Говорят, что хороший собеседник делает дорогу в два раза короче. Я пришел к выводу, что плохой делает ее короче раза в три. Или мне так показалось из-за того, что передвигались ускоренным маршем. В Амфиполис мы прибыли через четыре дня после Гнея Помпея и через день после его отплытия в Мелависту. Застали только его эдикт, призывающий под знамена ради восстановления демократической власти в Республике. Я заметил, что во все времена проигравшие войну сразу становятся демократами, пойманные уголовные преступники — политическими жертвами режима, а брошенные жены — ангелами. Отважный полководец, гордо носивший прозвище Великий, назанимал денег у местных богачей — и был таков. Своими повадками он все больше напоминал мне Остапа Бендера.
В Амфиполисе все было почти так же, как во времена Александра Великого, которого здесь помнили, более того, исчисляли года от момента его смерти. В их истории было два периода: до кончины царя и после нее. Благодаря этому я узнал, что от той эпохи меня отделяют двести семьдесят пять лет. Сама по себе эта цифра не говорила мне ничего, разве что предполагал, что где-то близко к дате рождения Христа, от которой начнется якобы новая эра. Город почти не изменился. Я без особого труда нашел дом, в котором жил. Сейчас там обитал зажиточный столяр, изготавливавший резные сундуки для богачей, отец одиннадцати детей, как не без зависти сообщил мне его болтливый сосед. Дети пока что считаются даром богов, богатством, даже в бедных семьях. Впрочем, для некоторых бедняков дети были богатством в прямом смысле слова — их продавали в рабство. И семье поможет пережить черную полосу, и, если повезет, всегда будет сыт.
141
В любом деле, в том числе и военном, есть действительно талантливые, великие, а есть те, кого считают таковыми. Последним иногда удается умереть раньше, чем их разоблачат, как это случилось с адмиралом Нельсоном, а иногда нет. Гнею Помпею не повезло. Неоднократно битый, умело приписывающий себе чужие победы, он убедил всех, что является великим полководцем, пока не нарвался на такого. В итоге закончил жизнь в бегах, погибнув от удара в спину.
Уловками и обманом он сумел таки доплыть до Египта. Там Гнею Помпею предложили сойти на берег, пообещав радушный прием на земле египетской. На самом деле советники малолетнего египетского басилевса (именно так, на греческий манер, а не фараонами, сейчас именовали себя правители Египта, может быть, потому, что были потомками македонца, но буду называть его царем) Птолемея решили, что не стоит ссориться с Гаем Юлием Цезарем из-за жалкого беглеца, не имевшего больше армии, и приказали убить его в лодке, до того, как ступит на землю, на которой ждали обещанные приют и защита. Такие вот нынче тонкости дипломатические. Кстати, убийцами были римляне на службе у египетского царя, причем один из них, Луций Семптимий, когда-то служил центурионом у жертвы. Он и начал первым, всадив гладиус в спину Гнея Помпея. Это у римлян стало типа хобби — напасть толпой на одного и заколоть гладиусами или кинжалами. Скоро точно так же поразвлекаются и с Гаем Юлием Цезарем. Убийцы отрезали у трупа голову и вместе с золотым перстнем-печаткой в виде льва, державшего в лапе гладиус, отправили победителю.
Мы — два сильно поредевших легиона, которые не дотягивали и до одного, тысяча всадников и небольшой обоз — гнались за Гнеем Помпеем быстро и целеустремленно, как гончая по кровавому следу. Чуть не захватили его в Эфесе, где Гней Помпей собирался грабануть сокровищницу храма Дианы, потом тормознулись с переправой на Кипр и дали беглецу время обобрать там богатых лохов и на эти деньги нанять отряд тысячи в полторы человек, захватить галеры и уплыть в Египет. Нам потребовалось шесть дней, чтобы найти суда для своего войска. Раздобыли всего на две тысячи пехотинцев и восемьсот всадников. Остальным было приказано двигаться в Египет по суше.
Александрийский (сейчас он носит название Фаросский по острову, на котором расположен) маяк я заметил километров за двадцать или даже больше. Он почти не изменился с тех пор, как видел в шестом веке нашей эры. Точнее, не выглядел новее. На следующий день я прошел на остров по дамбе, договорился за сестерций с начальником караула, центурионом-римлянином по имени Тит Геганий, чтобы мне дали подняться на вершину этого почти стапятидесятиметрового сооружения, облицованного светлым мрамором. Маяк служит заодно и крепостью, огражден каменной стеной высотой метра четыре с угловыми и одной надвратной башнями. В нижней части его, усеченной четырехугольной призме с длиной сторон метров тридцать и высотой метров шестьдесят, находятся казарма центурии легионеров, комнаты для обслуживающего персонала, склады с припасами и конюшня для мулов, которые привозят дрова и пальмовое масло, необходимые для поддержания огня ночью. Иногда зажигают и днем, причем не столько для обеспечения безопасности мореплавания, сколько для подачи сигналов — типа телеграфная станция. На вершине призмы по углам стоят мраморные статуи Тритона — греческого бога морских глубин, отца тритонов и сына Посейдона, бога морей, и Амфитриты, нереиды типа наших русалок. У него было человеческие голова и туловище и дельфиний хвост. Именно на загнутых хвостах и стояли скульптуры. В центре высилась вторая башня шестидесятиметровой высоты, восьмигранная усеченная пирамида со спиральным пандусом внутри. На вершине ее восемь мраморных колонн поддерживали купол, который защищал от дождя место, где разводили огонь и бронзовые зеркала, направлявшие свет в сторону открытого моря. На куполе громоздился восьмиметровый бронзовый Посейдон. Поскольку у меня сложные отношения с высотой, на самый верх решил не пониматься. Как говорил, съездив во Францию, один мой друг, актер по профессии и по жизни, интеллигентнейший человек, если не плюнул с Эйфелевой башни, в Париже ты не был. Если считать Фаросский маяк аналогом Эйфелевой башни, то в Александрии я наконец-то побывал.
Собирался посетить маяк в первый же день, потому что приплыли мы сразу после полудня, но встретили нас не очень приветливо. Что бы там ни говорили про Гая Юлия Цезаря, чуйка у него прекрасная. Он дождался, когда выгрузятся все воины, и только после этого заехал в город, хотя льстивые хозяева зазывали отправиться сразу, с небольшой охраной. Мол, остальные догонят, тут не заблудишься, дворцовый комплекс виден издали, а мы так рады вам, так рады…
Александрия разрослась почти до тех размеров, что будет в шестом веке нашей эры, и обзавелась стенами и башнями, которые, как мне показалось, почти не изменятся. Хотя могу ошибаться, слишком давно это было, точнее, будет. Царский дворец, который любезно предложили для размещения Гаю Юлию Цезарю, находился в северо-восточной части города, на берегу пролива, отделявшего остров Фарос от материка. От Портовых ворот начиналась широкая, метров двенадцать, улица, ведущая вдоль крепостной стены к царскому комплексу. Впереди процессии шагали хозяева — десятка два толстых и важных египтян и греков, одетых одинаково, по греческой моде, и переговаривавшихся на греческом языке.
К моему удивлению Египет сильно эллинизировался с тех пор, как я был здесь с Александром Македонским. Мощная греческая культура победителей, которая казалась мне не только не пересекающейся с не менее мощной египетской, но и расположенной в совершенно другой плоскости, все таки сумела наложиться, причем так плотно и тяжело, что побежденная выглядывала лишь где-нигде по краям, в глубинке. А ведь как сопротивлялась вначале! Так же, как сейчас этот греко-египетский гибрид сопротивляется романизации.
Сразу вспомнил двадцать первый век, когда американизированный мир начинал потихоньку отступать под натиском китайской культуры. Мне повезло вовремя убраться оттуда, до наступления светлого всекитайского будущего. Все-таки английский язык учить мне было легче, чем китайский. Про иероглифы и вовсе молчу. Хотя черт его знает, куда я попаду при следующем перемещении, может быть, и в китаизированный мир, где знания языка и культуры пригодятся…
