Что, в сущности, проделывает Фрейд? Дешифрует. Подобно Тинтину, он читает вбок (от слова к вещи и наоборот) и вглубь (от одного эпизода биографии, от одного жизненного этапа). Сознание Сергея – точно Карибское море в «Сокровище Красного Ракхама»: несколько временных поясов пересекаются в некой удивительной зоне одновременности. Вся жизнь Сергея – точно пустыня в «Краю черного золота» – мир почти стопроцентной повторяемости. Фрейд, как и Тинтин, осознает и первое, и второе. Но когда за историю Панкеева берутся Абрахам и Тёрёк, она становится еще интереснее. Соавторы полагают: психологическая травма, когда-то пережитая Сергеем, наложилась на его неспособность скорбеть по сестре и создала в его душе пространство, в котором он не хозяин, щель, сквозь которую «чужак проникает в эго, гнездится в нем, точно киста». С начала до конца книги авторы, описывая сознание Сергея, используют архитектурные метафоры: барьеры, перегородки, изолированные отсеки-анклавы. В сердце всей этой психической архитектуры, заключают они, находится усыпальница, но человек, который в ней покоится, не погребен по надлежащему обряду, – то есть не до конца мертв и не совсем жив.
Это очень близко к топографии гробниц и погребений Тинтина, его «смертей». Да и мотив вторжения «чужака» в пространство «дома» похож не только на многочисленные ссоры хозяев с гостями, но и на эпизоды с нелегальными пассажирами, часто встречающиеся в «Приключениях Тинтина»: тайный пассажир под палубой корабля, на котором плывет Тинтин («Тинтин в Конго»); Лакмус, спрятанный под брезентом в спасательной шлюпке Сириуса («Сокровище Красного Ракхама»); Юрген, затаившийся в грузовом отсеке ракеты («Мы ступили на Луну»); а уж тем более вор, обитавший в музее («Отколотое ухо»), и папарацци, проникающий в шато («Изумруд Кастафиоре»), и сам Тинтин, когда он прицепляется сзади к машине Мицухирато или забирается в бочку для мазута на грузовике того же злодея («Голубой лотос»). В книге Абрахама и Тёрёк фамильный склеп охраняют «призраки», существующие только в психике. Таково же подземелье церкви в Муленсаре, где Тинтин слышит голос «призрака капитана “Единорога”» или место, где в «Сокровище Красного Ракхама» обнаруживается идол, который изображает Франсуа д’Адока (Дюпон и Дюпонн, заикаясь от страха, вопят: «На острове п-п-п-ривидения, капитан!», когда понимают, что с ними не мог говорить никто из членов экспедиции). Конечно, в первом случае «призрак» – голос Макса Птаха, транслируемый по специальной трубе, а во втором случае – попугай. Но в определенном, отнюдь не эзотерическом смысле, неупокоенные души действительно бродят по этим местам семейных драм, случившихся оттого, что не совершены надлежащие обряды.
Абрахам и Тёрёк вслед за Фрейдом (тот считает, что неспособность скорбеть порождает меланхолический комплекс, который «действует как открытая рана» и отравляет токсинами всю психику) называют болезнь Панкеева «токсичными кистами» и «инфекцией». Если над жизнью Панкеева призрак безумия витает, то «Приключения Тинтина» – окутывает, точно покров на гробу. Попробуйте-ка подсчитать, сколько персонажей сходят с ума сами по себе или под воздействием злоумышленников: после первых четырех-пяти томов вы просто собьетесь со счета. В одной лишь дилогии «Сигары Фараона» / «Голубой лотос» не менее четырех человек ранены стрелами, которые сдобрены райджаджей – «ядом безумия»; когда же Тинтин отвозит двух жертв в сумасшедший дом, где пациенты в саду скачут и становятся в картинные позы (у Эрже безумцы часто мнят себя монархами – Рамзесом Вторым, Наполеоном и т. д.), на репортера тоже надевают смирительную рубашку и отправляют его на принудительное лечение; позднее, когда Мицухирато готовится вколоть ему райджаджу, Тинтин сокрушается: «О, мой рассудок!.. Я сойду с ума!» Если взглянуть на биографию Эрже, то, возможно, определенную роль сыграл тот факт, что его мать умерла в психиатрической клинике. Однако в творчестве Эрже безумие ассоциируется не только с ядом, королевскими особами и погребением (не приближайся к могилам слишком близко, а то свихнешься подобно египтологу Софоклу Саркофагусу), но также со звездами, огненными шарами и солнцем. В «Загадочной звезде» Тинтин видит колоссальный огненный шар, а внутри – паука, традиционный символ безумия; астроном Филиппулус, насмотревшись на звезды, лишается рассудка и начинает карабкаться прямо к солнцу («Выше и выше! – выкрикивает он. – Таков мой девиз!»). В «Храме Солнца», когда Тинтин взывает напрямую к солнцу, капитан думает, что его друг бредит, а увидев, как тьма действительно заволакивает светило, восклицает: «Я что, тоже спятил?» Конечно, нам уже известно, что у Эрже от солнца до погребения – один шаг; в Перу Тинтин входит в настоящую гробницу Солнца, которая, как минимум, в метафорическом смысле (о метафорах и солнце см. ниже) не что иное, как безымянная родовая усыпальница Хэддока. По дороге к этой гробнице Тинтин встречается с инфекцией (или с ее духом): Лакмус, искатель гробниц, плывет в Южную Америку на пароходе «Пачакамак» (названном в честь солнечного бога). Но на судне объявляют карантин из-за случая желтой лихорадки, «чтобы избежать риска инфекции». Естественно, врач, который ставит диагноз, – тайный член секты солнцепоклонников.
Весьма любопытно, что Абрахам и Тёрёк описывают патологию через категории голоса и устной речи. По их гипотезе, сознание Человека-Волка ведет само с собой малопонятную беседу на нескольких языках; беседу можно не только прочесть (как считал Фрейд), но и услышать, хотя ее частота – вне диапазона человеческой речи. Авторы описывают, как тысячи ушей, включая их собственные уши, слушают, как Фрейд слушал своего пациента («двойное подслушивание», как в «Приключениях Тинтина»!), – и заключают, что психоаналитик должен не интерпретировать, а переводить с языка на язык. В детстве Панкеев выучил английский заодно с родным русским, позднее овладел немецким, на котором общался с Фрейдом. Это выводит соавторов на полиглотический мир слов, которые они сами называют «хрустящими». Абрахам и Тёрёк полагают: за этими хрустящими словами спрятаны «слова-источники», или «археонимы», вещающие в запретном психическом радиодиапазоне. Абрахам и Тёрёк настраиваются на этот диапазон, и от количества волков во сне («шесть») приходят к «сестре» и «шестерке», а дальше, уловив интерференцию с немецким Schwester [ «сестра»] – к английскому sister – целая вселенная «речевых оборотов», которые «отсылают к наслаждению и намекают на сцену соблазнения». Подобные слова авторы называют «криптонимы» («слова, которые что-то скрывают»), добавляя: «Присутствие криптонима – указатель на существование крипты».
