Она с надеждой прислушалась, различила слабое перешептывание. Но о чем именно шла речь, не разобрала.
Между тем мудрый Хафизи Абру поклонился великому князю:
— Дозволь слово молвить, могучий властелин. Мы не в крепости, долго запершись не просидим. Естество рано или поздно наружу погонит. Коли все едино отворять придется, так лучше ныне сие сделать, когда говорить спокойно сможешь, а не тогда, когда мысли нуждами телесными заняты будут. Объяви волю свою, не мучай супругу неведеньем.
— Кабы я еще знал, какова она: моя воля? — покачал головой Вожников.
— Ты отвори. Может, тогда и узнаешь.
— Мудришь ты чего-то, сарацин… — Егор пригладил бородку. Вздохнул и отодвинул засов.
— Егорушка! — кинулась ему на шею Елена и стала горячо целовать лицо. — Что же ты меня пугаешь так, милый? Что же ты сердишься?
— А ты бы что сказала, кабы девицу предо мной увидела? — попытался отстранить ее муж.
— То же мальчишка малой совсем! Дитятко! Нешто к дитю меня ревновать станешь?
— Что-то больно страстно дитя это про аромат твой и вожделение сказывало…
— А хоть бы и так! — неожиданно с яростью топнула сапожком великая княгиня. — А может, мне тоже про губки яхонтовые мои, зубы жемчужные, про грудь высокую и глаза небесные услышать хочется! Я тоже баба, я тоже восхищения и похвалы слушать хочу! От тебя, вон, токмо про поместья да таможни разговоры одни! Я уже сама чугун от шлака по запаху отличить могу, и живицу от олифы! Ты молчишь — так хоть от дурачка о себе чего сладкого услышать! Да ведь с томлением своим я все едино не к нему, к тебе бегу, любый! О тебе одном душа моя болит, о тебе одном мечтаю! А ты… Чурка ты дубовая!
Елена резко отвернулась, растирая под глазами слезы. А потом вдруг выбежала из комнаты.
— А ты, говоришь, пусти, — покосился на сарацина Вожников. — Видишь, чего вышло? Я, теперь, оказывается, еще и виноват! И что теперь делать?
— Либо в монастырь насильно постричь, властитель, либо прощения попросить.
— Однако ты хорошо изучил наши обычаи, мудрый Хафизи Абру, — хмыкнул Егор.
— Благодарю, великий князь, — поклонился в ответ на похвалу сарацин.
Вожников прошелся вдоль стены, постучал согнутым пальцем по карте Франции:
— На чем мы остановились? А-а, на разведке. Надо бы мне по-тихому прокатиться там да осмотреться.
— Коли ты намерен отправиться с визитом, великий князь, нижайше прошу взять меня с собой, дабы я мог составить описание земель христианских.
— Какой визит, мудрейший? Кто мне что покажет и расскажет, если я со свитой в окружении рати поскачу, да с королями во дворцах обниматься стану? Мне не королей, мне нутро державы пощупать надобно. Чем народ дышит, на что ратники жалуются, какие помыслы у дворян, в чем меж знатью разногласия? Слухи среди черни послушать, чаяния их узнать. Опять же на дороги посмотреть тамошние, на крепости, на дисциплину ратную, на порядки местные.
— Лазутчиков послать мыслишь?
— Хочешь что-то сделать хорошо, сделай это сам… — задумчиво ответил Егор. — Лазутчика тоже учить надобно. Не всякий прочность стены по виду определит, не всякий в мыслях дворянских разберется. А иные еще не то сказывают, что узнали, а то, чего я от них услышать хочу. Нет, мудрый Хафизи Абру, самому и быстрее, и надежнее.
— Ты великий властелин, господин, ты князь и император! А жизнь лазутчика хрупка, как ветка саксаула. Как можно подвергать себя такой опасности?
— Ладно, пусть будет так, — внезапно согласился Егор. — Все бабы дуры. Пойду просить прощения. А ты, друг мой, карту рисуй. Не отвлекайся.
Великая княгиня, всхлипывая, стояла в углу своей платяной горницы, предназначенной для переодевания: с двумя зеркалами — одно из полированного серебра, а другое из обсидиана, — с креслами и диванами для отдыха, подставками для ног, пухлыми подушками тут и там, толстым персидским ковром на полу. Все было роскошным и дорогим — кроме закопченной иконы Богоматери Троеручицы, которой и пыталась между всхлипываниями молиться женщина.
Вожников подошел к ней сзади, взял ладонями за плечи, ткнулся губами в затылок, шепнул:
— Я тебя все равно люблю…
Княгиня всхлипнула громче.
— Хорошо, я попробую говорить все, что о тебе думаю. О том, что ты самая красивая. Что у тебя высокая грудь. Что прекрасная фигура…
На этом Вожников и иссяк. Сочинение комплиментов никогда не было его сильной стороной. Он больше привык не языком трепать, а руками работать. И рассчитать прочность несущих балок для навеса ему было куда проще, нежели хвалить носик или ушки девушки. Что может сказать о щеках нормальный человек? Ну, розовые. Ну, красивые. А что еще? Что большие? Или маленькие?
Нет, это уже что-то не то…
В наступившей тишине послышался шорох в соседней светелке. Егор, отпустив жену, подкрался к дверце, распахнул…
— Ах ты, гаденыш! — схватив боярина за грудки, выволок его на свет Вожников.
— Княжич Пересвет… Слуга верный… — торопливо пробормотал тот.
— Неважно, — замахнулся Егор.
Мальчишка, вскрикнув, зажмурился, съежившись и повиснув в руке. И Егор остановился. Это и вправду оказался всего лишь жалкий малолетка. Болтливый безмозглый юнец.
Вожников разжал руку и кивнул на дверь:
— Пошел вон!
— К услугам… Всегда… Великий князь… — скомкано выдавил княжич и стремглав выскочил из горницы.
— Дитятко покровительства просил, — торопливо промокнула платком глаза Елена. — Сирота елецкая. А ты его ревновать вздумал.
— Язык бы вырвать сиротинушке, дабы вперед ума не спешил, — уже совсем беззлобно сказал Вожников. — Попомни мое слово, из-за языка своего он головой когда-нибудь точно поплатится.
— Вырастет — поумнеет. Господи, как ты меня напугал! Я думала, ты сгоряча уже в поход на Самарканд помчался.
— Зачем? — удивился Вожников. — Там у нас соседи ныне на диво тихие. Их не трогать, так и они беспокойства не доставят. Нам лучше о западном порубежье позаботиться.
— Так ведь там больше ничего нет. Титула выше императорского не существует, далее токмо короли да герцоги остались. Чего с них взять, любый?
— Для себя, Леночка, мы все, что хотели, получили. Но надобно и совесть иметь, о других подумать. Ныне мы можем малой кровью большую беду предупредить. Так отчего бы сие и не сотворить? Не для прибытка — просто для успокоения души. Спросит Бог на том свете: чего мы хорошего в своей жизни сделали? Вот тогда и пригодится.
— Ты все-таки снова собрался уезжать… — поняла великая княгиня.
— Поехали со мной!
— Мы больше не ватажники, любый мой, — погладила его ладонью по щеке Елена. — И хозяйство наше в двух сундуках дорожных не умещается. За державой нашей присмотр нужен. Без руки хозяйской всякое случиться может. Да и мне ныне не след в седле или карете трястись…
