Восемнадцатый век спокойно относился к свободным отношениям и возводил их едва ли не в добродетель. Девятнадцатый отвернулся от любви плотской и перешел к романтической, даже куртуазной, Поэтому мои методы «пост-секс-революционных» отношений могли выйти боком участницам подобных приключений. Если я добьюсь «благосклонности» Екатерины Дмитриевна, то понятно, что наши отношения не остановятся на целомудренном поцелуе и песни Гименея.
Молодая вдова слишком много прочитала французской изысканной романтической дребедени, чтобы поверить мне, как поверила Аля, в паритетность любовных партнеров.
После каждого нового этапа сближения у нас неминуемо начнутся разборки, упреки, слезы, выяснения отношений и прочая истеричность. К такому развороту событий я пока не был готов, потому решил не влюбляться ни при каких обстоятельствах.
Успокоившись за свою нравственность, я завалился на кожаное канапе с январским номером журнала «Современник».
Совесть моя была спокойна, решение принято окончательное, и ничто не мешало прочитать довольно слабый рассказ графа Л. Н. Толстого «Записки маркера».
Ранним утром меня разбудил приход обещанного портного. Из уважения к статусу Екатерины Дмитриевны явился не какой-нибудь забулдыга-подмастерье, а сам хозяин мастерской, опрятно одетый господин с модно взбитыми впереди волосами. Выглядел он вполне джентльменом, и только говор выдавал его происхождение.
Он оказался много профессиональнее своего предтечи Фрола Исаевича, и мы довольно быстро нашли «консенсус». Портной обещал поторопиться с выполнением заказа. Я проводил его и пошел узнать, когда подадут завтрак. Кухарка по секрету сообщила, что барыня опять мается головой и к столу не выйдет.
Ломиться без спросу в спальню было нескромно, и я отослал на переговоры Марьяшу. Сначала Екатерина Дмитриевна наотрез отказывалась от помощи, но то ли ее допекла головная боль, то ли настырная горничная, но, в конце концов, она пошла на уступки и согласилась принять меня, так же, как и вчера, с закрытыми шторами.
В отличие от давешнего сеанса, проходившего вечером, когда уже стемнело, сейчас было яркое солнечное утро, и в зашторенной комнате было достаточно света. Кудряшова лежала на высоко взбитых подушках с живописно разбросанными по белому голландскому полотну волосами. Выглядела она такой по-домашнему трогательной и беззащитной, что мое твердое, целомудренное решение слегка полиняло.
Чтобы не смущать больную, я сделал вид, что плохо вижу в полутьме, и даже нарочно наткнулся на стул. На Екатерине Дмитриевне была надета батистовая ночная сорочка с глухим воротом. Выглядела она плохо, глаза запали и были полузакрыты. Я, не медля, начал сеанс и так спешил, что сел не на стул, а на край постели. Надеюсь, в тот момент ей было не до таких мелочей.
Как и вчера, боль я снял за считанные минуты. Видно было, как ей становится легче. Окончив сеанс, я не ушел тотчас, как вчера, а взял ее лежащую поверх одеяла руку и проверил пульс. Сначала он был спокойным, потом участился.
Я задумался и запястья не отпустил, а удержал в ладони. Екатерина Дмитриевна открыла глаза и умоляюще посмотрела на меня, однако, руки не отняла.
— Я вас так затрудняю, Алексей Григорьевич! — произнесла она зыбким, прерывающимся голосом.
— Это пустяки, — сказал я как можно ровнее. — Вам нужно полечиться, а то мигрени вас замучат.
Во рту у меня пересохло и стоило усилия заставить себя отпустить теплую руку, которая тут же безжизненно упала на постель.
— Я подумаю, что можно предпринять, — добавил я, заставляя себя встать.
Все происходящее было так невинно, что находящаяся совсем рядом Марьяша ничего необычного в нашем поведении не заметила, заметил я, выходя на дрожащих ногах из спальни и отирая залитое потом лицо.
Я тут же отправился в конец усадьбы и занялся «спортивными процедурами», чтобы прийти в себя. Доведя себя до изнеможения, облился у колодца холодной водой и вернулся в дом. Екатерина Дмитриевна уже вышла и ждала меня завтракать.
Почему-то она не поднимала глаза и больше смотрела на узоры скатерти, чем по сторонам. Мы молча начали есть. Когда мы окончился завтрак, я поблагодарил хозяйку и собрался выйти из-за стола, но остался сидеть. У нас составился забавный тандем: мы сидели друг против друга и молчали.
— Вы говорили, что мне нужно лечиться, — не выдержав молчания, спросила Кудряшова. — Я серьезно больна?
— Вы больны, но не совсем обычной болезнью, — сказал я, не зная, как с ней объясняться.
Екатерина Дмитриевна удивленно посмотрела на меня.
— Так что же это за болезнь?
— Я не осмеливаюсь сказать, чтобы вас не обидеть…
— Вы считаете, что у меня… дурная болезнь?
— Господи, что вы такое говорите! Ваша болезнь связана с тем, что у вас нет мужа…
— Я вас не понимаю, — произнесла Екатерина Дмитриевна, то краснея, то бледнея.
— Вот видите, не стоило мне вам этого говорить. Вы на меня обиделись!
— Нет, что вы, я не обиделась, я правда ничего не понимаю. Какое имеет отношение головная боль к замужеству?
Хотите, верьте, хотите, нет, но я впервые в жизни не знал, что сказать. Вдова смотрела на меня такими прозрачными, непонимающими глазами, что я заподозрил ее в искренней неосведомленности.
— Вы ведь были замужем!
— Да, была.
— У вас с мужем были особые отношения, не такие, как с остальными людьми?
— Были.
— Ну, вот, вам их не хватает. От этого у вас и головные боли. Теперь понятно?
— Да, да, конечно, теперь понятно. Только почему вы сказали, что я могу на вас обидеться?
— Мне показалось. Вы так романтичны…
— Значит, чтобы у меня не болела голова, мне нужно ездить по лавкам не одной, а с мужчиной, — после долгого раздумья констатировала Кудряшова.
— Куда ездить? — переспросил я.
— По магазинам. Иван Иванович всегда ездил со мной.
— Екатерина Дмитриевна, вы это серьезно? Вы, что не знаете, какие отношения существуют между мужчинами и женщинами?
— Как это не знаю, конечно, знаю. Люди вступают в брак и вместе живут.
— Ага, чтобы под ручку ходить по лавкам?
— Да, но не только, они вместе принимают гостей, ходят в церковь и много что еще делают.
— А откуда у них дети берутся?! — почти закричал я.
— Господь дает, — серьезно ответила эта идиотка. — Чтобы родился ребеночек, надо съездить на моления в святые места. Я ездила, но Господь не внял…
Мне стало смешно. Честно говоря, я даже не предполагал, что на свете могут существовать настолько наивные люди.
— Вы, что в институте благородных девиц учились? — поинтересовался я.
