болеют, а его никакой леший не берёт…
Надо в солдатский комитет идти. Телеги просить. Попробовать вывезти пациентов лазарета из лагеря.
Не будут же в телеги с больными стрелять. Тем более, я их флагами с красным крестом оборудую. Настоящих санитарных телег у меня здесь нет, значит — устроим импровизацию.
В лазарет Фельтена ближе всего больных вывезти. Туда и попрошусь.
Ничего лучшего пока в голову мне не приходило.
В лагере наблюдалась нервозная обстановка. Кое-где почти митинговали.
Я прошел в барак солдатского комитета, объяснил ситуацию.
— Сдаваться мы не собираемся, винтовок из рук не выпустим, а больных, правда, лучше вывезти. Водопровод уже фельтенцы нам перекрыли, да и кормить больных надо… Тем более, Иван Иванович, что лекарств у Вас, как говорите, больше нет.
Водопровод — это плохо…
С кормёжкой — совсем беда. Мяса, муки — кончились запасы. Вчера весь день консервами мои пациенты питались. К тому же — по половинной норме выдачи. Сегодня утром — одним чайком пробавлялись. Без хлеба.
— Дадим телеги и лошадей. Готовьте своих больных.
Так мне в солдатском комитете сказали.
Не успел я уйти из комитета, как туда самокатчик от Занкевича прибыл. Должны де все из лагеря в течение часа выйти, а то — обстрел начнётся.
Ему велели Занкевичу дулю с маком показать.
— Постой. — тронул я за рукав посланца. — Передай там, скоро из Ля-Куртина больных вывозить на телегах начнут. Пусть не стреляют.
Самокатчик мне в ответ кивнул. Передаст он мол всё, как я прошу.
Чуть не бегом он из комитета потом убежал. Думал, наверное, что бока ему намять ещё могут.
Я заторопился в лазарет. Надо скорее больных вывозить, пока обстрела ещё нет.
В час я, понятное дело, не уложился, но, вроде, пока не стреляли…
Когда мои телеги с пациентами из лагеря уже выезжали, навстречу вестовой на лошади нам попался. Ходко он нёсся в Ля-Куртин, опять, наверное, с каким-то приказом от генерала.
Я приказал возницам ходу прибавить. Хотелось мне сберечь всё же пациентов.
— Стой!
От окопа к моему обозу бежал унтер-фельтенец.
— Стой! Поворачивай обратно!
— Что такое! Тут у меня больные! — я соскочил с телеги. — Пропускай давай!
— Не велено никого пущать, Иван Иванович…
Ого, по имени-отчеству меня называет…
Я присмотрелся — вроде, знакомый унтер. Раненого я его как-то спасал.
— Не велено, доктор.
Вид у унтера был виноватый.
— Не в моей воле мне вас пропустить. Велено заворотить обратно.
Тут рядом с унтером два аннамита нарисовались. Ни слова не говоря на меня со штыками поперли.
— Стой, стой! — начал их останавливать унтер. — Это же наш доктор!
Аннамитам, что доктор, что полковой батюшка…
Пришлось мне дать приказ обратно в лагерь телеги повернуть.
— Не выпустили… — поделился я очевидным с солдатами у ворот лагеря. — Аннамиты чуть штыками не закололи.
Старший на посту даже выматерился.
— Вот и сдавайся им… — даже руками в заключение он развёл. — Езжайте обратно.
Ну, а куда больше? Туда, в наш лазарет мы и вернулись.
Лагерь бурлил. У комитетского барака не одна тысяча ля-куртинцев, это на первый взгляд, уже собралась.
— Не пойдём!
— Пусть стреляют!
— Всех-то не перебьют!
И прочее, и прочее летало над толпой.
— Не откроют огонь!
— Чёрта с два!!!
— Французское правительство не даст громить дорогие казармы!
Прошёл час. Обстрел не начинался.
— Забоялись!
— Кишка тонка!
— У нас тоже винтовочки имеются!
У многих солдат настроение стало какое-то веселое. Так мне показалось. Эх, не рано ли радуются…
Ещё час.
Французские пушки стрельбу так и не начинали.
Толпа начала расходиться.
— Не царское время.
— Не разрешил Керенский расстрелять нас!
— Иди ты, со своим Керенским!
Местами среди расходящихся солдат вспыхивали перепалки. Нервы-то у всех были на пределе.
— Вся надежда на Советы.
— Про Ленина тут на днях один солдатик сказывал…
— Да, он всю жизнь борется за народ, а царское правительство его с каторги на каторгу гоняло…
— Брата его царь повесил.
— Повесил? Значит вся семья у них за народ…
— Одного повесили, а второй брат его место занял.
Так. Уже про Советы и Ленина разговор пошёл…
Не, народ тут не такой как дома…
К восьми вечера в лагере была обстановка — как будто ничего и не происходит. Не стоят пушки на возвышенностях вокруг Ля-Куртина. Не нарыли французы и фельтенцы вокруг нас окопов. Не смотрят на лагерь стволы пулеметов…
Лагерный театр был набит солдатами. На сцене выступали комики, народ покатывался от смеха.
В самом центре лагеря расположились четыре оркестра. Как вчера, позавчера, третьего дня…
Окна казарм были распахнуты настежь — так музыку лучше слышно.
Капельмейстер дал знак и оркестры грянули марш. Он сменился плясовой мелодией. Затем был снова марш…
Тут и раздался свист снарядов, а за мгновение до этого на холмах вокруг Ля-Куртина бухнули пушки.
Снаряды рвались рядом с музыкантами, а вот один — и прямо среди них. Слушающим музыку нижним чинам тоже досталось. Куски металла легко находили свою цель.
Ля-куртинцы бросились кто-куда, проходы между казармами опустели. Убитые остались лежать, раненых потащили в сторону лазарета. Ещё было бы чем там им помочь…
Солдаты и унтера с верхних этажей казарм сбегали на нижние, хватали винтовки и патроны, защищали свои головы касками.
Буквально через несколько минут был произведен второй залп. Целью его была казарма, где заседал солдатский комитет. От здания мало что осталось, но комитетчики-то тоже не пальцем деланные — ещё вчера они в другую казарму переместились. Зря только потратили снаряды французы.
Третий и четвёртый залпы ударили по казармам. Опять понеслись русские души в рай…
После этого всё затихло, а через четверть часа в лагерь прибыл посыльный от Занкевича.
— Генерал немедленно приказывает сдаться… Иначе — продолжим обстрел.
Такие слова услышали от него члены солдатского комитета Ля-Куртина.
— Иди обратно, пока не избили!
— Скажи, холуй, генералу, пусть стреляет почаще!
— Редко что-то бьет!
Посланца вытолкали в шею из лагеря. Морду ему ещё раскровянили.
До полной темноты на Ля-Куртин упало ещё триста снарядов. Раздолбив несколько казарм пушки замолчали.
Потом с возвышенностей заработали пулемёты.
Они строчили и строчили, словно запасы патронов к ним были бездонны.
— Ишь, лупят…
— По германцам бы лучше стреляли…
— За нашу помощь им рассчитываются…
Ещё и более крепко выражались ля-куртинцы. Все были очень злы на союзников.
— Надо в горы идти, перебить их!
— Офицеров — в первую очередь!
— Мы тут местность хорошо знаем, не раз за вином ходили…
Солдатский комитет разрешения на большую вылазку не дал, но несколько групп охотников были отправлены.
— Колониальные войска…
— Ещё в таких смешных шапочках…
— За пулеметами — офицеры.
— Есть и фельтенцы, но сидят в окопах только из-за страха перед начальством. Поговорил даже с земляком — они стрелять не будут…
— Наши драться с нами не хотят…
Сыпались один за другим доклады членам комитета от возвратившихся.
— Пробраться в тыл и захватить как мышей в ловушке.
— Тяжелыми минами со склада лагеря уничтожить их…
Выдвигались разные предложения, но комитет с этим решил пока погодить.
— Этих разобьем, других нагонят нас разоружать. — таково было в ту ночь коллективное решение. — Утро вечера мудренее…
Я о всём об этом не знал — в лазарете не разгибая спины работал. Раненых было много, а медикаментов — мало.
— Родион, тащи спирт, — отдал я приказ Малиновскому.
Что его жалеть, а раненым при перевязках и удалении осколков всё легче будет. Понятно, что это не лучший выход из сложившегося положения, но хоть что-то.
— Мало спирта, Иван Иванович…
— Пусть из лагеря коньяк тащат…
Я знал, коньяка — в лагере много. Солдатам достался весь запас из подвала офицерской казармы. Там ещё и консервы были, и сейчас их мои больные и увечные получали.
— Всё принесём…
Малиновский убежал.
— Потерпеть надо… — увещевал я своих пациентов.
— Терпим… — сквозь зубы раздавалось мне в ответ.
К рассвету у меня уже глаза закрывались и руки плохо работали. Не железный же я. Это ещё, хорошо, что золотые зверьки меня поддерживали. Амулеты бьярмов сейчас русских солдат спасали через мои труды.
— Последний, — шепнул мне младший фельдшер. — Всё, Иван Иванович.
Всё… Последний.
Я как стоял, так и присел на подставленный мне табурет. Сил у меня больше не было.
Глава 33 Снова под обстрелом
Долго поспать у меня не получилось.
Новый день в Ля-Куртине
