– Ну а если Онуфрий забудет опять запись сделать, – усомнилась матушка.
– Не забудет. Потому что вы, матушка, когда записывать расход будете, сразу проверите приходную книгу. И Онуфрий позабыть ничего не успеет, потому как всего несколько минут пройдет. То же самое, если долговые письма учитывать будут. Так что ничего не потеряется.
– Ой и переведем же бумаги, – с сомнением почесал затылок Онуфрий.
– Зато ни товаров, ни денег не потеряем. А это дороже выходит, – начал настаивать Артем.
– Ну-ка, милок, еще раз объясни, как и чего учитывать будем, – с интересом произнесла попадья.
Введение двойной итальянской бухгалтерии заняло около недели. Теперь Артем был кем-то вроде приказчика при храме. Приход был не просто церковью, а центром православной общины города Санкт-Петербурга. Многие дела через него делались, поскольку русская купеческая гильдия в Петербурге была запрещена. Оттого и приход стал и торгово-закупочным центром, и коллегией адвокатов для русских купцов и поселенцев. Отец Александр в эти дела не особо вникал. А вот те купцы, которые через приход вели дела, потихоньку стали прибегать к услугам Артема. Он вел записи, участвовал в оформлении сделок. Убогим называли все реже – хотя работал по-прежнему за стол и кров. Больше теперь звали по имени – Артем. В конце концов он получил статус слуги отца Александра. Пошла карьера. Матушка одежку новую прикупила. Его джинсы, кроссовки и рубашка местными воспринимались как одежда убогого. Жил он теперь в отдельной комнатушке, а не в общей, большой, где ночевали работники.
Постепенно Артем стал разбираться в жизни Петербурга. Несмотря на «неблагоприятные климатические условия», город оказался обречен на процветание. Практически весь торговый оборот между Северной Русью и Западной Европой шел через него. Да и многие товары с той Руси, что была под татарами, тоже. Город стремительно богател и разрастался. Мелкий купчишка, имевший маленькую лавочку в каком-нибудь Лимбурге, переехав в Петербург, обогащался стремительно. Черт с ним, с климатом. Окупится. Артем оценил мудрость строителей здешнего Питера. Им действительно удалось построить город выше затопляемых нагонными наводнениями мест, но стоящий на главном торговом пути. Не обойдешь, не объедешь. Торговля цветет. Это и обеспечило приток в город переселенцев с Запада.
Новгородские купцы, почуяв прибыль, тоже стали селиться в городе или отправлять туда своих сыновей. Прибыли объединяют купцов всего мира. Впрочем, определенное соперничество существовало. Новгородцы и псковичи были ограничены в правах на занятие целым рядом ремесел, особенно в Ингерманландии. Однако богатели не меньше немцев. Напротив шикарного дома немецкой купеческой гильдии, упорно принимающей в свои ряды исключительно соплеменников, стоял не менее шикарный дом купца первой гильдии Феодора. Купца богатейшего, отец которого первым начал торговлю новгородскими медом и воском по всей Европе. А сам Феодор переехал в Петербург и принялся перенимать европейский стиль жизни. Первый активный германофил, наверное. Одевался в немецкое платье, любил немецкую кухню. Тем не менее в немецкую купеческую гильдию его упорно не принимали. А он мечтал. Прибыли по вступлении в гильдию должны были, конечно, вырасти. Но не это главное. Уж очень хотелось Феодору признания европейского. И вот, получив третий, весьма грубый отказ, купец купил участок земли напротив дома гильдии, отстроил особняк в немецком стиле, с двумя башенками. По немецкой же традиции поместил на башенках фигурки двух черных кошек, повернувшихся задранными хвостами к дому немецкой гильдии. Немецкие купцы подняли дикий хай. Но ни в магистрате, пользовавшемся кредитами Феодора, ни у Гроссмейстера, получавшего прекрасные подарки от Феодора к каждому празднику, понимания не нашли. «Купец, налоги платит. Дом его. И как поворачивать на нем кошек – дело его», – гласил официальный вердикт. Собственно, сердились по этому поводу только члены гильдии. Русские поселенцы были рады, что эту «чванливую немчуру умыли». А немецкие ремесленники и даже рыцари и их слуги смеялись веселой шутке над толстопузыми торгашами.
Впрочем, взаимное проникновение культур шло весьма активно. Не только русские стали европеизироваться, носить немецкие одежды и переходить в католичество. Многие немцы – и даже рыцари (с них-то все и началось) – немало переняли из северорусской культуры. Среди немцев получили популярность русская банька, русские щи да каша, русская охота. Многие, особенно купцы, с удовольствием учили язык завоеванной страны. И даже некоторые дома немецких поселенцев, особенно в Новгороде и во Пскове, стали напоминать русские. Говорили, что в Германии ингрийских немцев за своих уже не считали.
Мало-помалу, освоившись в этом мире, Артем стал пытаться строить планы на будущее. Хотя ничего путного из этого у него не получилось. В его мире было проще, понятнее. Там ему хотелось сделать карьеру, заработать побольше денег. Так делали все. По этому судили, насколько человек вообще успешен в жизни. Без этого было невозможно создать хорошую семью. Да и самому ему хотелось попутешествовать, купить хорошую машину. Он мечтал о «фольксвагене-гольфе». Для души были занятия борьбой. Здесь же он никак не мог найти своего места.
Будущее сулило карьеру приказчика или купца. Доходное дело. Богатство здесь ценилось не меньше. Но если за перспективу заработать на «гольф» Артем еще считал нормальным работать до седьмого пота, то за расписные сани с бубенцами (местный эквивалент «гольфа» для молодежи) переламываться ему было почему-то смешно. После первых же успехов в этом мире он вдруг понял, что стремиться к местным благам цивилизации просто скучно. Изба, шуба, конь, лодья… и что дальше? Избалованный достижениями двадцатого века, благами века четырнадцатого он не прельщался. Нет. Выжить, выжить и выжить. А потом, если получится, в свой мир. Где все понятно, уютно, приятно. Он просто не мог понять, к чему стоит стремиться в этом мире. Впрочем, однажды его поразила мысль, что человеку, который будет жить в конце двадцать первого или в двадцать втором веке, «гольф» покажется такими же расписными санями с бубенцами, предметом недостойным являться жизненной целью. Это навело на совсем грустные мысли о тщете всего земного, и он постарался их выкинуть из головы.
Иногда он подумывал податься в края, где идет большая война, и наняться в ратники. А там – как судьба сложится. Может, и повезет наверх вылезти. Хотя он понимал, что это не план вовсе, а жест отчаяния. План – это когда знаешь, куда и за что идешь драться, с какой целью. А нырять в омут на авось хорошо, только если на берегу пожар и деваться больше некуда. Для него это была бы попытка хоть как-то выйти из того заколдованного круга, в который его затащил случай. Ему нравилось общаться с отцом Александром. Возможно, привязанность к этому человеку пока была основной причиной, по которой он еще не пристал к каравану одного из купцов, чтобы отправиться в Нюрнберг или Лондон, чтобы наняться в ратники. Но это не компенсировало давящего ощущения потерянности и ненужности.
