Дьявол на северном тракте - KaliSiva

Она бежала по мерзлой земле, спотыкаясь, шурша кринолиновыми юбками, путавшимися в ногах. Шелест кринолина был единственным звуком в этой мертвенной предрассветной тишине. Первые лучи восходящего из-за свинцовых туч солнца, едва начинали брезжить на горизонте, заливая округу кровавым светом. Женщина была напугана.

Сашко разбудил настойчивый стук в дверь, он удивился — никого не ждал, жена должна была вернуться засветло. Мужчина попытался избавиться от навязчивого звука, забравшись с головой под теплую медвежью шкуру. Мех грел, баюкал и Сашко начал проваливаться в сон. Звуки за дверью становились все громче, к стуку присоединился и голос. Голос был определенно Баси. Чтоб тебя! Осторожно ступая ногами по холодным половицам мужчина подошел к маленькому грязному окошку. За дверью действительно билась супружница.

— Отворяю, Бася! Святые угодники, …за тобой, что — смерть с тобой гонится Женщина ввалилась в открывшуюся дверь и с грохотом обрушилась на пол. Вслед за ней ворвался поток ледяного воздуха и гнилостный осенний запах. Сашко поспешил закрыть дверь на засов.

Смерть, не смерть, а дьявол точно. Женщину трясло, говорила она сбивчиво и бессвязно. — На тракте — в корчме он. Это точно он…и пани меня отослала чтобы я тебя успела предупредить. Ведь всех, всю семью… и малых не пожалел.

— Воды попей, успокойся и толком объясни, что стряслось. Почему ты обед панам не стряпаешь? И что одна в такую рань через пролесок носишься… Мужчина старался сохранить спокойствие и стать, но от вида супруги ему становилось не по себе. Тяжело было смотреть на уютное, пухлое лицо жены — отчего-то вдруг ставшее бледным, с выбившимися из под чепца волосами и глазами по медяку.

Колодезная вода помогла Барбаре успокоиться.

Пани послала меня к тебе и велела оставаться дома. Крыльцо по весне сделаешь, а сейчас каждый человек на счету — все в пановской избе зимовать будем, без надобности на тракт нечего носа совать — ни пешему, ни конному….Тут по лицу женщины пробежала судорога … — Иначе перебьет нас всех, как куропаток…

Бася не могла держаться долго, она хотела рассказать услышанное от своей госпожи, но у нее не получалось, из глаз потекли слезы и она стыдливо утерла их рукавом.

Сашко знал, что хотела поведать ему жена. Уже давно в округе орудовала шайка головорезов — многие утверждали что без нечистой силы не обошлось. Уж больно жестоки были деяния их.

— Бася, кто?

— Корчма, за Ошмянами. Всех перебил — ни малых не пожалел, ни старых. Всем глотки перерезал. Знаешь Сашко, Людвига говорит он так души забирает.

— Врет твоя Людвига. Все врет. Ей бы сказки сочинять да детей пугать. Ну ну, полно. Царство небесное новопреставленным Богумилу, Немиру, Баруте, Геле, Явике, отрокам Можейко, Ятвику. — Сашко набожно перекрестился

Найдут душегуба, так и знай найдут.

Статная молодая женщина, сидела у окна с пяльцами. Узор не складывался, руки не слушались, пренебрежения тонкая шелковая нить не терпела и рвалась в неопытных руках. Женщина принадлежала к шляхте и да, она была хозяйкой, под подчинением у которой значилось около сотни крестьян. За окном царила небывалая суматоха, сперва могло показаться, что суматоха эта была предпраздничная — собирались все окрестные бабы с детьми, мужики с котомками, и даже дряхлые старики со своим скарбом. Каждый норовил притащить свою живность, места в господских хлевах и стойлах не хватало, а по сему во дворе можно было встретить не только крестьян, но и праздно шатающихся коз, коров, лошадей. Господские овчарки заливались звонким лаем и лишь два матерых волкодава сохраняли спокойствие.

Женщине, наблюдавшей за всем этим балаганным действом было 19 зим от роду и она была почти красива: широкая коса цвета воронова крыла ниспадала на плечи. Из под высокого воротника была видна белоснежная шея, щеки горели холерическим румянцем. Глаза меняли цвет — в зависимости от погоды, были то зеленые, то темно — карие, а левый глаз немного косил. Зим 100 назад, будь она не шляхтичкой а простой дворовой бабой — быть ей повешенной на осиновом суку за ведьмовство. Но нынче на дворе не смутные времена, а просвещенный 1506 год от Рождества Христова, поэтому женщина живет да здравствует. Зовут ее Ядвига и принадлежит она к древнему знатному роду — Русиновских. Рано пришлось ей стать хозяйкой родового гнезда. Два года минуло с тех пор, как ушел ее батюшка со славными другами в боевой поход — искать не славы, но справедливости. Два года минуло с тех пор, как конь батюшки — верный Гром вернулся из боевого похода один, без седока. К сбруе был прикован лишь двуручный меч с засохшими бурыми пятнами крови предателей. Все глаза выплакала мать Ядвиги, оставшись без света очей своих — храброго мужа, не смогла нести тяжкого вдовского бремени и одной зимы. Прошел год траура по родителям и перед окнами хоромов девушки выстроились сваты со сватьями. Всех прочь гнала Ядвига! Спрашивали ее: «Что делать будешь когда тать ночной твою хату грабить придет? Кто защитит тебя от ножа убийцы?» — «Сама справлюсь» — на все был один ответ. Но все же пришлось выйти замуж — людская молва ранит порой похуже любого татя. Начали за спиной сначала на улицах а потом и в костеле шептаться — Русиновская то наша, мол — старая дева. Замуж не идет, знать чужих мужей из семей уводить будет. Ну а кто-то и в связи с нечистым упрекал (уж сильно хороша была молодая шляхтичка). В мужья Ядвига взяла человека серьезного, строгого нраву, но доброго, вдовца Ходевича. Молва гласила — что умножила она этим браком состояние свое вдвое, но по правде — была все это ложь, да людские пересуды. Ходевич был игроком, игроком безнадежным — и чем больше времени он проводил за карточным столом тем свирепее становился, иногда и совсем терял человеческий облик.

Рукоделие пришлось отбросить в сторону. Молодая госпожа не находила себе места: ходила из угла в угол, и конец накинула на плечи тонкую шаль, доставшуюся от матери и вышла на крыльцо. Крыльцо текло в дождливую погоду, под ногами образовывалась лужа и пару раз кухарка — Барбара скатывалась с этого крыльца то с кринкой молока, то с корзиной печива, при этом, разумеется разлив и испоганив все, что было в руках.