— Ты мне не указывай, дядя, — сказал Владимир. — Я сам решаю, где мне место. А вернется отец, он тебя схватит и засадит в острог до конца твоих дней.
— Малыш, послушай, ведь ответственность за жизни тех, кто мне противостоит, ляжет на тебя целиком. Ты к этому не готов.
— Не читай мне нравоучения, наставников у меня хватает, дядя. Если уберешься сам, я поговорю с отцом, может, смягчу его, и он тебя выпустит из-под стражи через год-два.
— Твой отец схвачен, — холодно сказал Судислав, основательно рассердившись. — Он сейчас сам в остроге сидит, и не выйдет, пока я не захочу. Понял?
Этому Владимир просто не поверил. И не мог поверить. То, что Киев захватили фатимиды — это да, доказательства перед глазами, да и что ж тут такого особенного? Фатимиды сильны, воинственны, расположение городов в мире знают — дошли до Киева и взяли его. А вот что Ярослава можно посадить в острог — нет, не может в такое поверить тот, кто родился в доме Ярослава и провел с ним детство, наблюдая, как низко кланяются отцу люди, как отец решает судьбу целых государств между стегунами под рустом и сладким, как всесилен он и незыблем. Схвачен? У дяди Судислава слишком богатое воображение.
— Когда я стану не временным, а постоянным, правителем Киева, — сказал Владимир, — если ты все еще будешь жив, я прикажу, чтобы тебе всыпали плетей пятнадцать в людном месте, спустив с тебя порты. И винить тебе нужно будет только самого себя и глупость твою, дядя.
— Что с тобой говорить! — зло бросил Судислав. — Поговорю-ка я лучше с твоим воеводой. Вышата, если не ошибаюсь?
— Зовут меня Гостемил, — откликнулся сопровождающий, а великан позади Судислава вскинул голову и вперился глазами в Гостемила.
— Это все равно. Ты человек взрослый.
— Дурак ты, дядя, — сказал Владимир.
— Помолчи! Гостемил, ты знаешь ли, из кого состоит войско, прибывшее со мной?
— Догадываюсь, Судислав.
— Это фатимиды. Воины жестокие, бесстрашные, беспощадные. И не просто фатимиды. Это войско — отборное, и даже пересказывать, чему они обучены — страшно. Если мы сейчас договоримся, и мне дадут занять детинец, не будет ни казней, ни мести, ни грабежей. Но должен тебя предупредить, что фатимиды готовы действовать и без моего позволения и согласия. И если договоренность не будет достигнута, горе Киеву. Ты понимаешь?
— Я не доверяю тебе, — сказал Гостемил.
— Почему?
— Потому что у олегова потомства слова с делами расходятся.
— О! Из какого ты рода, Гостемил?
— Это не важно.
— Но этот щенок тоже — олегово потомство. И отец его тоже.
— Да, но щенку этому я кое-что пообещал, а слово свое я держать должен. А тебе я не обещал ровно ничего, Судислав. Более того. Предательство так или иначе свойственно всем кесарям. Но то, что сделал ты, даже предательством назвать нельзя. Ты поступил в высшей степени неизящно, Судислав, приведя сюда эту неприятную ватагу. Ты не принял ли заодно магометанство?
— Гостемил, я прощаю тебе твою дерзость. Ты рассудительный человек. Прикажи людям сложить оружие. Пожалей их. Не только воинов, но и мирное население — уж оно-то точно ни в чем не виновато. Зачем им страдать?
— Это весомый аргумент, — согласился Гостемил.
— Вот видишь!
— Ты по призванию философ, Судислав. Мы сложим оружие, но с одним условием.
— Называй условие.
— Условие такое. Ты и вся эта ватага залезете обратно в кнеррир, поднимете паруса, и больше в Киев не вернетесь.
— Ты что, шутишь?
— Пожалей людей, Судислав, они ни в чем не виноваты, не так ли? Зачем им страдать?
— Гостемил, подумай!
— Судислав, тебе не быть правителем Киева. Сожалею.
Судислав гневно смотрел на Гостемила.
— Почему ты так думаешь? — спросил он.
— В киевских правителях, — с готовностью объяснил Гостемил, — всегда есть что-то комическое. В иных условиях из них бы вышли неплохие скоморохи. Это я не об олеговом семени, это вообще ко всем здешним правителям относится. Что-то, наверное, в самом воздухе Киева располагает к балагану в детинце. А ты человек скучный, и как таковой, не отвечаешь основному критерию киевского престола. Вот этот вот щенок, как ты его называешь — вполне может быть правителем. А ты — нет.
Владимир восхищенно посмотрел на Гостемила.
— Вы пожалеете об этом, — сказал Судислав. — Гостемил, ты пожалеешь. Но особенно ты, сопляк.
Он повернулся и пошел прочь по снегу, сопровождаемый варангом и фатимидским великаном, с которым Гостемил обменялся взглядом.
— Возвращаемся в детинец, — сказал Гостемил.
* * *
Стрелы кончались. Ко входу Десятинной подкатили несколько повозок. Затем, следуя указаниям Гостемила, все крупные камни на территории детинца, служившие для застопоривания колес, поволокли туда же. Начало смеркаться, но горящая деревянная часть княжеского терема хорошо освещала местность — запущенный двор. В отсутствии Ярослава никто здесь не убирал, не следил — остатки костров, скелет лошади, обглоданный собаками, помои, под слоем снега, местами, ближе к терему, таящего от огненного жара.
Фатимиды, потеряв сотню человек, грелись посменно в домах и крогах, а ходящие по улицам ощетинились луками и копьями, и прикрывались щитами. Киевские конники сунулись было их трепать, но фатимиды были к этому готовы, отразили первые атаки, убили нескольких, нескольких взяли в плен, и атаки прекратились. На Боричевом Спуске появился собранный за три часа таран — не очень большой, очень неуклюжий, но вполне пригодный для высаживания ворот детинца. Под шквалом стрел защитников детинца фатимиды докатили таран до стены. Лучники стреляли безостановочно, но стрелы были последние.
Занятые приготовлениями защитники мерзли нещадно и временами просились в церковь погреться, и христиане, и нехристи. Гостемил, решив, что таким образом в дверях может образоваться ненужная давка, откатил одну повозку в сторону и зажег ее факелом. Костер получился эффектный — на фоне горящего терема. Гостемил отступил на несколько шагов и некоторое время любовался содеянным.
— Да, красиво, — услышал он рядом с собой знакомый голос.
Гостемил круто обернулся.
— Хелье!
Друзья обнялись.
— Напугал ты меня. И запозднился! — упрекнул друга Гостемил.
— Каюсь.
— Как ты пробрался через город? И в детинец?
— Меня с почетом проводили на доклад к самому Судиславу, — гордо приосаниваясь сообщил Хелье. — Какой-то он плюгавый, невзрачный, этот Судислав, — добавил он обычным голосом.
— Кто тебя проводил?
— Один варанг… Я ведь важная персона у Неустрашимых, если верить грамоте, которую я привез с собой.
— Зачем ты к нему ходил?
— Во-первых, неудобно было отказываться. Во-вторых, нужно же мне было узнать, что тут делается. Аржей двадцать не доезжая до Вышгорода смотрю — речка пестрит драккарами. Пригляделся — войско едет, с Ляшко во главе, он в первом драккаре стоит и чего-то своим дуракам внушает, воинственное.
— Сколько аржей не доезжая? — переспросил Гостемил.
— Они будут здесь через час. Тысячи четыре ухарей. Ветер там стих, идут на веслах. Я решил сперва уточнить для себя что к чему, поскакал быстро. Подъезжаю — ворота заперты, на стенах стоят странного вида люди. Черные, но не печенеги. В речку мне соваться было не с руки, холодно. Привязал я топтуна в роще, взял веревку подлиннее. Чем хороши викинговы сверды — это я тебе тыщу раз говорил, а ты все этой франкской дрянью машешь, по старинке… я во Франции давеча таких навидался… любо-дорого… а викинговы — они для всего годятся. Он и сверд, он же и бритва, он же и нож, он же и абордажный крюк, если веревку правильно пристроить. Забрался я на стену в тихом месте, прошелся по городу прогулочным шагом, до пристани дошел. Там толкутся эти черные, иду, вижу — варанг тупой стоит. Я показал ему грамоту, и мне обрадовались, как родному, и повели — я не знал, к кому, оказалось — к Судиславу. Меж тем на пристани, ежели хочешь знать, стоят двадцать жестяных бочек с приводами — греческий огонь, Гостемил. Нужно что-то делать, иначе всю флотилию Ярославу сожгут прямо посреди реки, высадиться никто не сможет. Бросай детинец, поехали, нужно обезвредить жестянки.
— Бросить не могу, — Гостемил, радуясь присутствию друга, широко улыбался.
— Почему?
— В Десятинной…
— Ну?
— Ингегерд с дочерьми. И Илларион с Хвеопемптом.
— Ого. — Хелье покачал головой. — Действительно, нельзя бросать. Фатимиды пойдут на штурм детинца, судя по всему, скоро. Четверть часа… Ладно, с жестянками я сам управлюсь.
Ему показалось, что он узнал в одном из таскающих камни и подгоняющих повозки к церкви Владимира. Новгородский посадник в Киеве, таскает камни. Надо же.
— Постарайся, пожалуйста, друг мой, — попросил Гостемил. — Важно, чтобы все они высадились безопасно.
