Однажды, бесцельно шатаясь по городу, Фидель оказался в районе Центрального парка, недалеко от того места, где до войны возвышалось здание Национального Капитолия.
Американцы, когда бомбили Гавану, по каким-то им одним известным причинам пощадили точную копию своего Конгресса, и ни одна бомба не упала вблизи от здания.
Однако как только бомбардировки прекратились, Национальный Капитолий был взорван по приказу немецкого военного коменданта. "Гансанос" не пожалели десятков ящиков взрывчатки, чтобы только показать Америке, лежащей в ста милях от Гаваны, что именно они хозяева острова.
Взорвав Капитолий, немцы мобилизовали жителей Гаваны на разборку руин. Фидель тоже оказался в числе подневольных рабочих. И с утра до вечера он, как и тысячи горожан, возил тележки со щебнем до Малекона. Там под громкие крики немецких автоматчиков останки былого величия сбрасывали в океан.
Когда руины разобрали, получилась идеально ровная площадка, посреди которой был установлен огромный фанерный щит с надписью по-английски: "Смотри, Америка! Вот что тебя ждет!" Правда, через несколько дней щит с надписью куда-то исчез, однако это сошло с рук горожанам. То ли у комендатуры были более важные дела, то ли "гансанос", поставив щит, тут же забыли о нем.
У ограды парка выстроились в ряд путаны, совсем еще юные девочки. Самой старшей, наверное, не было и пятнадцати. Очевидно, что немецкие власти смотрели на "жриц свободной любви" сквозь пальцы.
Фидель скользнул по девочкам равнодушным взглядом. Девочки же смотрели на него, не скрывая своей заинтересованности.
Будь у Фиделя другое настроение, Фидель, конечно же, не отказался бы провести часок-другой с юной "жрицей любви" - деньги у него были. Но сейчас ему не хотелось секса. Не давали покоя воспоминания о пропавших отце и брате. Фидель даже сомневался, сможет ли он когда-нибудь снова лечь в постель с женщиной. Он чувствовал, что за этот месяц постарел лет на сто, если не больше...
Фидель остановился у памятника Хосе Марти. Вернее, у того, что от него осталось. У вытянутого прямоугольного пьедестала из белого каррарского мрамора. Сам памятник был сброшен немцами на землю и разбит на куски в первый же день оккупации. Мраморные обломки убирать не стали, - видимо, специально. Как говорится, в назидание...
Были разбиты и скульптуры женщин и детей, окружавших памятник Хосе и символизировавших свободную, непокоренную Кубу.
Некоторое время Фидель отрешенно смотрел на куски мрамора, на разбитые мраморные головы, на разбросанные по земле каменные руки и ноги - и его сердце наполнялось яростью и болью. Он мог простить немцам взорванный Национальный Капитолий, который был связан больше с северо-американской историей, чем с кубинской, но смириться с надругательством над памятником национальному герою Кубы, который отдал свою жизнь в борьбе за свободу и независимость своей страны - с этим смириться было гораздо труднее. Фидель понимал, что немцы сознательно разрушили памятник Хосе Марти, чтобы вытравить в кубинском народе национальное самосознание, показать кубинцам, что они такие же рабы Третьего рейха, как и народы других стран, покоренных Гитлером. Но он, Фидель, не хотел быть ничьим рабом, в первую очередь рабом Гитлера, которого он уже давно ненавидел всеми фибрами своей исстрадавшейся души. Не в силах сдерживать рвущийся наружу порыв, Фидель достал из кармана маленький кусочек мела, который он носил с собой уже давно, не совсем понимая, зачем тот ему нужен, и, забыв даже оглянуться по сторонам, размашисто вывел на щербатом постаменте: "Viva Cuba libre!"
"Да здравствует свободная Куба!"
И почувствовал, как сердце, готовое остановиться, опускается к желудку, когда ему на плечо легла тяжелая рука.
Фидель замер, съежившись, ожидая удара. Или выстрела...
Но вместо этого услышал насмешливо-серьезное:
- Трудишься?
Молодой сильный голос звучал иронично и чуть покровительственно. И без малейшего акцента. Такой голос не мог принадлежать немецкому солдату...
Тем не менее Фидель почувствовал, как в грудь заползает скользким осьминогом липкий, почти животный страх, протягивая длинные щупальца к сердцу и желудку. Он уже успел пожалеть о своем несвоевременном порыве, свидетелем которого стал какой-то незнакомец.
Чувствуя, как дрожат ставшие ватными ноги, Фидель обернулся. Перед ним стоял элегантно одетый парень лет двадцати. Высокий, но худощавый, с подвижным, излучающим доброжелательность смугловатым лицом. Дерзкие глаза, черные, как маслины, чуть покровительственно, с доброй усмешкой взирали на Фиделя.
И хотя минуло уже немало времени, Фидель легко узнал Эрнесто Гевару, студента Гаванского университета, с которым он был знаком, кажется, несколько веков назад. Еще до всего этого кошмара...
Именно Эрнесто пригласил Фиделя на ту предвоенную новогоднюю вечеринку, на которой он встретил Марию.
Впрочем, воспоминания о Марии, которую Фидель видел всего один раз, тоже остались где-то в далеких веках, и он уже не был точно уверен, действительно ли он был когда-то знаком с этой очаровательной длинноволосой девушкой, на курносом носике которой гнездились очаровательные золотистые веснушки...
- Пошли отсюда, - быстро бросил Эрнесто, воровато оглянувшись по сторонам. - Не хватало еще, чтобы нас тут увидели...
- Да, - радостно кивнул Фидель, и послушно двинулся следом за Эрнесто. Он давно не видел Эрнесто, и, конечно же, не знал, как сложилась его жизнь за эти месяцы, чем он занимался и что думал о немцах, но почему-то не только сразу поверил ему, но и почувствовал в нем лидера, за которым можно пойти очертя голову и в огонь, и в воду. Сразу чувствовалось, что сидит в Эрнесто крепкий стальной стержень, который делает его по-настоящему сильным. И Фидель был готов без раздумий починиться этой доброй, уверенной силе.
И Фидель с легким сердцем двинулся следом за Эрнесто, даже не спросив, куда они пойдут. Шли они долго, не разговаривая - словно Эрнесто хотел подготовить Фиделя к чему-то очень важному. Такому, где нет места случайным словам. Фидель размышлял о том, что принесет ему эта встреча. Он с самого начала, как только увидел Эрнесто, был уверен, что встретил того, кто ему был нужен - борца за свободную Кубу...
Миновав ажурную решетку Центрального парка, около которой по-прежнему дежурили юные путаны, Эрнесто, а следом за ним и Фидель, вышли на Прадо - главную улицу Новой Гаваны, почти не разрушенную американскими бомбардировками. Улица, как всегда, была пестрой, многолюдной. Работали магазины и уличные кафе. Пройдя по Прадо два или три квартала, миновав заполненную ржавой водой глубокую воронку, на месте которой до войны располагался магазин модной одежды, они юркнули в узкий глухой переулок, чем-то похожий на горное ущелье, который вывел их к широкой площади, на которой высился президентский дворец. Восточный фасад дворца, обращенный к небольшому чахлому скверику, был поврежден бомбой, а на куполе здания надменно полоскался немецкий флаг. Фидель опустил глаза, сжал кулаки. Даже бесцеремонные янки, которые несколько десятилетий управляли Кубой через своих ставленников, не имели наглости вывешивать на президентском дворце свой звездно-полосатый флаг!
Эрнесто бросил на Фиделя понимающий взгляд, кивнул ему.
Они уже понимали друг друга без лишних слов...
От дворца Эрнесто направился к скверу, посреди которого на два человеческих высились выщербленные, изгрызанные тропическими ливнями и солеными морскими ветрами руины крепостной стены, которая когда-то окружала Старую Гавану. Правда, эти руины не имели никакого отношения к нынешним военным временам, они остались с тех пор, как лет восемьдесят назад испанский наместник приказал разобрать за ненадобностью городские стены, которые обветшали настолько, что портили городской пейзаж. Средневековые городские укрепления снесли, оставив лишь несколько фрагментов крепостных стен "для истории" - в парках и скверах, разбитых на месте этих укреплений.
Впрочем, совсем рядом со щербатыми камнями старинной стены зияла глубокая воронка, а стволы пальм были иссечены осколками.
Миновав сквер, Эрнесто и Фидель углубились в Старую Гавану, и у Фиделя снова, как и всегда в последнее время, когда ему приходилось бывать в старом городе, болезненно сжалось сердце. По сути, Старой Гаваны, части города, до недавней поры сохранявшей колониальный облик, больше не было. После массированных американских бомбардировок там не осталось ни одного целого здания, целые кварталы были стерты с лица земли, превращены в груду щебня. Правда, когда бомбардировки прекратились, немцы мобилизовали горожан на расчистку руин, поэтому теперь по улицам можно было ходить свободно, не опасаясь, что на тебя рухнет разрушенная стена. Но все равно, мертвые руины домов, дворцов и церквей, разбитые булыжные мостовые производили на Фиделя угнетающее впечатление, хотя он видел их не впервые.
