Рапп закончил своё выступление. Его место занял председатель солдатского комитета.
— Не того мы хотели… Ваше Временное правительство продолжает вести царскую политику и проповедует войну до победного конца. Мы воевать не будем! Не хотим защищать интересы помещиков и капиталистов, и их правительство! Довольно проливать кровь!
— Правильно! Правильно! Правильно!!!
Это уже неслось из солдатских рядов.
— Домой отправляйте!
— Домой!
— В Россию!
Глоба, так звали теперь занимавшего трибуну, поднял руку.
— Я предлагаю обязать представителя Временного правительства добиться от французского правительства немедленной отправки русских войск на родину. Второе — поручить господину Раппу от имени всей бригады заявить французскому правительству, что русские войска категорически отказываются идти на фронт, и заявить также, что оружие, залитое нашей кровью под Бремоном и Курси и окупленное смертью наших братьев в бою, мы не сдадим, а вернемся с ним в Россию.
Сказанное было поддержано одобрительным гулом.
Представитель Временного правительства пытался ещё что-то сказать, но его никто не слушал.
Рота за ротой начали уходить с плаца. Через несколько минут там не осталось ни одного солдата, только офицеры стояли у трибуны.
Ещё через три дня опять собрали всю бригаду.
Генерал-майор Занкевич на этот раз был краток и решителен.
— Солдаты! Сегодня утром мною был получен приказ за подписью главковерха Александра Федоровича Керенского. Временное правительство приказывает всем штаб- и обер-офицерам бригады, всему низшему командному составу и всем её солдатам безоговорочно подчиняться всем моим распоряжениям, как представителя русских войск во Франции. Все офицеры и солдаты, которые выполнят мои распоряжения, будут считаться верными Временному правительству. Все остальные немедленно признаются бунтовщиками и изменниками. На основании этого приказа я предлагаю: в двадцать четыре часа всем войскам, верным Временному правительству, оставить лагерь Ля-Куртин и выступить во вновь назначенный для русских войск лагерь Фельтен, в двадцати километрах от Ля-Куртина. Все, кто после указанного мною срока останется в Ля-Куртине, будут объявлены вне закона. Никаких разговоров по этому приказу я открывать не разрешаю. В вашем распоряжении двадцать четыре часа, и каждому предоставляется право самостоятельно решить — или подчиниться приказу главковерха или остаться здесь. Командиры отвечают за вывод своих частей…
Сказав это, Занкевич сошел с трибуны, сел в свою машину и уехал.
— Иван Иванович, что-то теперь и будет? — Рязанцев вопросительно посмотрел на меня.
— Думаю, Никифор Федорович, что ничего хорошего…
Глава 28 Кто в Фельтен, а кто и остался
Вот и ещё один день прошёл…
Когда я с плаца в лазарет вернулся, меня там ожидал пациент.
Прапорщик. Фамилия у него ещё такая интересная — Окаевский. Почему я фамилию прапорщика запомнил? Земляк он Василия Сабанцева. Нашего знаменитого великана-знаменщика. Василий — вятский, и прапорщик — вятский. По Василию я его фамилию и запомнил.
Кстати, сам Василий у дверей в лазарет стоял, когда я в него входил. С ноги на ногу переминался. Я ещё подумал, что он тут делает? Заболел старший унтер? Сейчас мне понятно стало — земляка он сюда проводил. Беспокоится. Ну, это — понятное дело. На чужбине, земляк — как близкий родственник.
— Что с Вами случилось? — задал я вопрос офицеру.
— Плохо что-то мне доктор… В горле всё заложило, кашляю.
На дворе лето, а у него горло заложило… Кашляет ещё. Ну, сейчас посмотрим земляка знаменщика…
Так, на испанку не похоже. Это — главное. Ну, а горло я ему сейчас полечу…
С Окаевским я долго не задержался и к себе в казарму пошёл.
Солдаты не спали, хотя — пора уже. Туда-сюда бродили, группами собирались, что-то между собой обсуждали.
В бараке офицерского собрания все окна горели. Гадать не надо — там опять совещались.
Я отправился спать, а как позже мне стало известно, таких как я — немного было. Что руководство бригады, что нижние чины — всю ночь напролет головы ломали. Офицерский состав думал, как завтра с утра побольше подчиненных в Фельтен увести, а в головах солдат тревожные мысли бились — остаться тут, уйти из Ля-Куртина, остаться, уйти, остаться, уйти… Хоть и царя уже нет, солдатский комитет большую силу имеет, а — боязно. Как бы чего не вышло…
По первому свету в Фельтен один за одним потянулись офицеры, их денщики, вестовые. Последние, тоже, вроде, нижние чины, но — в большинстве своем — сознательные. Послушные власти. Им-то не на первой линии в окопе сидеть…
За офицерами с их челядью последовали подпрапорщики и фельдфебели, писари из штаба, подчиненные Рязанцева и прочая нестроевая команда.
Нашлись и сознательные из стрелков, пулеметчиков, разведчиков. Примерно четвертая часть бригады перекочевала из Ля-Куртина в Фельтен. В лагере остались всё больше окопники, нанюхавшиеся пороха по самые ноздри.
Друг мой, Рязанцев, тоже в Фельтен уходил. Вид у него при этом, был какой-то виноватый. Он уходил, а меня здесь бросал.
— Ухожу я, Иван Иванович. Не хочу с властью ссорится. Семья у меня…
— Пустое, Никифор Федорович…
Уходя, интендант даже пару раз оглянулся. Потом, ещё и остановился и рукой мне помахал.
Ля-Куртин не пожелало покинуть и несколько офицеров. Я — тоже. Куда я больных брошу? Они у меня почти все неходячие, а транспорт для перевозки больных в Фельтен никто и не подумал предоставить. Да и нельзя их сейчас никуда тащить — испанка, это вам не фунт изюму.
Младших-то врачей мне так и не прислали, нет мне замены.
Как сознательные из Ля-Куртина ушли, дисциплина в нём… наладилась! Солдатский комитет даже постановил занятия возобновить. За их проведение стали отвечать ротные комитеты.
Разработан и утвержден был месячный план. В нём — часы подъема команд и рот, время приема пищи, занятий, отдыха, общей вечерней поверки, занятий словесностью. Да, да — даже это учли члены солдатского комитета.
Строжайшим образом было запрещено пьянство, ссоры с местным населением. За кражу, даже мелкую, постановили предавать провинившегося военно-революционному суду, который был организован в лагере.
Я только от удивления глазами хлопал. Откуда всё такое?
Мне тоже пришлось график набросать — в семь утра полевые занятия у рот начинались и надо им было выделить медицинское сопровождение. Хотя бы — младшего фельдшера.
Мои подчиненные пытались возмутиться, но фельдшер, что в солдатский комитет входил, только брови нахмурил, тут же все шелковые стали.
Вот она — военно-революционная дисциплина.
Как только нижние чины с утра до ночи заняты стали, прекратились всякие неполадки. Караулы опять как раньше начали выставляться, на часы назначенные спать в будочке перестали…
В солдатских казармах при входах стояли опрятно одетые дневальные, винтовки в пирамидах поблескивали.
Даже наш Мишка, медведь в Сибири купленный, вёл себя тихо, не воровал у солдат спиртное.
В Ля-Куртин зачастили делегации из французских солдат и рабочих. Откуда-то все узнали, что русские солдаты сами, без офицеров, в лагере образцовый порядок навели. Выполняют нижние чины все распоряжения солдатского комитета, даже театр в лагере организовали. Почти ежедневно по вечерам солдаты чинно-благородно присутствовали на представлениях, как-то сами собой организовались хоровой и музыкальный кружки. Инструменты у нас имелись, те, что нам парижане подарили.
Французские солдаты увозили с собой из нашего лагеря «куртинский душок», распространяли его в своих частях. Многим это вышло боком — командование их выявляло и безжалостно рассылало на далёкие острова и в другие плохие места. Мне это стало известно уже только через несколько лет, а сейчас я на происходящие дела ходил и дивился.
Французское командование жестко потребовало от русского убрать «куртинскую заразу» в Россию или укротить бунтовщиков. Причем, нещадно, так, чтобы в дальнейшем никогда такого и в помине не было…
Глава 29 Как военно-санитарные собаки Ля-Куртин спасли
— Мне в Фельтен надо… Сегодня…
Я как стоял, чуть не сел.
В Фельтен! Малиновский! Вот, никогда бы не подумал… Там небо ещё на землю не падает?
Кого, кого, а стрелка-санитара Малиновского я к сознательным никогда не относил. Он — несознательный. Двумя руками за возвращение в Россию.
— Зачем? — задал я глупый вопрос.
— Приказ пришёл из Фельтена. Туда всем из Ля-Куртина явиться для выработки плана дальнейшего пребывания русских войск во Франции, — явно чьи-то слова повторил Малиновский.
Родион — солдат дисциплинированный. Так-то он стрелок, но ко мне в санитары приписан. Повыбило их, вот и таким образом заполнили вакансии.
Молодец, пришел и спросился. Знает, что
