Держа в уме все эти обстоятельства, я открыл чистую страницу в конце книжки и написал:
Я подошел к окну, поднял глаза и увидел вдали колокольню. Она была слегка наклонена к югу.
После этого вернул книжку на ее обычное место, в карман. Тут-то как раз и постучали, но теперь я воспринял стук в дверь куда спокойнее, чем в прошлый раз.
Открыл. И увидел перед собой брата Августина – значит, опять его прислали… Эмиссар архиепископа, улыбаясь так, будто он уже победил, протянул мне письмо с печатью Убальдо Ланфранки, которую я тут же и сорвал.
Ну конечно, мне предлагалось явиться завтра утром в Пизанский епископальный суд.
– До завтра! – обронил брат Августин и, радостно подпрыгивая, побежал вниз по ступенькам.
Уже далеко не первое десятилетие площадь Чудес наводняли рабочие. Их было не счесть, и все они трудились от зари до зари. Кафедральный собор – единственное на площади здание, уже выполнявшее свои задачи, – получился словно бы зажатым двумя стройплощадками. Что и говорить, один из величайших архитектурных проектов эпохи!
Справа от фасада собора Вознесения Девы Марии – громадный цилиндр из белого мрамора, ему предстояло стать баптистерием, это было первое строительство по проекту архитектора Диотисальви, и работы на площадке шли уже двадцать пятый год. Перед фасадом храма стройка была поскромнее, здесь сооружали колокольню. Законченная, она должна была вознестись над кафедральным собором – надо же где-то развесить колокола, – а сейчас рабочие, под надзором все того же Диотисальви, с великим рвением возводили колонны галереи третьего этажа. Строительство будущей колокольни тот же Диотисальви начал с закладки фундамента почти пять лет назад, но глядя сейчас на в общем-то небольшой диаметр основания башни, представлявшего собой два «вложенных» один в другой цилиндра, внутри которых еле поместилась винтовая лестница, трудно было поверить, что это сооружение станет когда-нибудь соперничать высотой с собором.
Временами я подолгу наблюдал, как каменотесы, приставив зубило к мраморному блоку, орудуют молотком, чтобы отколоть кусок нужного размера. Самые опытные из них умеют по прожилкам на поверхности камня распознать еще до удара кувалдой, куда пойдет трещина и каковы будут форма и величина отколотого фрагмента, ну и куски мрамора благодаря этому получались точнее по размерам, чем у их подмастерьев. Меня приводила в восторг мысль о том, что можно воздвигнуть сооружение подобного размера, стесывая со скал с помощью зубила буквально каменную пыль…
Закрыв глаза, я вслушивался в позвякивание инструментов, и звуки эти отдавались в моей голове барабанным боем. Из общей какофонии выпадали порой более или менее правильные ритмы, и можно было различить в них крестьянский танец или конский галоп.
Пока шли строительные работы, церковный суд заседал в административном здании, расположенном неподалеку от площади Чудес. Там-то и предстояло решаться моей участи.
Солнечные лучи, пролившись через два узеньких окошка, с трудом находили себе дорогу в переполненном помещении, и мой допрос вершился в полутьме, что придавало сцене мрачности, а лица комедиантов обращало в суровые маски.
Убальдо Ланфранки хорошенько меня рассмотрел и только после этого нарушил наконец тишину:
– Вы что, никого не отыскали, кто представлял бы вас?
– Монсеньор, вы отлично знаете, что адвокаты, увы, больше не решаются защищать обвиняемых в ходе подобных процессов из боязни, что их самих, если осмелятся проявить чрезмерную активность, обвинят в ереси, – ответил я. – В таких условиях лучше защищать себя самому, чем видеть, как твои интересы представляет человек, который старается угодить обвинению и вам лично.
– Хорошо, в таком случае приступим, – сказал он, не скрыв оскала.
С первого же обмена репликами я распознал в Ланфранки человека умного и ловкого, умеющего переступать границы, навязанные ему судебным процессом, и выходить за его пределы.
Архиепископы бoльшую часть времени проводили в Риме и были вообще-то слишком заняты текущими делами, чтобы эффективно бороться с ересью. Особое внимание, которым удостоил меня Ланфранки, позволяло догадаться, что происходящее для него – личный крестовый поход, и крестовый этот поход для него куда важнее обычной охоты за еретиками. И впрямь было ох как удивительно, что у архиепископа не нашлось ни одного более срочного дела!
Церковные суды в ту эпоху чрезвычайно походили на гражданские, светские. Инквизиции пока еще официально не существовало, но некоторые новшества ясно давали понять, какие злоупотребления властью со стороны епископов ждут нас впереди. Ну, скажем, главных обвинителей чаще всего скрывали, вынуждая тем самым подозреваемого защищаться вслепую. Епископ сам обвинял и сам собирал доказательства, и все это уже на процессе выливалось в длинную речь, изредка перебиваемую завуалированными свидетельствами.
Светские суды предпочитали обходиться без свидетелей, ведущих предосудительный образ жизни, – например, людей, отлученных от Церкви, еретиков, воров или проституток. В отличие от судов церковных, которые – как позже и Инквизиция – куда как внимательно относились к показаниям еретиков, поскольку без них было бы почти невозможно подтвердить многие слова и поступки лиц, обвиняемых в том же преступлении. Таким образом Церковь, умело приспосабливаясь к любым обстоятельствам, вроде как соглашалась с тем, что еретики лгут, говоря о себе самих, но правдивы, когда дают показания против другого.
Сидевший справа от Убальдо Ланфранки монах в рясе прилежно записывал все, что говорилось во время судебного заседания, и не только – паузы и зубовный скрежет тоже. А слева от архиепископа восседал человек вооруженный, одно присутствие которого обеспечивало порядок и абсолютное повиновение всех собравшихся в зале.
Когда Ланфранки попросил принести ему улики, на которых строилось обвинение, явился брат Августин и положил на стол перед архиепископом несколько листков бумаги, двадцать три денье, пояс с пришитым к нему карманом и – напоследок – книжку в кожаном переплете. Судья внимательно изучил бумажки и остальное, затем, похоже сильно заинтригованный, спросил:
– Что это такое?
– Мы нашли все эти предметы у обвиняемого, когда привели его в трибунал, – отчитался брат Августин, пренебрегая монетами и неотрывно глядя на книжку.
– Понятно, – рассеянно ответил архиепископ.
Его в данный момент не интересовали подробности, ибо очень уж хотелось скорее перейти к сути дела. А к дополнительным свидетельствам он всегда сможет вернуться, если доказательства моей вины окажутся менее вескими, чем ему представлялось. Мне же первая разлука с манускриптом давалась довольно тяжело, тем более что была совершенно неожиданной.
