В этот миг я пожалел только об одном – что мой брат, мой друг Эвриал Смуглый сумел прожить несколько лишних мгновений. Кто сказал, что нам нужна правда? Кому нужна эта проклятая правда?
...Знакомая бронзовая рукоять, острое лезвие. Кинжал, еттийский смертоносный кинжал, родной брат тех, что целили в мою печень. Но и на этот раз бронзовое жало не хлебнуло крови. Досталось папирусу – небольшому желтоватому обрывку, приколотому к земле прямо у входа в мой шатер.
Письмо. И кинжал – вместо печати. По желтому папирусу – неровные черные значки. Всего одно слово: «Прости!»
Прости!
– Ты бредишь, Смуглый! – выдохнул я. – Бредишь! Ничего этого не было, тебе показалось, тебе сон страшный приснился, ты ранен, но ты скоро поправишься, ведь ты мой друг, мы все друзья, мы все – братья... И не вздумай умирать! Ты слышишь? Не вздумай умирать!..
Знакомый страшный треск догорающих дров, знакомый страшный жар пепла на ладонях...
– Лисандр, сын Паракла! Хайре!..
– Симонид, сын Евтиха! Хайре!..
– Никострат, сын Эфора! Хайре!..
– Горгий, сын Тмола! Хайре!..
– Антилох, сын Нестора!..
– Фремонид, сын...
– Эвриал...
Мы убиты под Троей...
...А в своем шатре, забыв обо всем, раненным насмерть зверем выл Сфенел Капанид, басилей Аргоса, потомок царственного рода Анаксагоридов. Выл, ревел, катался по ковру, лупил кулачищами по белокурой голове, рвал крепкими зубами ковер. К нему боялись подходить,
Даже я...
ЭПОД
Нам не довелось погонять «телепина».
Лигерон Пелид, прозываемый также Ахиллом, погиб через два дня. А на следующую ночь покончил с собой его двоюродный брат Аякс, сын Теламона.
Одиссей убил Париса.
А еще через три дня мы взяли Трою.
Пощады не было почти никому. Энею с дарданами разрешили уйти, не тронули Гелена Прорицателя и одного из его братьев. И это – все.
Басилея Приама зарезали у алтаря, перебили сыновей, сбросили с башни на гулкие камни его внука – сына ла-вагета Гектора. Женщинам повезло меньше. Тех, кто не умер под насильниками, делили по жребию. Поликсену, младшую дочь басилея, зарезали на могильном кургане Ахилла.
Город горел целую неделю.
Добычи было много, хватило каждому. Агамемнон Ат-рид на этот раз превзошел самого себя, разделив по справедливости все, до последнего окровавленного хитона.
Могилу Гектора раскопали, и кости лавагета выбросили псам.
Любимчик до сих пор считает, что все кончилось не самым худшим образом. Трою мы все-таки взяли, выполнив клятву, когда-то данную нами на окровавленном конском трупе. Гекатомба сожрала не всех, и уцелевшие смогли вернуться домой, не боясь мести богов и новой Титаномахии.
А главное – мы остались людьми.
Последние слова Одиссей Лаэртид любит повторять особенно часто.
ПЕСНЬ ПЯТАЯ
МИНОС
СТРОФА-1
– Славную петь начинаю Сантиду-Афину,
С хитро-искусным умом, светлоокую, с сердцем немягким...
Жрец думает, что его слушают. А его никто не слушает. Даже разговаривают. И Промах Дылда Длинная разговаривает, и толстяк Полидор, и моя богоравная, и Комет Сфенелид, и Сфенел...
Нет, Капанид как раз помалкивает. Хмурится, в потолок черный, закопченный глядит. Можно не смотреть – до сих пор не починили, дыра в полкрыши!
– Деву достойную, градов защитницу, полную мощи, Тритогенею. Родил ее сам многомудрый Кронной...
Лерна. Храм Афины Сантиды. Знакомый жрец. Все как когда-то. Почти все... Можно закрыть глаза и представить, что рядом папа, рядом дядя Капаней, дядя Полиник, дядя Мекистий. Сейчас они заговорят о походе на Фивы, о том, как уговорить упрямого дядю Амфиарая...
– ...Из головы он священной родил ее, в полных доспехах, Золотом ярко сверкавших. При виде ее изумленье Всех охватило бессмертных...
Да, почти все так же. Лерна. Тут водятся гидры, страшные гидры...
Встретиться решили именно здесь, в храме. Я не возражал: что в храме, что в акрополе, что на Поле Камней. Кажется, храм выбрали оттого, что сюда приходят без оружия. ...И резаться на глазах у богини как-то неприлично.
Боятся! Фоас с куретами и калидонцами на полпути в Этолию, своих аргивян я оставил в Навплии, но все равно боятся. На меня не смотрят, переглядываются, перешептываются.
– ... Пред Зевсом эгидодержавным
Прыгнула наземь она из главы его вечной,
Острым копьем потрясая.
Под тяжким прыжком Светлоокой
Заколебался великий Олимп, застонали ужасно...
А жрец-певун почти не постарел! Или это не он? Сын или даже внук?
С разговором можно не спешить, все равно я знаю, что мне скажут. Им тоже известно, что я знаю. Потому и тянут, жертвоприношение затеяли, хотя день Сантиды весной, а сейчас уже осень, пожелтела трава, и листья деревьев, что растут возле Алкионова болота, пожелтели, и платан Гидры пожелтел...
Все-таки я вернулся! Вернулся, хоть и не думал. Впрочем, вернулся ли? Ведь тот, кого так боятся родичи, от кого прикрываются деревянным ликом Сантиды, разве я-преж-ний? Кто-то другой покинул эту землю три с половиной года назад...
...Двенадцать с половиной лет назад!
Вернулся – не я.
– ...Окрест-лежащие земли, широкое дрогнуло море И закипело волнами багровыми; хлынули воды На берега. Задержал Гиперионов сын лучезарный Надолго быстрых коней...
Эх, нет здесь дяди Капанея! Сейчас бы грянул: «Р-р-ра-дуйся мно-о-ого, о до-о-очерь эгидодержавного Зевса-а-а-а-а!!!» Не грянет! И Сфенела не уговоришь – мрачен Капанид. Черен. До сих пор в себя не пришел. А тут еще это – то, что ожидало нас, вернувшихся, в богоспасаемом отечестве. И не только нас, аргивян. Всех нас – всех, кто погиб под Троей, но еще не знал этого.
Допели? Допели! Убежал жрец, не оглянувшись даже...
Пора!
Суетятся, переглядываются. Кто начнет? Промах старший, но не он тут верховодит... Неужели Айгиала?
Она! Богоравная ванактиса! Сейчас Комет Сфенелид ей что-то дошепчет...
...А ведь совсем не похож на отца, разве что ростом. Узкоплечий, мрачный какой-то, хмурый. Неужели ему только шестнадцать?
Дошептал.
Ну, реки, богоравная, не тяни. С обрыва – да в воду!
– Ванакт Диомед! Тидид...
Почти шепчет, но гулким эхом отдаются слова в тишине старого храма.
– ...Совет гиппетов решил просить тебя... просить... Что, страшно? Клитемнестра, Агамемнонова супруга, посмелее оказалась. Р-раз секирой – и нет носатого! И никого просить не надо.
Не был ты мне другом, не был врагом, Агамемнон Атрид. Не холоден был ты, не Горяч...
А все равно – жалко. Хайре, носатый!..
– ...Отказаться от власти в Аргосе и передать венец ванакта, дабы гиппеты сами рассудили, кому его носить должно...
Ну вот, прорекла! И чего боялась? А ведь прав был Атрей Великий: погубят гиппеты нашу землю!
– ...Доходы с владений твоих за эти годы тебе выплачены будут сполна, сможешь ты забрать из сокровищ все, что пожелаешь, однако в Аргосе тебе проживать отныне невместно, и во всех прочих городах аргивянских тоже...
