Это мою бедную матушку и погубило. Как-то она встретила в церкви гусарского корнета, приехавшего в отпуск навестить свою тетку, жительницу нашего города. Корнет обратил на матушку внимание и начал ухаживания. Между ними завязались невинные отношения, которые постепенно переросли в пылкую страсть. Корнет попросил матушкиной руки, потом предложил ей бежать из родительского дома и тайно с ним венчаться.
Матушка легкомысленно согласилась. Побег им удался, однако, корнет не сдержал слова. Они так и не обвенчались, а вскоре он и вовсе оставил ее. Брошенная, нищая, обесчещенная, она молила отца простить ее, но дедушка был непреклонен. Добрые люди из милосердия приютили матушку, и она жила у них, пока не разрешилась мною. Роды были для нее роковыми, она заболела горячкою и скончалась. Только тогда дедушка согласился взять меня к себе в дом и воспитать как приемную дочь.
Екатерина Дмитриевна надолго замолчала и задумчиво глядела на огонь керосиновой лампы.
— Ну и что дальше? — поинтересовался я.
— Теперь вы знаете про меня все.
Уже на середине рассказа я догадался, что волнует мою собеседницу, но не подал вида.
— А потом вы тоже с кем-нибудь сбежали?
— Господи, что вы такое говорите! Дедушка просватал меня за своего приятеля Ивана Ивановича Кудряшова и выдал за него замуж.
— А за что я должен перестать вас уважать? За то, что вы вышли замуж без любви?
— Разве вы не поняли, — мучительно покраснев, сказала Екатерина Дмитриевна. — Я незаконнорожденный ребенок.
— Фу, как вы меня напугали, я думал, вы совершили что-нибудь нехорошее.
— А разве это не серьезно? — дрожащим голосом спросила дитя любви.
— Конечно, нет, мне жаль вашу матушку, но этого теперь не воротишь.
По-моему, Екатерину Дмитриевну такое индифферентное отношение к лелеемой много лет боли немного обидело.
— Вы, что не признаете браков? — растерянно спросила она.
— Браки я признаю, я не признаю понятия «незаконнорожденные дети». Вот если бы ребенка родил мужчина, то об этом еще можно было бы поспорить, а так, что же в таком рождении неестественного или незаконного? Рассуждая подобным образом, можно посчитать, что браки всех, кто не принадлежит к православию и не венчался по церковному обряду, незаконны, и дети этих людей незаконнорожденные. Думаю, про вашу матушку можно сказать, что она была в гражданском, а не церковном браке. Только и всего.
Такая, несколько необычная, точка зрения произвела на Екатерину Дмитриевну большое впечатление. Она не нашла, что возразить и посмотрела на меня затуманенными глазами. Возможно, такой прагматичный подход лишал ее исключительности, сладкого ощущения невинной жертвы.
— Значит, вы не будете меня презирать? — наконец, спросила она дрогнувшим голосом.
— Не буду. Напротив, я…
Однако, договорить мне не удалось. Пришла с докладом Марьяша:
— Пожаловали доктор, просить?
— Проси, — поспешно сказала Екатерина Дмитриевна, обрадовавшись возможности прервать разговор.
Василий Егорович, если судить по одежде, пришел в гости. Выглядел он очень неплохо, особенно рядом со мной.
— Простите, Екатерина Дмитриевна, я без приглашения. Как вы себя чувствуете?
— Спасибо, прекрасно.
— Как ваша мигрень?
— Я как-то забыла, мигрень… она прошла.
Покончив с выздоровевшей пациенткой, доктор взялся за меня:
— Алексей Григорьевич, ваш метод меня заинтересовал. Вы не откажете в любезности завтра посетить вместе со мной двух больных?
— К сожалению, вынужден отказаться, мне неудобно в таком виде ходить по городу. — Я красноречиво продемонстрировал короткие рукава поддевки.
— Я забыла сказать, — вмешалась в разговор хозяйка. — Придет портной снять с вас мерку.
— Спасибо, — поблагодарил я. — К сожалению, у меня нет современных денег, я попытаюсь связаться с родственниками…
— Полноте, Алексей Григорьевич, какие счеты, я почту за удовольствие заплатить, — перебила меня Екатерина Дмитриевна.
— Мне это не совсем удобно, тем более, что я не знаю, когда смогу с вами расчесться. У меня довольно много ассигнаций моего времени, нельзя ли их поменять на современные деньги?
— Думаю, что нельзя, — сказал Неверов. — Обмен был лет пятнадцать назад. Впрочем, не знаю, у меня не было нужды интересоваться.
— Алексей Григорьевич, — вмешалась хозяйка, — вы меня обяжете, ну, что за счеты! Отдадите когда-нибудь. Как вам обходиться без современного платья?
— Пожалуй, вы правы, выбора у меня нет. Что же, буду очень благодарен.
Образовалась маленькая неловкая пауза, которую тут же замяла Екатерина Дмитриевна, заговорив с доктором о каких-то знакомых.
Я отстранился от разговора. Наблюдая за их беседой, я попытался разобраться в отношениях хозяйки с Неверовым. Он был явно влюблен, что не мог или не хотел скрыть. Екатерине Дмитриевне это, скорее всего, льстило, но я не был уверен, что она отвечает доктору взаимностью. Она довольно искусно обходила острые углы, меняла темы, как только беседа начинала выходить за светские рамки.
Слушать разговоры про неведомых мне людей и наблюдать откровенные заигрывания Неверова надоело и, сославшись на усталость, я отправился к себе в комнату. Доктора мой уход откровенно обрадовал. Попрощавшись на ночь, я попросил разрешения пользоваться домашней библиотекой и отправился к себе.
Неверов, скорее всего, был года на три-четыре младше Кудряшовой и, вероятно, только это служит препятствием к развитию между ними романа. Однако, парнишка он смазливый, шустрый и упорно добивается своего. Хорошо, если любви вдовы, а не состояния покойного купца.
По пути в свою комнату я зашел в библиотеку и прихватил с собой подшивку журнала «Современник» за 1855 год. Название этого издания я помнил со школы. Сначала «Современник» вроде бы выпускал Пушкин, потом Некрасов.
Было интересно полистать журнал и посмотреть, чем живет любезное Отечество в данный исторический период.
Несмотря на то, что чувствовал я себя нормально, от калейдоскопа всех событий у меня появилось странное ощущение раздвоенности.
Я никак не мог разобраться в чувствах, которые у меня были к Але, и тех, которые вызывала Кудряшова. С одной стороны она мне нравилась, с другой, я, как мог, отстранялся от нее, чтобы не влюбиться. Страстей и любовных перипетий за последние месяцы на мою долю выпало так много, что я начинал себя чувствовать запыхавшимся кобелем.
Восемнадцатый век спокойно относился к свободным отношениям и возводил их едва ли не в добродетель. Девятнадцатый отвернулся от любви плотской и перешел к романтической, даже куртуазной, Поэтому мои методы «пост-секс-революционных» отношений могли выйти боком участницам подобных приключений. Если я добьюсь «благосклонности» Екатерины Дмитриевна, то понятно, что наши отношения не остановятся на целомудренном поцелуе и песни Гименея.
