Но – запутался в приспущенных ниже колен брюках, поскользнулся на чуть влажноватой плитке и с размаху – буммс – врезался высоким, лысеющим лбом в дощатую дверь…
Задвижка не выдержала – и вылетела «с мясом»…
Дверь с грохотом, чуть не слетев с петель, распахнулась, и Зиновий Петрович просто выпал к очаровательным ножкам девицы Щетининой, восемнадцати лет…
Отвернув зардевшее лицо от созерцания белеющих вице-адмиральских ягодиц, Анна Ивановна твёрдо, тем не менее, заявила несчастному страдальцу безжалостным, звонким детским голоском:«Не отстану! Пока не удовлетворите. Я сказала. Так и будет.»
… Александр Янович нерешительно остановился, и посмотрел в зеркало… Из серебристой глубины на него взглянули чуть выпученные, водянистые, растерянно-испуганные, слегка туповатые глаза истинного прибалта…
Александр Янович не понимал… он, в общем, ничего не понимал!
Команда его «Лены» при виде Александра Яновича послушно вытягивалась во фрунт – но отчего ему казалось, что за спиной его подчинённые корчат смешные рожи?
Ведь должно же быть объяснение тому, что, когда он поднимается на мостик и, гордо поднеся к глазам тяжёлый бинокль, оглядывает панораму рейда – вахтенный офицер, кем бы он ни был, загадочно фыркая, отворачивается?
А вчера Берлинскому показалось, что вестовой матрос, подавая ему суп, тайком плюнул в тарелку…
Нет, это в конце концов невыносимо! Он – командир, у него и приказ соответствующий есть… он покажет, кто здесь хозяин!
«Вестовой! Э-э-э… чтобы такое приказать… да! Боцмана ко мне. Бегом!!»
… Старый боцман, переминаясь с ноги на ногу и прижимая к бокам большие, как лопаты, натруженные мозолистые ладони, преданно ел начальство глазами…
«Боцман… э-э-э… у нас там как, всё -эээ… благополучно?»
«Точно так, Вашвысскородь!»
«Да. Я тебе сразу говорю – я не потерплю… да. Разгильдяйство, беспорядок… да.
Не потерплю… и вот что? Я тут на катере плыл…»
«Шли, Вашвысскородь?»
«Что-ооо?»
«Так что на катере идут, Вашвысскородь…»
«Поговори у меня! Я вам дам… вы у меня все… умные какие.
Да. А борт, у тебя, боцман, облезлый…
Так что ты там, это…»
«Что прикажите, Вашвысскородь!»
«Ты это там – выкраси эту п о е б е н ь, понял!»
«Так точнА, Вашвысскородь, выкрасить п о е б е н ь! А чем прикажете покрасить?»
Александр Янович задумался… чем красят корабли, он знал как-то… неточно.
«Может… суриком?» – спросил он, неуверенно глядя на боцмана. И откуда на язык Берлинскому упал этот пресловутый сурик?
«Есть, выкрасить суриком!» – глаза боцмана радостно, предвкушающе, заблестели.
«Ну, иди…»
Вот скот… стоит приласкать этих грязных русских – и сами будут руки лизать… научиться бы только говорить на их собачьем языке…
… Через два часа весь Владивосток высыпал на набережную… На борту «Лены», обращённому к городу, огромными буквами от ватерлинии до фальшборта, кроваво-красным по чёрному, было накрашено П О Е Б Е Н Ь
…«Антон Иванович, и всё-таки я не пойму… зачем?» – в голосе Михаила Ивановича Драгомирова, совсем ещё недавно – командующего Киевским военным округом, генерал-губернатора Киевского, Подольского и Волынского, а теперь – просто – члена Государственного Совета, а ровно почетного члена Московского и Киевского университетов, почетного вице-президента конференции Академии Генерального Штаба, почетного члена Михайловской артиллерийской академии, «никчёмного, всеми забытого старика» – как с некоторым кокетством он сам себя ныне рекомендовал – звучало неподдельное изумление.
Подполковник Деникин, старший адъютант штаба Второго кавалерийского корпуса, крепкий, бритоголовый офицер, в цветущем возрасте распятого Христа, по – кавалерийски загребая носками блестящих, как зеркало сапог, молча шёл, дисциплинированно держась слева и чуть сзади высокого, сухопарого старца в черкеске с гызырями, поверх которой была накинута лохматая бурка, по скользкой дорожке, огибающей Владимирскую горку…
«Дорогой мой… поверьте мне, выжившему из ума старику… Ничего, кроме позора – из всей этой истории не выйдет…
Назначили Главнокомандующего!
Ну, хорошо! Куропаткин есть. А где Скобелев?»
«Да разве же Куропаткин плох?»
Драгомиров фыркнул:«Человек безупречной храбрости, блестяще образованный, отличный штабист и толковый администратор, Алексей Николаевич обладает всеми потребными полководцу качествами!
За исключением всего лишь одного – полководческого таланта.»
«М-да… неужели всё так плохо?»
«Да как Вам сказать, молодой человек… Мишель… я покойного Скобелева имею в виду… был, прости меня Господи – фанфарон, балаболка, никогда он не задумывался о том, что будет потом – просто брал, и делал… вот потому его и… да.
Но у него была Божья Искра! Он Видел поле боя и Чувствовал момент! И он прекрасно знал, глубоко понимал и потому мог повести за собой Русского Солдата!
Понимаете, этому научиться ну никак нельзя – это либо есть, либо этого нет…
У Куропаткина – нет.»
«Так что же с нами будет?»
«А вот что. Куропаткин – не проиграет ни одного сражения, да что там сражения – ни одного мало-мальски серьезного „дела“, всегда предпочитая дерзости „разумную осторожность“, а наступательному порыву – стояние в обороне, а то и вовсе… „отход на заранее подготовленные позиции“.
В результате – проиграет войну. Dixi!»
«А Вы кому-нибудь об этом…»
«Кому? Государю? Который меня… МЕНЯ… в богадельню… старик-с! Выживший из ума… пулемёты Драгомирову не нравятся! Да Драгомиров никогда не выступал против пулемётов!
Кто только эти гадости про меня распускает… сволочи.
А потом… Это ведь Я Полевой Устав разработал, это Я составил „Опыт руководства для подготовки частей к бою“ (и эта работа выдержала несколько изданий!) и написал „Солдатскую памятку“ (издавалась двадцать шесть раз).
Что же – скажет мне Государь, ты – старый хрен, всю жизнь Армию к войне готовил – а как до Дела – вопишь – всё пропало, туши свет! Да ведь Устав надо было так составлять, чтоб действуя по нему, любая обезьяна могла научиться побеждать…
Да как объяснишь… Куропаткин – не обезьяна! Он – умён!
Да только от его ума – будет Русской Армии большое горе…
Как там в тех проклятых стихах:
От вод малайских до Алтая
Вожди с восточных островов
У стен поникшего Китая
Собрали тьмы своих полков.
О Русь! забудь былую славу:
Орел двуглавый сокрушен,
И желтым детям на забаву
Даны клочки твоих знамен…»
