таща тяжелые авоськи вверх, но в принципе выглядела довольно неплохо и даже не растратила остатки былой красоты: всё такая же лоснящаяся, с масляными глазками-буравчиками и настороженно-возмущённым взглядом на весь мир.
Увидев, что это я, она резко затормозила:
– Лидия?! – обличительно взвизгнула она и, пошатнувшись, неловко взмахнула руками, выронив одну авоську. Раздалось смачное «блям-с» и на ступени лестницы обильно потекло что-то белое и желтое. Скорей всего, разбились яйца и молоко.
– Добрый день, Элеонора Рудольфовна, – вежливо поздоровалась я и, ткнув указательным пальцем на дверь, поинтересовалась. – А что, разве Валерия уже вылечили?
– Да ты! Ты! – от возмущения и осознания причиненного ущерба Элеонору Рудольфовну переклинило, и она, словно выброшенная на берег камбала, смешно пучила глаза и разевала в беззвучном крике рот.
– Что ж вы так неосторожно, – приветливо сказала я. – Продукты вон разбили, лестницу запачкали, теперь мыть придётся. Ещё и шумите.
– Аааххха… – Она хватала ртом воздух и от усилий её вспотевшее лицо налилось дурной кровью, и я аж испугалась, что её хватит удар. Ещё инфаркта мне тут не хватало.
– Тихо, тихо, Элеонора Рудольфовна, – постаралась придать своему голосу мягкости я, где-то, ещё в прошлой жизни, я читала, что при истерике с потерпевшим нужно разговаривать как с ребёнком. – Ничего страшного ведь не случилось. Ещё раз потом в магазин сбегаете…
Элеонора Рудольфовна издала мучительный стон и схватилась за сердце.
– Мне только спросить, – торопливо сделала заявление я, пока она окончательно не упала в обморок. – Это правда, что Ольга возвращается и хочет забрать Свету?
– Да! – справившись с собой выпалила Элеонора Рудольфовна, и столько концентрированного злорадства было в её голосе, что я прямо удивилась, насколько бессердечна эта женщина.
– С чего это вдруг? – продолжила допрос я, участливым голосом.
– И Светлану заберёт, и квартиру, которая ей полагается, и которую ты незаконным путём выманила у её умирающего мужа! – взвизгнула Элеонора Рудольфовна, да так громко, что под соседней дверью послышалось какое-то торопливое шорканье – там явно подслушивали, а в квартире Горшковых резко распахнулась дверь – видимо, Валера тоже услышал вопли мамочки и решил прийти на помощь (ну, или же был голоден и хотел спасти продукты).
– А что, чешский муж, владелец заводов и поместий, её под зад ногой пнул? – вполне миролюбиво поинтересовалась я, просто из вежливости, исключительно для поддержания разговора.
– Да ты! Ты! – заверещала Элеонора Рудольфовна, но от переизбытка эмоций сбилась и фразу закончить внятно не смогла.
– Так вот, Элеонора Рудольфовна, – воспользовалась паузой я, и мой голос стал на градус холоднее, – передайте своей доченьке, что если она хоть рыпнется в сторону Светки, я её уничтожу!
– Света – Олина дочь! – выдала сакраментальную фразу бывшая свекровь.
– И что?
– Её родная дочь!
– От которой она отказалась, – сказала я, – и вы, кстати, тоже. У меня даже расписки ваши есть. Суммы правда помню не точно, но могу глянуть.
– Ты воспользовалась её трудной ситуацией! – зашипела Элеонора Рудольфовна и свирепо зыркнула на Горшкова в поисках поддержки.
– Бессовестная! – поддакнул Валера, правда неубедительно.
– Валера, закрой рот, я с мамой говорю!
– Хамка!
– Валера, ещё одно слово и тебе будет не только Кобзон завидовать, но и хор китайских мальчиков!
– К-каких? – не понял Горшков.
– Выхолощенных, Валера! – уточнила я и для иллюстрации указала пальцем на горшковские бубенчики.
– Да ты! Ты! – резко сдулся Валера, на всякий случай прикрыл ладошкой достояние, и бочком, бочком начал пробираться обратно к двери.
– Вернемся к теме разговора, – строго сказала я и пригрозила Элеоноре Рудольфовне, – а если будете лезть в нашу со Светой жизнь – я куда надо пожалуюсь. Ваша Олечка теперь неблагонадёжная, так что посмотрим, кто кого!
– У меня есть связи! – гордо парировала Элеонора Рудольфовна, – так что всё у Оленьки будет хорошо! И Света скоро уже будет жить с родной матерью.
В этот момент Валера Горшков оказался у двери и изо всех сил дёрнул ручку, так, что дверь аж скрипнула.
– Валера! – возмутилась я, – не шарпай ручку! Аккуратнее!
– Какое твое дело? – вытаращилась бывшая лидочкина свекровь, – пусть шарпает, сколько хочет.
– Как это какое? – удивилась я, – эта квартира – Светино наследство. Так что попрошу поаккуратнее. Не хочу потом за ремонт переплачивать.
– Какое наследство? Что за бред? – лицо Элеоноры Рудольфовны пошло пятнами.
– Это не бред, – ответила я. – У вас же, кроме Светочки, больше внуков нет, Ольга явно больше рожать не собирается, от Валеры толку не было и не будет. Получается, что квартира скоро достанется Свете.
От осознания столь простого и логичного факта перекосило теперь уже не только Элеонору Рудольфовну, но и Валеру.
Ни слова не говоря, бывшая свекровь подхватила уцелевшую авоську и, зло поджав губы, направилась к двери.
– Мамо! – воскликнула я и, когда она обернулась, показала пальцем на мутную лужу на лестнице – омлет свой не забудьте.
В ответ родственнички демонстративно захлопнули дверь, так что кусок штукатурки обвалился.
Я нахмурилась. Вот гады, таки ремонт потом делать придется.
Следующим пунктом моего променада был пединститут.
После того, как я пугнула свекровушку, и заодно бывшего муженька, настроение слегка поднялось, и я устремилась в храм знаний, словно торпеда.
Я впорхнула в вестибюль, пролетела по мраморной лестнице, мимо барельефа с античными героями, мимо бюста Гегеля, на мраморной щеке которого красовался отпечаток губной помады какой-то весёлой студентки.
Мне повезло, у деканата очереди не было. Я постучала.
– Войдите! – послышался надтреснутый голос.
Я вошла. Пахнуло знаниями, старыми бумагами и несбывшимися надеждами. В деканате было пусто, если не считать щуплого дедка, который практически уткнулся носом в бумаги и остро отточенным карандашиком что-то тщательно выписывал в старый потрёпанный блокнот каллиграфически-бисерным почерком.
Это был замдекана, насколько я помнила. Илларион Игнатович Чвакин, так его звали.
– Что вы хотели? – сварливым голосом спросил он, всем своим видом демонстрируя, сколь сильно он занят и что я отвлекаю его от крайне важных дел.
Однако этим меня смутить было сложно:
– Я хочу сдать сессию, – многозначительно ответила я.
– Сессия давно закончилась, приходите на следующий год, в феврале, там будет двухнедельный период, чтобы сдать «хвосты», – равнодушно пожал он плечами и хотел вернуться обратно к своим записям, но я не позволила:
– Илларион Игнатович, вам должен был позвонить Карягин. Директор депо «Монорельс» – сказала я.
Чвакин с интересом патологоанатома взглянул на меня поверх очков, при этом не делая попыток ответить.
– Я – Лидия Горшкова.
– Лидия Горшкова… Горшкова… Горшкова… – он со вздохом достал из недр шкафа пачку папок и, принялся медленно перелистывать чуть дрожащими руками в коричневых пятнах на тонкой папирусной коже, – А вот. Лидия Степановна Горшкова.
Он перенес папку
