо вооруженные силы на линии фронта выражали характер общества националистов3. Его лидеры постоянно опасались волнений в тылу и посему продолжали расстреливать всех возможных врагов режима, в том числе, случалось, и заключенных. Канталупо, новый итальянский посол, начал свою дипломатическую миссию с просьбы положить конец этим расправам. Франко твердо заверил его, что заключенных больше не расстреливают.
Есть возможность проследить четыре стадии в манере казней, которые проводили националисты. С самого начала расстреливали без каких бы то ни было юридических процедур. Несколько позже стали прибегать к уловкам, типа «убит при попытке к бегству». С октября 1936-го до февраля 1937 года заключенным предоставлялась возможность самим защищать себя перед трибуналом, хотя свидетелей, как правило, не выслушивали. С февраля 1937 года и до конца войны все дела рассматривались военным советом. Это создавало видимость справедливости, но приговоры все равно выносились по политическим мотивам. Многим приходилось долго и мучительно ждать казни.
К тому времени определились многие особенности, характерные для националистской Испании. Так, пока военно-полевые суды в привычном порядке рассматривали дела, были организованы специальные конфискационные комиссии, которые изымали собственность осужденных, а раньше это происходило от случая к случаю и беспорядочно.
В конце 1936 года неудача прямого штурма Мадрида и повсеместная стабилизация линии фронта вызвала уныние в военных кругах националистов и их заграничных сторонников. Но экономически националистская Испания оказалась в прекрасном положении. Ее песета была конвертируемой валютой и стоила вдвое больше, чем песета республики. Продовольствия оказалось в избытке, и существовала поддержка старых испанских финансистов и банкиров. Их кредиты помогали приобретать снаряжение и, кроме того, нефть от техасской нефтяной компании.
В то время националистская Испания административно была разделена на две части. Бургос считался официальной резиденцией правительства. Здесь же находились казначейство, министерства юстиции и труда, представительство католической церкви, которая по традиции выражала правый аспект идеологии националистов. В Саламанке обосновались глава государства, фалангистская организация, министерство иностранных дел, военное министерство, посольства и политическое руководство немецкого и итальянского контингента. Споры между министерствами в двух городах были выражением подспудных противоречий в руководстве режима.
В атмосфере националистской Испании господствовала пропаганда – точно так же, как и в республиканской. Она была пронизана неприкрытой ненавистью. Таинственным образом появился список лиц, арестованных или убитых республиканцами, и в него были включены все, кто пропал без вести на территории националистов. В националистской Испании культивировалось представление о республике как о царстве анархистского террора, которым руководят «наемные убийцы из Москвы». Слухи ходили в избытке. В Сарагосе группа карлистов убеждала французского журналиста, что Торез при содействии Блюма и Даладье совершил во Франции военный переворот, что Петэн воюет с ними на юге страны и, когда Гражданская война во Франции завершится, Лаваль предоставит армию в распоряжение испанских мятежников.
Близким союзником режима националистов продолжала оставаться испанская церковь. Разводы и гражданские браки, зарегистрированные при республике, были аннулированы. В одно из воскресений в церкви Богоматери Бургосской во время торжественной мессы священник внезапно разразился бурной речью. «О вы, которые слышите меня! – воззвал он. – Вы, которые называют себя христианами! Это вы несете ответственность за все, что случилось. Ибо это вы терпели в своей среде и даже брали на службу тех, кто собирался в организации, враждебные нашему Господу и нашей стране. Вы не внимали нашим предостережениям, вы общались с евреями и франкмасонами, атеистами и отступниками, помогая им укреплять свои ложи, целью которых было ввергнуть нас в хаос. И да послужит вам предостережением сегодняшняя трагедия! По отношению к этим людям вы должны были быть – как и все мы – столь же непримиримы, как огонь к воде… не иметь с ними никаких дел… Никакого прощения преступным разрушителям церквей, убийцам священников и монахов! Да будет вытоптано их семя – дьявольское семя – порождение дьявола. Ибо истинно говорю я вам: сыны Вельзевула – враги церкви!»4 Своим главным делом церковь продолжала считать борьбу с масонством. Тем не менее существовала разница между преданностью иерархов испанской церкви делу националистов и отношением Ватикана. Правда, когда в сентябре папа Пий XI принимал у себя 600 беженцев из Испании, он говорил о «сатанинском» поведении безбожников в Испании. Но сейчас, в конце декабря, Франко жаловался итальянскому послу Канталупо на отношение папы к националистам. Представитель Франко в Ватикане предложил папе публично осудить басков. Но под влиянием баскского епископа Витории Пий отказался. Максимум того, что он сделал, – выпустил буллу, осуждая сотрудничество католиков с коммунистами. Папа выразил скорбь по поводу казни нескольких баскских священников националистами и весьма мрачно оценил перспективы Франко. Возможно, причиной такого отношения со стороны папы были беспокоившие его близкие отношения Франко с язычниками Муссолини и Гитлером.
И все же самые серьезные трудности зимой 1936/37 года Франко доставляли карлисты. 8 декабря руководство карлистов издало декрет об учреждении Королевской военной академии для подготовки молодых офицеров, которым предстояло заменить тех, кто погиб в боях. С первого взгляда этот замысел был не лишен смысла. Но его инициаторы не посоветовались с генералом Франко. И не стоит удивляться, что Франко сообщил лидеру карлистов графу Родесно, что он «возмущен» столь явным актом неподчинения. Затем Франко дал указание генералу Давиле, главе администрации Бургоса, проинформировать Родесно, что создание академии может быть оценено только негативно. Фаль Конде, верховный лидер карлистов Испании, который, по мнению Франко, и был вдохновителем замысла академии, получил приказ в сорок восемь часов покинуть страну. До военной хунты карлистов это безапелляционное распоряжение дошло 20 декабря. Они решили не выражать протестов и согласиться, главным образом потому, чтобы доказать свою невиновность. Они заявили, что не собирались предпринимать никаких попыток переворота. Фаль Конде отправился в Лиссабон, любимое место отдыха всех беженцев правых взглядов в Испании. Позднее Франко объяснил немецкому послу Фаупелю, что, не опасайся он за настроения карлистов на фронте, расстрелял бы Фаля Конде5.
Примечания1 Романист Пио Бароха оказался в националистской Испании, которую тоже не стал поддерживать.
2 В октябре 1937 года их было 711, через год – 1265, а в октябре 1939-го – 2847. Организация носила добровольный характер, хотя, конечно, пользовалась поддержкой властей.
3 Во время Гражданской войны на стороне националистов не было призывников. Воинский призыв существовал в республике, но, так как ей постоянно не хватало оружия, их присутствие не особенно сказывалось.
4 Без сомнения, звучали и другие голоса. Так, епископ Витории не потерял глубокого уважения у своих баскских прихожан. Епископ Памплоны короткое время даже находился под домашним арестом. Говорят, что архиепископ Сантьяго ответил на выступления фалангистов, требовавших более суровых мер против анархистов Астурии, словами: «Хватит преступлений!»
5 Нельзя отрицать, что карлисты обладали высоким боевым духом. Одного из них спросили, кого следует оповестить в случае его смерти. «Моего отца, – сказал он, – Хосе Марию де Монтехурра из монтехуррской милиции, 65 лет». – «А если и его убьют?» – «Моего сына, Хосе Марию де Монтехурра из монтехуррской милиции, 15 лет». Я и сам находил в карлистских архивах медицинские справки о серьезных ранениях пятнадцатилетних бойцов. Между июлем и октябрем 1936 года в армию националистов вступили 40 000 добровольцев из Наварры – десятая часть населения провинции.
Республиканская Испания. – Ее политическое и региональное дробление. – Коммунисты и республиканцы. – Ревность и упадок Ларго Кабальеро. – Новая армия. – Успехи республиканских реформ. – Бунт в Бильбао.
В январе республика могла с гордостью оценить итоги зимы. Но, в значительной мере устранив кризисные явления, республика заплатила за это дроблением, частично географическим, а частично и политическим. Например, Барселона представала в облике мирного города. Жители Валенсии откровенно ворчали, что «каталонцы не воюют». Рабочая диктатура, которая в августе царила в Барселоне, практически прекратила свое существование. Неужели Маркс был прав, говоря, что анархизм неизбежно перерождается в мелкобуржуазную стихию? Анархисты и в самом деле клонились к упадку. Убежденность, что будущее принадлежит им, динамизм, политические взгляды, чуждые мелочности, и, конечно, престиж советского оружия сделали партию коммунистов привлекательной для массы амбициозных личностей1. Число членов партии выросло к концу 1936 года до 300 000 человек. Но если бы не «зримая пропаганда» (советские самолеты), то, по мнению Гонсалеса Пеньи, их было бы куда меньше. Коммунисты Барселоны благодаря их приверженности к частной собственности и противостоянию революции пользовались повсеместной поддержкой. PSUC агитировала за роспуск революционных комитетов, чтобы вся исполнительная власть, и фактическая и номинальная, принадлежала Женералитату, в котором они доминировали вместе с «Эскеррой». С начала января соперничество между анархистами и PSUC приобрело особенно острый характер, когда последние вознамерились поставить на пост министра продовольствия давнего антианархиста, своего генерального секретаря Комореру. Тот немедленно разогнал «хлебные комитеты», возглавляемые CNT, которые контролировали поставки продовольствия в Барселону. Государство не вмешивалось в вопросы обеспечения Каталонии. Было отменено даже нормирование продовольствия. Это немедленно вызвало осложнения, ибо цена на хлеб росла быстрее, чем зарплата. Затем хлеба стало не хватать. В предыдущем году не удалось снять весь урожай, но анархисты приписали нехватку хлеба неумелому руководству Комореры. Началась война лозунгов. Плакаты CNT призывали к смещению Комореры, а призывы PSUC гласили: «Меньше болтовни! Меньше комитетов! Больше хлеба!» и «Вся власть Женералитату!». Между тем стали привычным и горестным зрелищем хлебные очереди по 300–400 человек у закрытых пекарен. Порой, когда хлеб так и не доставляли, милиции приходилось прикладами разгонять очереди. Жизнь не имела ничего общего с мечтами о прекрасной утопии июля 1936 года.
