Теперь приятели и сами без посторонней помощи нашли бы дорогу, но видя, с каким рвением, кузнец рвется им помочь, решили прибегнуть к услугам Емели. Глядишь, и расщедрятся дворяне, да копейку другую подкинут.
– Ну, ты и шустер, брат, – проговорил, улыбаясь, Федя.
На небольшой возвышенности, обнесенный металлической кованой оградой, явно сделанной местными умельцами, приятели не удивились, если бы Емельян заявил, что это его работа, вздымался над округой двухэтажный дом с мезонином. Низ здания был каменный с большими окнами, а верх деревянный, окрашенный в желтоватый цвет. Над наспех отштукатуренным крыльцом был криво приколочен герб недавно образованного города. Сашков тут же прикинул, сколько людей сейчас могло тут проживать. Скорее всего, решил он, меньше тысячи. А между тем Емельян ни чего не говорил, Федор не выдержал и поинтересовался:
– Твоя работа? – коснулся рукой металлических прутьев ворот.
– Моя! – Гордо проговорил кузнец, смущаясь.
– А что не хвастаешься?
– Так нечем хвастаться-то.
– Надеюсь, что шпаги куешь, столь же искусно.
– Пока никто не обижался, господин.
– Вот я и не хотел быть первым, кто обидится. Да и мой приятель тоже. Ты ведь сам понимаешь, что без хорошей шпаги дворянин и не дворянин. Тем более времена ныне сам знаешь какие.
– Великая Тартария вновь ощетинилась и смотрит в нашу сторону, – проговорил кузнец.
– Так я об этом и толкую. Разгневаем императрицу, и сошлет она нас с товарищем на войну. А без оружия, какие мы к черту воины…
– Ты уж не сумлевайся боярин, – заулыбался кузнец, – через два дня можешь спокойно заходить за шпагами. Я их делаю не хуже аглицких.
– Ну, ты брат и уморил, – рассмеялся Сашков, – я, конечно, верю тебе, что не хуже аглицких шпаг. – Тут он замолчал, вытер слезы, выступившие от смеха из глаз, и продолжил. – Но как же мы тебя найдем, сам понимаешь, люди не местные и не знаем где твой дом.
– А чего знать, меня, поди, каждая собака в округе знает. Только спроси любого встречного: где, мол, кузнец Емельян живет? Так тебе не то, что скажут, а и покажут, а то и доведут.
– А, что раньше смастерить никак? – спросил Федька и полез в кошель.
– Можно и раньше, – согласился Емельян, когда к нему в руку лег еще один пятак.
Проговорил, поклонился и ушел.
– А знаешь, а мне казалось, – проговорил Сашков, – что в одной книге я читал, будто монастырь был закрыт шестнадцать лет назад.
– Ну, то, что мы с тобой видели трудно уже назвать монастырем. Иноков, как я заметил раз-два и обчелся. А настоятель при любом храме есть. Так что в этом ничего нет удивительного. Просто местные жители обитель по-прежнему именуют не иначе как монастырем.
Приятели, проводили взглядом кузнеца, и, открыв ворота, вошли во двор усадьбы градоначальника.
Усадьба воеводы оказалась не такой уж большой, как вначале показалась путешественникам. Дом с мезонином, конюшня, из-за дверей которой доносилось ржание коней. Колодец, над которым висело деревянное ведро, уже почерневшее от сырости. Перед колодцем в образовавшейся от времени яме скопилась вода, образовав небольшую лужу. Огород, который был разбит здесь, скорее всего, на потеху жене, чем из-за какой-то другой необходимости. У ворот карета, оси которой маленькой кисточкой смазывает мужичок в европейском кафтане с туеском в левой руке, в котором, скорее всего, масло.
Не успели приятели и пару шагов сделать, как на крыльце возник собственной персоной воевода. Дюжий мужик лет так приблизительно сорока пяти, высокого роста, в зеленом мундире из дорогого сукну с позолоченными пуговицами и красными лацканами. Мундир на нем распахнут, отчего виден алый камзол, с большим количеством пуговиц – застегнутых как у заправского военного, и с двумя рядами галунов: одного узкого и одного широкого. Темно-зеленые штаны, заправленные в сапоги с высокими голенищами и каблуками. На толстой шее у него парадный красный галстук с белой обшивкой. На голове парик-коса – «А-ля будера» (крысиный хвост), за неимением видимо своих волос. В руках он держит трость и шляпу.
– Кто такие? – Вопросил он.
– Меншиков Федор Алексеевич, – представился Федор, своим настоящим именем, делая поклон, – мой приятель и коллега Буйносов Александр Георгиевич. Архитекторы из Санкт-Петербурга. По именному распоряжению государыни Императрицы. С кем имеем честь разговаривать?
– Князь Нарышкин Семен Иванович, градоначальник города Череповца, – проговорил тот, увидев дворян, причем ударение в названии города он сделал на второй слог.
Тем временем Меншиков запустил руку в карман камзола и извлек бумагу, написанную наспех в кабине «Газели» перед самым прыжком. И протянул эту подделку, выполненную по копиям приказов Екатерины II, градоначальнику.
Тот покрутил ее перед глазами, и, не вдавливаясь в ее недостатки, молвил:
– А, Вы, Федор Алексеевич, кем приходитесь Александру Даниловичу?
– Однофамилец, – буркнул Федор, понимая, что афишировать свое родство с пращуром, фаворитом Петра Первого, в данное время не желательно. Хотя когда был жив Алексашка, градоначальник еще делал первые шаги, да за подол мамки держался, – а, Вы, Семен Иванович кем приходитесь Нарышкиным? Тоже однофамилец?
– О нет, Федор Алексеевич, о нет. Я являюсь пра-пра-правнуком брата Натальи Кирилловны Нарышкиной – матушки Петра Великого. Вот божьей милостью прозябаю в этом богом забытом уголке.
Градоначальник вздохнул, явно было видно, что должностью он был не доволен. Нарышкин с удовольствием покинул бы и этот город, и эти места, только лишь бы оказался в Санкт-Петербурге. Но пока об этом оставалось только мечтать, и всему виной было то, что один из его братьев разгневал императрицу-матушку.
– Вот уже пятнадцать лет я в этой местности, – проговорил Нарышкин с грустью в голосе, – сначала в Устюжне верховодил, а теперь вот здесь. Почитай второй год. Как указ об образовании города был Екатериной подписан, так меня сюда и сослали.
Он повертел бумагу, сунутую ему Меншиковым, посмотрел еще раз и вернул ее Федору.
– А может вы сейчас со мной, – предложил он, – я собирался сделать объезд «города», – здесь он слово город произнес с явным пренебрежением, – а заодно и вам покажу, ну, – тут он замялся, подбирая слова, – ну, чтобы легче план города было бы… э… состряпать. Да заодно и квартирку, где вы могли бы остановиться присмотреть. Кстати, а надолго вы в наши края?
– Дня на два, – подумав, проговорил Александр, – мы вот с Федором решили, что за это время успеем сделать наброски. Остановиться бы хотели у кузнеца Емельяна, тем более у нас дело к нему.
– Какое дело? – насторожился князь Нарышкин. Чувствовалось, что во всем тот искал подвох. Неспроста прислала к нему Екатерина сих отроков. Ох, неспроста. Видно считает, что не достоин он этой должности. Как бы еще дальше не отправила. Куда-нибудь на границу с Великой Тартарией. Худшей ссылки и придумать нельзя.
– Да мы у него шпаги заказали, – проговорил Федор, – наши сломались в схватке с разбойниками. А на счет поездки по городу, это хорошая мысль. Никто не покажет нам местность лучше, чем его «Городской голова».
Эти слова «Городской голова», сразу же расположили приятелей к Нарышкину. Чувствовалось, что тот обожал лесть.
– Ха-ха-ха, – рассмеялся князь, – «Городской голова», занятно, занятно. Насчет Емельяна, он для меня кое-что должен, и думаю, в моей просьбе не откажет. А сейчас поехали, там, в дороге и поговорим.
Пока разговаривали, кучер успел привести из конюшни двух пегих лошадок и запрячь в карету. И вот теперь белая карета с родовым гербом дома Нарышкиных, стояла приготовленная к поездке. Кучер, парнишка лет восемнадцати, при виде приближающегося князь и его компаньонов, тот самый, что смазывал оси, резво спрыгнул с кучерского облучка и открыл дверь.
Сначала градоначальник, а за ним Меншиков с Сашковым забрались в карету. Кучер крикнул:
– Но! – и они поехали.
В середине восемнадцатого века, как отметили приятели, города как такового еще и не было. Несколько улочек да главная дорога, тянувшаяся от монастырских стен прямиком на север. Из каменных строений только бывшие монастырские постройки да дом градоначальника, все остальное аккуратные однотипных одно-двухэтажные избы,. в большей массе своей покосившиеся. Идеальный русский «городской» пейзаж восемнадцатого века, без булыжных мостовых, керосиновых ламп и прочих фонарей. Это только в Москве да в Санкт-Петербурге по указу Анны Иоанны улицы ночью освещаются.
Карета миновал уже знакомую приятелям цветочную поляну, проехала мимо ворот монастыря и свернула на широкую дорогу, в которой приятели опознали будущий сначала Воскресенский, а уже потом и Советский проспект.
