кивает он.
Ладно.
Делаем кружок через швейку и подъехав к политеху, останавливаемся на площади. Водитель, не говоря ни слова, выходит и идёт к беляшной, на углу с Весенней у «Силуэта».
— Ну, говори, чего хотел, — кивает он. — Вызвал меня к себе. Шеф, в натуре. Теперь в Новосиб отправишь?
— Как тебя отправишь-то? — пожимаю я плечами. — Ты мальчонка немаленький, сам всё решаешь. Но случая такого может уже и не быть.
— В смысле? Какого случая?
— Подгрести под себя Новосиб. Ты разве не хочешь?
Я жду, когда он осознает сказанное. Он осознаёт быстро. Взгляд делается тяжёлым, а усмешечки и смехуёчки вмиг испаряются.
— Ты говори-говори, — подгоняет он, не останавливайся.
— Прежде, чем говорить, хочу другое обсудить. Мне ствол нужен.
— Чего? — хмурится он.
— И прям срочно.
— Кому конкретно, прямо тебе?
— Лично мне, да.
— Зачем?
— Хочу использовать по назначению.
— Это как? — хмурится Цвет.
— Ну как, забью обойму патронами и начну применять по живой силе противника.
— Ты решил меня шарадами развлекать что ли? Объясняй, зачем волына.
— Вообще, я от тебя объяснений не спрашиваю, — немного раздосадовано отвечаю я.
— Ну, так я к тебе с подобными просьбами и не прихожу, так ведь? Короче, Бро, не пудри мозги. Давай уже, выкладывай всё.
Ну, я и выкладываю. Обрисовываю ситуацию с сегодняшним наездом. Цвет выглядит несколько ошарашенно.
— Не понял, он то есть не боится комитетчиков? Наглухо башка отшиблена или что?
— Походу он просто не догоняет, а может думает, что дело мелкое и вряд ли за ним крупные шишки стоят. Типа, как в подворотне у школьников деньжат зашибить.
— А как он вынюхал? Ты же ещё не начал ничего.
— Кто-то льёт инфу, ясно же.
Цвет кивает, соглашаясь.
— Уже знаешь, кто?
— Нет, — качаю я головой.
— Ну, так и чё? Чё ты делать-то планируешь, мусоров притягивать? Пусть напрягутся, не всё же им нахаляву бабки грести. Ну и гусь Корней, он в натуре мозгами пораскинул, пацан, скажет, молодой, можно застращать типа. Но половину грубо, конечно. Очень грубо.
— Ну, он, думаю, заложил простор для торговли, в смысле, чтоб было куда отступать с выгодных позиций.
— Так чё? Ну, хочешь, я за тебя впрягусь? Когда надо-то?
Говорит это, а в глаза не смотрит. Ждёт, как паук, что я скажу, да, давай, выручи меня, цветик-семицветик.
— Нет, — спокойно, безо всяких эмоций отвечаю я. — Не хочу. Я сам решу. Причём решу конкретно.
Цвет воспринимает мои слова очень серьёзно. Молчит, играет желваками, что-то взвешивает. Как в кино, во время какого-то важного момента в кадре крупным планом возникают его глаза, тревожные, чуть прищуренные, с разбегающимися лучиками морщинок. А потом зрители так же крупно видят глаза главного героя, мои. Они смотрят прямо, открыто и излучают уверенность.
— А ты в это время приедешь в Новосиб и соберёшь тех, кого сочтёшь нужным. Там же у тебя тоже своих людей немало. Скажешь, типа, клоун по имени Корней, всё. Теперь жить будем по понятиям, а боксёрики идут в эротическое путешествие на три буквы.
— Эк, завернул, — с уважением замечает Цвет. — А если не решишь?
— Решу, конечно. Сказал, значит сделаю. Можешь, если хочешь, подождать сигнала. Позвоню на условленный номер и скажу, как всё прошло, и ты будешь тогда действовать в полной уверенности, что тылы прикрыты.
— А его батальоны боксёрские? С ними что делать?
— Распустишь. Желающие смогут присоединиться к новосибирским пацанчикам. Только не толпой, а вразброс, чтоб бунтовать не надумали.
— Заманчиво, — цедит Цвет и, отвернувшись от меня, погружается в раздумья.
Ну, пусть подумает. Риск есть, разумеется. Если у меня ничего не выйдет с моей затеей, он может конкретно облажаться. Но, что тут скажешь, кто не рискует, тот не пьёт.
— Резкий ты пацан, — говорит он, подёргивая ногой. — Держи, кстати, три куска.
Он чуть наклоняется в мою сторону и достаёт из бокового кармана ветровки три пачки красненьких.
— За что это? — удивляюсь я.
— Привет от женской сборной по хоккею на траве.
— Из Зимбабве что ли? — хмыкаю я.
— Да, от темнокожих шоколадок.
Я улыбаюсь.
— Видишь, брателло, я никогда лажу не гоню, да?
— Ну, типа, — отвечает он, всё ещё задумчиво. — Чё ещё за «брателло»?
— Это «брат» на итальянский манер. По-итальянски брат — «фрателло», ну а как по-нашему ты слышал уже. Так что, достанешь ствол?
— Достану, — кивает он. — Будет тебе волына, брателло.
Вот и хорошо… В том, что я затеял ничего хорошего, разумеется, нет, и надо ещё Скачкова убедить. Но это уже завтра.
Когда я возвращаюсь домой, мама меня тут же укладывает в постель, и я особо не возражаю, хотя, на удивление, чувствую себя будто бы получше.
— Полежи пока, а через полчасика ужин будет. Папа фарш свеженький накрутил, сейчас котлетки сделаю. Ты не против?
— Ещё как за, — улыбаюсь я и понимаю, что голоден, охрененно голоден…
Звонит телефон, и мама, направляясь на кухню, поднимает трубку.
— Алло… Андрюша! Привет, дорогой! Егор, Андрей звонит! Ну, что ты там, как устроился, давай, рассказывай скорее. Не обижают тебя? Как встретили?
— Дай, дай мне, мам, я тебе потом расскажу, он там по времени ограничен, наверно.
Я подлетаю к тумбочке и буквально вырываю телефон у неё из рук.
— Андрюха, здорово!
— Егор! — мне кажется, его голос дрожит. — Здорово!
— Ну, ты как там, дружище?
— Да я-то что, нормально… Более-менее, короче, жить можно. Юрий Платоныч расскажет, он посмотрел на моё житьё. Ты про себя скажи! Как рана твоя?
— Ты извини, братишка, что я не приехал сегодня. Тут такое дело…
— Да ладно, Егор, харэ, какие тебе поездки, тебе лежать надо…
Блин, если бы я лежал, но я ношусь, как скажённый, а к нему вот приехать не смог.
— Если Платоныч ещё раз свиданку выбьет, обязательно прискачу. Что у вас там за богадельня такая, что даже звонить нельзя…
— Да… — говорит Трыня, и его голос становится тусклым, — типа для трудных… Ладно, Егор, надо заканчивать. Я рад, что мы немого поболтали. Выздоравливай, короче.
— Держись там, Андрюха, мы обязательно что-нибудь придумаем. Продержись до суда.
— Привет родителям. Как там они? Батя в порядке?
— В порядке, всё передам. Давай, братишка…
Последних слов он уже не слышит, в трубке раздаются короткие гудки. Концлагерь какой-то. Он-то почему в детдом для трудных попал? Полная хрень.
— Ложись, Егорка, я тебе в постель сейчас подам.
— Мам, ну ты что, я же не инвалид. Я вон с завтрашнего дня на физиотерапию ходить буду, а ты мне кашку в постель.
— Не инвалид, конечно. Ты у меня герой, на преступников с голыми руками кидаешься, такой же дурак, как отец твой. Но ему-то вон сколько лет уже, а ты только жить начинаешь, а уже с ранением.
— Мам, Гайдар в пятнадцать лет полком командовал, говорят.
— Что значит, говорят? — вступает отец. — Говорят, кур доят, а про Гайдара факт. Командовал.
Факт, значит факт. Это меня сейчас не особенно заботит, других заморочек хватает. Во-первых, Трыня, как-то не по себе мне стало после разговора. Чувствую, что-то там неладно. Надо после ужина Большаку звякнуть, если сам не отзвонится. А, во-вторых, Корней. Понимаю, что лучше мне это сделать самому, но как представлю, чуть наизнанку не выворачивает.
Зачем, вообще, мне это? Я не головорез, не убийца, не Майкл Корлеоне, в конце концов. Да, приходилось стрелять, но это война была… Так-то если посмотреть, это тоже война и время наше уже пришло. Нужно Скачковскую ЧВК превращать в реальную силу, а то как-то всё медленно двигается, стоим, топчемся на месте, а время идёт. А Корнея можно попробовать уболтать…
Уболтать Корнея? Серьёзно? Вообще-то Цвету я уже пообещал, что обеспечу победу его штыков в Новосибе. Так что уболтанный Корней нахрен никому не упал. Хороший Корней — мёртвый Корней. Я же знаю о его будущем — реки крови на улицах Москвы и депутатское кресло. Зашибись карьера. Недолгая, правда, насколько помню, башку ему таки отстрелят…
А я разве не уподобляюсь сейчас ему? Нет, у меня есть благородная цель, я же не ради себя… А ради кого? Ради счастья всех людей? Миру мир и всё такое? Блин… У него может тоже цель была…
От мыслей муторно делается. Чего страдать, всё же решено уже. Думай, не думай, а прыгать надо…
Из раздумий меня вырывает телефон. Звонит Платоныч.
— Ну, съездил, короче, — докладывает он. — С Трыней твоим поговорил. Еды ему разной отвёз, целую коробку
