– Вер, ну что ты Варькину дурь повторяешь? – поморщилась Анна. – Какие мечи? У нас отроки пока не опоясаны, а уж кто девкам-то даст? За одну такую мысль батюшка Корней всех бы разогнал! Из самострелов они стреляют, верхом ездить учатся да грамоте. Разве есть в этом дурное?
– Ну, телесная крепость никому не лишняя! Да и бабы боевые у нас всегда в цене были, чай село-то воинское! – хохотнула Верка, заметно успокаиваясь после слов Анны и с откровенным любопытством косясь на стоящую неподалеку Арину. – Учись, Любава! Ты у меня не робкого десятка, тут ко двору придешься. И жениха тебе справного сыщем, не как у этих дур ратнинских, что от зависти тебе нынче утром языки из-за плетня показывали да рожи корчили… Я ж тебе и толкую – плюнь на них и разотри! Подумаешь – дразнились, зато им там путных женихов не видать, как своих ушей, если только что от михайловских девок заваляется!
Говоруха снова перевела взгляд на Анну:
– Да я сразу так и подумала – брешут Варька с Лушкой! Им бы только языком мести по селу, – и сокрушённо покачала головой, будто не сама только что совершенно серьезно вопрошала про мечи. – До чего у нас в Ратном бабы языкатые! Как накинулись на меня всей толпой вечером у колодца – насилу от них отбрехалась! Ну, ниче, я им тоже выдала! – самодовольно хмыкнула она. – Больше, конечно, своим снохам – они громче всех орали. Ну так я и напомнила, как девери за их юбками отсиживались, когда другие в Куньево за добычей ходили. А то обозом они нас попрекают! Макар-то мой до ранения воином удалей братьев был, оттого и ранили, что за чужими спинами не хоронился! Он и в обозе поболе привозит, чем их губошлепы с боя берут… А уж как мы отъезжали, такой визг подняли! За тюки хватались, проверить хотели, не прихватила ли лишнего… Как же! У них прихватишь – свое насилу отбила.
Чувствовалось, что Верка сейчас пойдет на очередной круг, расписывая историю своего отъезда из Ратного, поэтому Анна поспешила прервать столь красочное повествование:
– Ладно, Вер, мне это знать без надобности. Ты пока прикинь, что тебе с Любавой из вещей на первое время потребуется, а я распоряжусь, чтобы вам место для жилья указали.
Вея с Ульяной сговорились сразу же после обеда сходить на посад, чтобы своими глазами наконец увидеть, где им отныне предстоит жить, оценить, что там уже построено (или хотя бы размечено) и что они, со своей стороны, могут там сделать. Туда же собиралась и Верка, ничуть не растратившая своей живости; а Макар, не иначе как с ее подачи, не растерялся, нашел время переговорить с Сучком и застолбил за собой тот участок, на котором раньше собирался строиться Илья. Так что и ей на посаде нашлось, чем заняться. Ну, хоть бы просто впечатлений набраться – она от нетерпения только что не подпрыгивала, как Анька-младшая. Видать, при всем напоре и умении постоять за себя, жизнь на одном тесном подворье с недоброжелательно настроенными снохами и ее изрядно измотала, как бы она ни хорохорилась.
Татьяна, не отдохнув с дороги, захотела увидеться с Кузьмой – тот ведь и в церковь в воскресенье не приезжал: в последнее время оружейный мастер Младшей стражи и в трапезную не ходил – так был работой завален. Даже миску с едой ему помощники приносили.
Кузню Татьяна нашла по звуку – этот шум она знала хорошо и ни с чем бы его не спутала. Вошла и растерянно замерла на пороге: сын, голый по пояс, в кожаном фартуке, стоял спиной к ней у наковальни рядом еще с двумя отроками и не оглянулся – не заметил мать. Впервые Татьяна видела его за работой одного, без отца, и поразилась, насколько же они похожи друг на друга, даже со спины. Нет, сын, конечно, немного похлипче пока, не нажил еще мужской мощи, которой отличался Лавр, заматеревший от работы с тяжелым молотом.
Сколько раз за прошедшие годы она вот так заходила в кузню и утыкалась глазами в обнаженную, блестящую от пота спину мужа… Поначалу она пыталась привлечь его внимание нехитрой лаской, прижимала ладони к разгоряченной коже, но он чаще отмахивался, чем откликался, занятый со своими железками. На смену желанию со временем появилось упрямое возмущение: «На молот свой чаще глядит, чем на жену», а потом и оно ушло, осталось равнодушие, да изредка – вспышки раздражения. Сейчас, правда, она это раздражение подавила: не муж перед ней был, а сын – выросший, резко возмужавший, но все-таки ее дитя… Татьяна удовлетворенно вздохнула и шагнула внутрь.
Только тогда один из отроков заметил ее появление и что-то сказал Кузьме. Тот обернулся, коротко улыбнулся матери, передал свою работу помощникам, проследив, все ли делают как надо, и наконец, подошел к ней. Она вглядывалась в его лицо и с неожиданной для себя горечью узнавала черты Лавра. Даже, пожалуй, и не черты, а вот это выражение досады, что его отвлекают от дела, от железок этих проклятых! Только Кузя пока еще пытался свои истинные чувства скрыть, а Лавр уже давно себя этим не утруждал.
– Выйдем на улицу, Кузенька? – робко попросила Татьяна, расстроенная таким приемом. Она-то на другое рассчитывала, помня сына совсем еще недавно ласковым и веселым мальчишкой.
– Да некогда мне, мам! – Кузьма хоть и изображал почтительность, но было видно, что ему не терпится вернуться к наковальне. – Дело у тебя ко мне или как? – и торопливо объяснил, сообразив, что его вопрос прозвучал не слишком любезно. – Прости, не могу я сейчас. К завтрему надо успеть все доделать. Вот проводим ребят, тогда полегче будет, а так нам бы до темноты управиться… Ты не думай, я рад, что ты приехала, соскучился очень… – добавил он, – но правда, некогда мне.
Вот и поговорила. Ну да, занят он. И Лавр все время занят. А Кузьма весь в отца уродился. С трудом скрывая внезапно подступившие слезы – от обиды сразу за все: и за уже привычное равнодушие мужа, и за едва наметившееся, но такое же, как и у Лавра, неумолимое безразличие в глазах сына, Татьяна пошла прочь.
Только на улице, когда кузнечный грохот остался позади, она расслышала звуки рожка, пошла на них и увидела стоящего посреди крепостной площади мальчишку – тот наигрывал что-то непонятное, но бодрое. К Татьяне откуда-то со стороны, она и заметить не успела откуда, подлетела младшая дочка Дарены Пригода – ее при крещении Прасковьей нарекли. Бойкая девка и в Ратном быстро освоилась, частенько с дочерьми Анны задиралась, а тут и вовсе Татьяне свою мать напомнила: смотрит решительно, глаза дерзкие, заговорила покровительственно… Хотя, наверное, это просто показалось – ну все здесь было какое-то не такое, раздражающее и неприятное. А племянница, оказывается, всего-то и хотела обедать позвать:
– Тетка Татьяна, боярыня велела мне показать тебе трапезную да на обед проводить. Пойдем, холопки уже небось на стол накрыли.
