— А ты никак ее знаешь?
— Не знаю, — признался я, — и никогда даже не видел. Ее в России почти не использовали.
— Так чего тебе смотреть, коли грамоты не знаешь.
— Я же не почитать прошу, а посмотреть. Никогда не видел пергаментных книг. И вообще непонятно, чего меня боитесь, съем я ее, что ли.
— Съешь, не съешь, а не положено. Правда, что ли, читать не знаешь?
— Ей-богу. Да я и кириллицу толком не понимаю, особенно допетровскую. Название букв слышал, юсы там всякие, большие и малые, а читать не приходилось.
— Ладно, — сжалилась хозяйка, — посмотри.
Тяжко вздохнув, она открыла первую страницу.
Я ее не обманул, глаголицы, второго славянского алфавита, придуманного тогда же когда и привычная нам кириллица, я вживую не видел.
На Руси ее применяли в самом начале распространения письменности, часто вперемешку с кириллицей. Теперь она используется только на Балканах в нескольких областях.
На первой, заглавной странице желтого пергамента, со сношенными от времени закругленными углами, я разобрал только две прописные рисованные буквы. Одна напоминала «Т», другая то ли «В», то ли восьмерку. Строчные буквы были похожи на армянские и грузинские, а не на наши, привычные.
— Вот видите, — упрекнул я хозяйку, — посмотрел: ничего не случилось, а вы боялись. Думаю, сейчас во всей нашей стране и ста человек не найдется, которые смогут прочитать такой шрифт.
— Кому надо прочитает, — недовольным голосом произнесла она, делая попытку закрыть книгу.
— Подумать только, какой труд! Ведь каждую букву приходилось рисовать! Вы не знаете, какой это век?
— Не знаю, я в веках не понимаю, — ответила она и, как только я отвел взгляд от страницы, закрыла фолиант.
Видя, как ей эта тема неприятна, я сжалился и перестал приставать с вопросами. Разговор переключился на другие темы. Марфа Оковна обстоятельно описала все ощущения, присутствующие в ее спине и пояснице, на что я посоветовал ей сегодняшний день еще полежать.
— Как тут не встанешь? — горестно сказала она. — Скотина, почитай, третий день без пригляда, в огород не заглядывала. Летом, Алеша, — выдала она популярную пословицу, — день год кормит. Да и тебя кормить пора.
— Меня кормить не надо, я и сам прокормлюсь, и со скотиной тоже управлюсь, а огород за пару дней сорняками не зарастет.
На этом и порешили. Я быстро собрал на стол опять из своих припасов, мы позавтракали, и Марфа Оковна продиктовала мне длинный список предстоящих работ, вероятно, снисходительно удивляясь моей городской тупости и наивности уточняющих вопросов.
В охотку и по холодку работа у меня спорилась. Я довольно успешно растопил уличную печурку и поставил варить пойло, накормил птицу. Дальше мне предстояло накосить траву для коровы, которую почему-то нельзя было отправить пастись самостоятельно. Тут дело застопорилось. Технологию косьбы из стихотворения Кольцова я вспомнил: «Раззудись плечо! Размахнись рука! Пусть пахнет в лицо ветер с полудня!.. Зажужжи, коса, как пчелиный рой! Молоньей коса засверкай кругом!» — но на этом мои успехи кончились. Плечо зудело, рука разворачивалась, а вот коса то втыкалась в землю, то сшибала верхушки травы. С горем пополам удалось выкосить малый лужок, после чего пришлось бросить эту авантюрную затею.
Как у большинства городских жителей, опыт сельской жизни у меня нулевой. Теперь, при сложившейся ситуации, появилась возможность совместить доброе дело и утолить любопытство.
Мне было интересно узнать не то, как на деревьях растут булки, а разобраться в логике организации крестьянского хозяйства.
По идее, вековой практикой селянами должна была быть выработана самая рациональная модель. Любая продуманная технологическая цепочка должна давать максимальную отдачу при минимальных затратах сил и средств.
Разбираясь на практике, как расположены службы и строения, где складируются отходы и тому подобное, мне показалось, что я нашел достаточно много непродуманных, нерациональных решений.
Однако делать окончательные выводы я поостерегся, памятуя об «умном» барине, часто описываемом в русской литературе, пытающемся сходу, по рациональному западному образцу, перестроить русскую сельскую жизнь.
Такой «рационализатор» всегда вызывал насмешку у крестьян, и все его усилия сходили на нет, сталкиваясь с традициями.
С другой стороны, результаты которых добилось наше крестьянство, причем не только в советский период, ставили под сомнение безоговорочную веру в гениальность наработанных тысячелетиями традиционных методов хозяйствования.
Короче говоря, я решил, используя новый опыт, попытаться разобраться в неразрешимом: почему мы всегда так плохо живем…
Когда жара усилилась и мой энтузиазм привял, я вернулся в дом. Хозяйка, как ей было велено, лежала, вытянувшись на спине, на голой лавке.
— Ты, сударь, что-то заработался, — сказала она, когда я вошел в ее комнату, — случаем, сам не из крестьян будешь?
— Нет, из горожан, и в настоящую деревню попал впервые в жизни.
— Значит, есть в тебе наша, крестьянская кровь.
Я прикинул, кто из известных мне пращуров крестьянствовал, но так никого и не вспомнил.
Вроде была когда-то в нашем роду красавица-крестьянка, из-за женитьбы на которой далекий прадед испортил военную карьеру и перессорился со всеми родственниками…
— Я, Марфа Оковна, точно не помню… Вроде была какая-то прабабка крестьянка.
— Так ты, что, и предков своих не знаешь?
— Откуда! Великих людей среди них не было, а о простых смертных память короткая. Дай Бог до прадеда. Обидно, да что поделаешь, такая эпоха, ну время то есть…
— А ты про своих предков желал бы узнать?
— Желал бы, да не у кого. Деды поумирали, а родителей это не очень интересует.
— Могу помочь, — с загадочным видом, сказала Марфа Оковна. — Кровь, волосы и ногти мне доверишь?
— В каком это смысле «доверишь»? Вы что, стричь меня собрались?
— Крови мне нужна капля, прядь волос и обрезки ногтей, — серьезным тоном, ответила женщина.
— Колдовать что ли будете?
— Это уж моя забота.
— Ладно, коли так, — согласился я.
С ногтями и прядью вопросов не было, а вот колоть палец мне не хотелось, даже ради мистики. Однако, что обещано, то обещано.
Марфа Оковна осторожно спустила ноги с лавки и села. Пошевелила поясницей, прислушиваясь к ощущениям.
Похоже, что боли не возвращались. Она осторожно встала и сходила в спальню, откуда принесла старинные, со сточенными концами ножницы и дубовый ларец. Вытащила из ларца цыганскую иглу. Я продезинфицировал ее водкой и уколол палец. Несколько капель крови выдавил на поданное блюдечко.
