Надо же, как синхронно мыслят и прокурор, и его новые друзья. Выходит, такова действительно объективная ситуация, разница лишь в подходах к способу ее разрешения. И, значит, его решение затеять собственную игру весьма своевременно?
– Вашу мысль я понял. Но сразу возникают два вопроса – неужели вы убеждены, что обстановка в стране действительно предреволюционная, и – какое касательство ко всему этому имею лично я?
Бельский объяснил. Ситуация не то чтобы предреволюционная, но в любой момент может стать таковой, причем речь не идет о революции в буквальном смысле этого слова. Просто некие горячие головы увлечены ложной идеей о том, что переход всей полноты власти в руки Великого князя и создание при нем правительства национального спасения позволят вывести Россию из кризиса, а главное, найдет широкую поддержку масс.
– И вы считаете, что «горячие головы» обладают уже сейчас такой возможностью?
– Неважно, что думаю я и какова обстановка на самом деле, важно, что есть люди, вполне способные такую попытку предпринять.
– Я вас понял. Но повторяю вопрос – при чем здесь я? Вы обвиняете меня в участии в этом заговоре?
Бельский протестующе поднял руки.
– В том-то и дело, что нет. Почему я, собственно, к вам и обратился. Поймите мое положение. Знаете, что такое «цугцванг»? Я вижу, может быть, лучше всех прочих, что почти не осталось ходов, которые бы не ухудшали позицию. Любая попытка противодействия тому, что вы называете «заговором», а я бы назвал скорее «латентным кризисом российской государственности», как раз и может его спровоцировать. Непринятие властью решительных и жестких мер выглядит как ее слабость и даже попустительство, попытка «поставить заговорщиков на место» или как-то ограничить прерогативы князя – резкую ответную реакцию. То и другое чревато катастрофическими последствиями. Вы ведь вхожи в «кружок» генерала Агеева?
– Да, раза три я там бывал, играл в карты, выпивал понемногу. Но это и все. А вы считаете, что это не просто клуб по интересам?
Бельский как бы задумался. Впрочем, о чем думать? Фамилия названа, и этого уже достаточно.
Ляхов решил перехватить инициативу.
– По-прежнему совершенно не понимаю, о чем мы разговор ведем. Как бы там ни было, я появился в Москве всего два месяца назад. Не знаю здесь никого, кроме нескольких однокурсников да вот вашей дочери. Это и весь мой круг общения. Какой из меня заговорщик?
– Ну, ваши слова еще не довод. Человек вы не простой. Отчего-то именно сейчас вас сюда направили. Чем вы занимались до Москвы, установить не удалось. Вдруг вы как раз то самое недостающее звено..
– Тогда уж скажите еще резче – детонатор. Неизвестный человек с неизвестными полномочиями, способный сыграть роль Бонапарта. Так?
– Что вы, что вы! Ничего подобного я в виду не имел. Все совершенно наоборот. Именно потому, что я считаю вас человеком, способным сыграть определенную роль в происходящих и могущих произойти событиях, я и прошу вашего честного слова. Его мне будет достаточно – лично вы не входите в руководство заговора или в его боевое ядро?
Вот как раз при такой постановке вопроса дать честное слово для Вадима не составило никакого труда. Тем более что это полностью соответствовало его собственным планам.
То ли роли у них так были расписаны, то ли Майя решила проявить инициативу по собственному разумению, но она вдруг громко позвала Вадима из кухни.
– Извините, Василий Кириллович. Вы позволите отлучиться? Очевидно, я зачем-то потребовался. Заодно и слова ваши обдумаю.
– Идите-идите. Мы ведь никуда не торопимся.
– Ты с отцом не спорь, – выговаривала Ляхову Майя, поручив ему заваривание кофе по-турецки, в коем искусстве Вадим не знал себе равных. Отчего-то у здешних жителей, при использовании того же исходного продукта и тех же бронзовых турок и песка на противне, получался приличный, но ничем не примечательный напиток, а у него – шедевр.
– Он хороший человек, но видишь же, выпил и говорит не совсем то, что следует. Это у него как бы идефикс, всюду выискивать заговоры и заговорщиков. Наверное, после работы в Китае осталось. Поэтому все, что он говорит, умножай на три и дели на шестнадцать.
– По-моему, как раз совсем то, – отвечал Ляхов, изображая адекватно нетрезвого человека. Выходило это совершенно свободно. Слегка заплетающийся язык, не вовремя появляющаяся на лице улыбка, вот и достаточно. – Чем больше мы с ним говорим, тем больше я склоняюсь к его мнению.
По дороге из комнаты на кухню Ляхов успел взглянуть на показания «верископа», настроенного на Бельского.
Обострять ситуацию так обострять.
– Ты меня слегка недооцениваешь, а на самом деле я не так глуп, как кажусь со стороны..
Увидел протестующий жест Майи.
– Нет, все нормально, я знаю, что говорю. Так вот, пока мы, так сказать, беседовали, я тщательно изучал психотип твоего родителя. Знаешь, он ухитрился быть со мной настолько откровенным, насколько это вообще возможно. Покривил душой он всего процентов на пятнадцать от абсолютной истины, а это находится почти в пределах статистической погрешности. И в то, что он желает со мной сотрудничать на долговременной основе, а не использовать как банального информатора, а то и провокатора, тоже можно верить.
Хотя тебе он поручил поближе со мной познакомиться в чисто оперативных целях, это понятно, но с тех пор ты несколько вышла за рамки задания, тоже очевидно, – и добавил еще кое-какие детали, почти наугад, но основываясь на элементарной логике, показаниях прибора и собственном «провидческом даре». – Ну а общий коэффициент интеллекта у него где-то 120—130 по шкале Айзенка, у тебя моментами даже выше. Короче, в этих условиях я согласен с вами общаться и дальше..
Майя натуральным образом обалдела.
– Ты с ним впервые сегодня увиделся?
– Ну да.
– И раньше не знал, что я – его дочь? Справок не наводил, досье не изучал?
– Клянусь! Да и как бы?..
Майя наморщила лоб.
– Нет, тут все сходится. Если мы с ним о тебе и говорили, то только наедине. Да и остальное.. Но разве это возможно – вот так, поговорить полчаса – и все, что тебе нужно, выяснить?
– Как видишь. Твой отец интересовался, за какие заслуги меня в академию вне конкурса приняли. Может, вот за это?
– Пойдем!
Она за руку повлекла Вадима в столовую и, торопясь и нервничая, пересказала отцу, с собственными комментариями, все, что только что услышала, под снисходительно-рассеянным взглядом Ляхова, который для полного антуража продолжал отхлебывать дорогущий коньяк, которым угощали отец и дочь. Господин прокурор слегка изменился в лице.
– Это правда? – счел нужным поинтересоваться он, чтобы совсем уже не терять лица.
