Однако было тихо, никто по нам не стрелял и на нас оттуда не кидался. «Жужа» легко перевалила через подразмытую железнодорожную насыпь, проскочила через широкую канаву с пологими склонами, и выкатилась в поле. Открылся вид на шахтные терриконы, придающие пейзажу какую-то повышенную мрачность и сюрреалистичность. Впрочем, Тьма уже плотно на душу давила, так что сюрреалистическим выглядело для меня все, даже я сам в зеркале самому себе таким бы показался.
Появились клочья тумана, медленно ползущие по самой земле, те самые, что мы видели с самолета. Плотные, похожие на куски порванной ваты, почти непрозрачные, они двигались наперерез нам, обтекая черные конусы терриконов, и казалось, что эти гигантские отвалы породы плывут над землей, неся в себе какую-то невысказанную, но очень злобную угрозу. При этом свинцово-серое, тяжкое небо давило сверху, словно пресс, нависший над головами, и ты не знаешь, чья рука сейчас возле рычага, который заставит его опуститься.
Когда машина вкатила в одно такое облако тумана, я почувствовал холод. Но холод не обычный, а именно холод Тьмы, когда льдом по позвоночнику, когда мурашки по всему телу.
— Федь, ты про такой туман знаешь что-нибудь? — забеспокоился я после того, как передернул зябко плечами после встречи со вторым облаком.
— Знаю, возле Тьмы часто бывает, — сказал он. — Какого-то особого вреда от него нет вроде бы, разве что на душу давит.
— Не опасно, — добавил Иван. — По крайней мере мы никаких случаев вреда от него не регистрировали, так, мерзко просто.
— Спасибо, обнадежили, — кивнул я.
Ладно, если не вредно, то уже не так страшно. Хотя бы можно не дергаться с перепугу при приближении к очередному клоку этой мерзкой дымки. А остальное… ничего, остальное потерпим, у меня цель, а ради нее можно много потерпеть. В конце-концов, когда принимал предложение Милославского работать на него, понимал, что меня не огородничеством заниматься приглашают.
Вскоре шахты остались левее, мы приблизились к реке. Когда «жужа» выбралась с поля на заброшенную дорогу, повернули налево, к городу.
— Федь, когда по набережной пойдем, про провал не забудь, — напомнил я.
— Есть же на карте…
— Не знаю как ты, а я здесь с трудом сосредоточиться могу, — честно сознался я. — А в таком состоянии любую пометку с карты мог бы проморгать.
— Хорошо, но ты тоже поглядывай, — сказал он. — И в городе внутрь заныкайся, а то черт его знает… Так тварей нет, но мало ли.
— И адепты эти рядом, — добавил Иван.
По дороге пошли быстрее, но все же без особой спешки. Хотелось и шуметь потише, и самим успевать наблюдать за окрестностями. По счастью, вокруг так и было пусто.
Вскоре показались городские окраины. Несмотря на то, что никакая разруха этих мест не коснулась, выглядело все запущенно и мрачно. Пыль и грязь не девались никуда, покрывая строения, улицы, стекла — все вокруг. Лишенные листьев деревья, какие-то все перекрученные, с причудливо и как-то не по-хорошему изогнутыми стволами и ветвями, вытянулись двумя рядами по сторонам дороги, похожие на неведомых чудовищ, охраняющих этот путь.
— Иван, а чего такие тополя странные? — спросил я, невольно понизив голос.
— Тьма так действует, — ответил Иван, заодно дернув меня за полу куртки. — Оно и растет, и не растет одновременно… в общем, черт знает что, что с деревом творится, вот его и корежит. Давай вниз и люк закрой.
— Ага.
Я нырнул в темное нутро машины, закрыв за собой люк и повернув стопор, чтобы его и не открыть было снаружи. Сразу стало как-то уютнее и спокойней, вроде как снаружи все было неправильным, а внутри машины с нами ехал кусочек мира нормального, человеческого. Я придвинулся прямо к немалого размера триплексу в лобовом стекле, разложил перед собой карту.
Пусто, пусто и мертво. И при этом постоянное ощущение того, что за нами наблюдают из каждого темного окна. Прячутся, когда мы проезжаем мимо, и выглянув, смотрят в спину тяжелым злобным взглядом. Мерзкое ощущение, кстати, совершенно параноидальное.
— Кажись, сейчас налево надо, — сказал я, сверившись с картой.
— Уже вижу, — сказал Федька, разворачивая "жужу".
Машина рванула покатила, поскрипывая сочленениями гусениц, по узкому переулку, застроенному двухэтажными домами. Звук отражался от стен и теперь казалось, что мы шумим на весь город. Краем глаза я видел, как Иван болезненно морщится, явно от точно такой же мысли. Внимания нам как раз и не хочется, можно сказать, что совсем.
— Направо, — снова подсказал я, Федька лишь кивнул.
Улица пошире, та самая Коммунистическая, которая нам и нужна. По ней до площади имени Вождя, до его памятника, и первый пункт нашего путешествия будет достигнут. А вот что выйдет из этого, предположить сложно, посмотрим.
Под гусеницами настоящий ковер из опавших листьев, сучьев, какого-то мусора. Не могу я до конца понять выкрутасы местного времени — листья опадают, при этом время задом наперед идет… Хотя, это же не пленку проматывают, может тут и деревья уже "задом наперед" живут? Приспособились? А может это я в силу скудости своего воображения и немощности мыслительного аппарата не могу себе это все в совокупности представить? Для меня же время всегда в одну сторону шло, это было самое незыблемое из всего, что окружало меня. А тут… А может оно здесь нормально идет? Как это понять?
Я даже на часы глянул сдуру, вроде как ожидая, что они мне подскажут. Стрелки, наверное, должны в обратную сторону завертеться, или что? Впрочем, хрен с ним, чего этим голову забивать? Представлю себе, что здесь… радиация, например. Долго находиться вредно, а если не долго, так и ничего. Может даже и полезно. Если быстро все сделаем и свалим, то нам до тутошних временных завихрений как до прошлогоднего снега будет. А с ним пусть Милославский разбирается, если время не физическая категория, а философская, или чего он там мне нагнал.
А мне от него совсем другое нужно. Нам нужно, Насте и мне. Мне указатель от него требуется, вроде стрелки у дороги, с надписью "На выход". Или «Домой». Или просто "На хрен отсюда", даже так сойдет. За ради такого дела я ему куда угодно скатаюсь и что угодно притащу, с меня не убудет, хотя это как раз спорно. Но даже если и убудет, то понятно зачем и за что. Не хочу я быть вечным эльфом в лесах под сенью Тени. Хочу обратно свою человеческую жизнь, тем более, что теперь, после того, как я стал по настоящему не один, она обрела смысл. Огромный, безусловный и ясный смысл. Но не здесь, а там, откуда я пришел. Фразу профессора про "закрепленный с одного конца" тоннель я не забыл. Я вообще ничего не забываю, особенно когда говорят о том, на что я свою жизнь поставил.
