лицо Анатолия Петровича снова дрогнуло улыбкой. — Степень мы вам присвоим без защиты!
— Спасибо… — вытолкнул я осипшим голосом, и прочистил горло, звонко добавив: — Расту!
Пока моя голова сосредотачивалась и отрешалась от земного, руки привычно оживляли пульт.
— Сегодня мы готовились к запуску, — громко объявил я. — Водить вас на экскурсию не буду, лучше вместе поставим первый опыт из запланированной серии. Забросим образец в будущее ровно на две минуты!
Светила науки переглянулись, а я привычно включал секцию за секцией, систему за системой. Басовитый гудок выдал готовность эмиттера, и вот, на самом верху громады ускорителя, вспыхнули красные огни в рядок — тахионы начали свое стремительное истечение.
— А парадоксы, Михаил? — опасливо вымолвил Терлецкий. — Хроноклазмы всякие?
— С парадоксами причинности мы разбираемся, Яков Петрович, — мягко сказал я, — эта тема сама по себе очень и очень интересна. Разумеется, мы строго соблюдаем технику безопасности, поэтому перемещения в прошлое запретили. Хотя, если честно, казуальные последствия на наших-то, минутных дистанциях минимальны. Так что… никакими ужасами мой ускоритель не грозит.
— Ну, а в принципе? — не унимался профессор. — Допустим, некий герой-одиночка переместится в тридцатые годы, чтобы убить фюрера?
— Одно из двух, — я приподнял руки, растопырив пальцы. — Либо его постигнет неудача, либо корректировка реальности удастся. И тогда от нашего, базового, временного потока ответвится временной поток номер два. Он понесет дальше мир с измененной действительностью, где Вторую мировую развяжет не Адольф Гитлер, а, скажем, Эрнст Рем. Но это в теории, Яков Петрович! А на практике… Нам по силам забросы в прошлое на дистанцию в пять-десять минут максимум. Расход энергии будет расти бешено, скачками! Даже для того, чтобы отправить человека на месяц назад, не хватит энергии всех земных электростанций!
— Ну, утешили, — кривовато усмехнулся Терлецкий, и вопросительно глянул на Александрова. — То?
«Главный академик» кивнул.
— Мы потому и явились с комиссией, — развернулся он всем телом к ускорителю, — чтобы убедиться: прямой и явной угрозы не существует. Будем считать, что вы нас убедили…
— Тогда запускаем?
Александров важно махнул рукой, и я вывел излучатель на режим. Ускорительная секция загудела, как орган на низких регистрах, и стеклянные стенки хронокамеры обметало изумрудными сполохами.
— Подходите ближе, товарищи! — я взялся за рычажки манипулятора. — Видите эти сегменты магнитов сверху камеры и под нею? Они сдвигаются и раздвигаются, формируя нужную конфигурацию поля. По центру камеры, где подставка с белым кругом, сходится пучок тахионов. Сейчас мы туда выставим образец… Вот этот бронзовый брусок!
Тускло взблескивавший слиток с четкими клеймами лег на место. «Делегация» замерла.
— Мощность излучения и напряженность поля поддерживаются автоматически… — бормотал я, пугаясь: а вдруг сбой?
Гул упал на октаву ниже, пуская дрожь, и образец растаял.
— Он исчез! — вскричал Терлецкий.
— Нет, — вытолкнул я, — он переместился в будущее…
Солнце садилось, и оранжевые лучи просаживали лабораторию насквозь, рисуя на стене четкие темные силуэты — спинок диванов, замерших людей, разлапистой пальмы в кадке.
На исходе второй минуты все вздрогнули, услыхав гудок, и тут же за двойными стенками хронокамеры сверкнул брусок. Я выдохнул: фокус удался.
Воскресенье, 4 мая. Утро
Московская область, Баковка
Высоченные, развесистые кусты сирени набрякли лиловыми бутонами, но словно боялись раскрыться и цвесть. Однако тонкий, почти неуловимый аромат уже блуждал по двору, тревожа и будя нескромные позывы.
— Борь… — вытолкнула Елена как бы рассеянно, но с долей неуверенности в голосе.
— М-м? — лениво отозвался Иванов.
Генерал-лейтенант в изгвазданном спортивном костюме сидел, развалясь, на лавке-качелях, слабо оттолкиваясь ногами. Откинувшись на жесткую спинку, он бездумно следил за птахами, что кружились над верхушками растрепанных сосен.
— Еще одну грядку тебе, огородница? — добродушно проворчал генлейт.
— Да нет… — уклончиво сказала фон Ливен и, поглядывая на суженого, нарочито длинно вздохнула. — Я вчера с одним симпатичным шпионом познакомилась…
Борис Иванович даже не вздрогнул.
— Молодой, небось?
— Вылитый Антиной! — сладко улыбнулась девушка.
— Ты мне эти античные штучки брось, — забурчал генлейт, — я Адониса с Анубисом путаю… Что, вышли-таки на тебя? «Тихие американцы», мать их ети…
— Борь, мы же оба знали, что найдут! Да и не прятались особо…
— Чего хотят?
— К вечеру узнаю, — проворковала Елена. — На свидании.
— Придушу!
— Меня⁈ — деланно ужаснулась фон Ливен. — Как плохо воспитанный мавр — нежную Дездемоночку?
— Обоих!
— Ревнуешь? — мурлыкнула девушка. — М-м?
Иванов свирепо засопел, и встал.
— Пошли! — бросил он отрывисто.
— Куда, Боречка? — игривый девичий щебет смешался с птичьим.
— На инструктаж!
— Боречка, а давай здесь! Тепло же, птички, белочки…
— Ага! И соседи! Нет уж, пошли в дом!
Хихикая, Елена догнала Бориса Семеновича и на крыльцо они поднялись, держась за руки.
Вечер того же дня
Москва, Пушкинская площадь
Мода — дама капризная, и никто толком не знает, отчего податливая ей толпа минует приличные заведения общепита, но выстаивает очереди в «Золотой фазан» или в «Яму». Или в эту вот «Лиру», ничем не примечательную кафешку на углу, разве что отделанную «под Запад».
— Народищу… — огорченно затянула Елена.
— Не волнуйтесь, Хелен, — белозубо улыбнулся Чак Ливен, зажимая между пальцев мятую трешку, — я знаком с местными обычаями!
Швейцар Костя, надменный и важный, ухватил взятку с достоинством монарха, принимающего верительную грамоту.
«Добро пожаловать или Посторонним вход запрещен!»
Прохладные сумерки остались за стеклянными дверями, а фон Ливен окунулась в тепло, малость душноватое, и в безмятежное шумство.
«Лиру» нежно любили сытые фарцовщики и полуголодная богема, мажоры и студенты — верхний срез «центровой» молодежи.
Елена одолела лестницу между баром и рестораном, сближаясь с живой музыкой. Сегодня штатный коллектив отдыхал, его подменяла группа «Тунгусский феномен», откуда-то из Сочи или Туапсе. Ударник шелестел барабанными щетками, создавая джазовый фон, а гитаристы наигрывали негромкий и нескончаемый, но приятный мотив, не забивавший мысли жестким ритмом.
«Атмосферненько».
Чарльз галантно подвинул стул, усаживая спутницу.
— Мерси, — церемонно отпустила фон Ливен, подбирая юбку.
— Что вам предложить? — любезно осклабился кавалер. — «Шартрез»? «Шампань-коблер»? Выбор невелик, но Карен — он тут барменом — уверял, что здешний пунш не хуже «плантаторского» или барбадосского!
— «Шампань-коблер», — томно молвила Елена, затем поморщилась и отмахнулась, выходя из образа. — Чарли, — сказала она ласково, — а давайте спустимся со сцены? Мне, право, не хочется затягивать вечер ради пустопорожней болтовни. Я даже спрашивать не буду, от кого вы получили задание встретиться со мной… Вполне вероятно, что вы и сами не в курсе! В общем, задавайте свои вопросы. А я отвечу.
Обескураженный опер глядел в темноту за толстым стеклом, и собирался с мыслями.
— Ну-у… Нет, Хелен… — замямлил он и смолк, краснея, мешая стыд со злостью. Минутой позже буркнул: — Ладно! С имперсонацией у меня точно проблемы… Скажите, Хелен… Это я не для кого-то спрашиваю, для себя! Вы действительно гражданка ГДР?
— Да, Чарли, — понимающе улыбнулась фон Ливен, — действительно. Жила
