Ширин достала беломорину, освободила от табака, собственноручно набила принесенным с собою чарсом и обслюнявила.
— Кури, милый, — она протянула "бычок" директору, а когда тот еще более отполз от нее, незатейливо вынула из кармана пистолет. — Ну же, милый.
Директор вынужден был подчиниться и взял папиросу, дурно пахнущую своей не слишком чистоплотной хозяйкой и влажную от слюней.
— Ты не затягивайся, — она подтолкнула пистолетом его руку с сигаретой.
Однако когда директор набрал в рот сладко пахнущего дыма, Ширин ткнула его дулом под ложечку. Чума мгновенно задохнулся и инстинктивно глубоко вздохнул.
Поначалу ему показалось, что ему влили сироп. Внутри сделалось сладко и до такой степени пусто, словно он раздулся размером с железнодорожную цистерну.
— А ты еще разочек, милый, — промурлыкала Ширин, ее голос показался директору нежнее пения райской птички.
Он уже с жадностью сунул в рот обслюнявленный окурок и делал затяжку за затяжкой.
Потолок комнаты стремительно улетел в небеса, а сама комната приобрела размеры Красной площади. Сидящая перед ним женщина пульсировала. Она то растягивалась на несколько километров вверх, то ужималась до размеров булавочной головки.
— Как же я в нее попаду? — подумал директор раздеваясь.
Потом он на некоторое время отключился, втечение которого ему показалось, что его проволокли через мельничные жернова. Когда пришел в себя, обнаружил себя сидящим на кровати в одной рубашке, без трусов. В паху было противно холодно, сыро и почему-то грязно.
— Где же ты? — спросил он. — Иди сюда.
— А все уже кончилось, милый, — проворковала Ширин.
— Как кончилось? — директор задумчиво поскреб под крыльцом, он ничего не помнил, в памяти остались лишь грохочущие мельничные жернова, ничего себе секс! — Иди сюда, говорю!
Он хотел схватить женщину, но протянутая рука вдруг улетела куда-то в межзвездное пространство. Из того же пространства в глаз прилетела рукоятка пистолета.
Боль была даже приятна, но глаз почему-то закрылся и не хотел больше открываться.
Чума захныкал.
— Все меня обижают. Чертом называют, а ведь я хороший, братцы. Я ведь всех вас люблю.
Хлопнула дверь.
— Ширин, любимая! — крикнул директор, но ему никто не ответил. — Все меня бросили. А я ведь серьезно. Я и жениться могу.
Покачиваясь, он посидел еще немного, пока в голову ему не пришла гениальная мысль.
— Пойду, к муриду сьезжу, — решил он. — Самое время.
Директор спустился вниз, где в дворике седые от ночной свежести стыли правительственные "зимы". Чума обошел их, и ему сразу повезло. В одной из машин в гнезде торчали ключи.
Директор сел, запустил мотор и с развевающимися трехцветными и звездно-полосатыми флажками на бампере подъехал к проходной. Охранник осветил его фонариком и сразу узнал:
— Анатолий Борисович, а куда… — и застыл с открытым ртом, потому что бывший советник Президента находился в машине в одной распущенной рубашке без трусов и босой.
— Открывайте ворота немедленно, — высокопарно приказал Чума. — У меня важная правительственная встреча. Я должен увидеться с этим долбанным муридом.
Охранника хватило только на то, чтобы поднести ко рту рацию и выдавить:
— Михалыч, открывай главные ворота.
С гордым видом директор выехал.
— Коля, а почему без сопровождения? — спросил по рации диспетчер.
— Какое к черту сопровождение! — заорал охранник. — Он же без трусов.
— Кто без трусов?
— Конь в пальто!
— В пальто и без трусов? Не понял.
— Да пошел ты!
Чума тем временем катил по ночному городу. После двенадцати освещение выключали, но на небе сияла огромная круглолицая луна, освещая все вокруг словно второе солнце.
Чудесное действие папиросы продолжалось. Дорога пульсировала, то, собираясь в гармошку, то, вытягиваясь в нить.
— Очень, понимаешь, трудно ехать, — разговаривал Чума сам с собой. — Надо все-таки стр-рр-роить дороги как в Р-россии. Они хоть не растягиваются.
Город заканчивался резко. Сразу за зданием автовокзала в стиле модерн начиналась ровная как сковорода степь, изредка поросшая высохшим бурьяном, в лунном свете казавшимся седым.
Вылетев на скорости в степь, Чума испытал волшебное чувство: ему казалось, что он воспарил. Земля осталась далеко внизу, а у безотказного "зима" вдруг отросли крылья, позволяющие нестись ему с бешеной скоростью над мельтешащей внизу землей.
Сам себе он казался ангелом: безгрешным и невинным.
Резные ворота выросли внезапно. Чуме показалось, что машина затормозила сама собой, а не въехала бампером и заглохла.
Директор открыл дверцу, как оказалось, это было единственным препятствием, удерживающим его в вертикальном положении, выпал наружу и на четвереньках двинулся к воротам.
Он полз вдоль деревянного забора с аляповато разукрашенными наличниками, пока не уткнулся головой в роскошные дубовые ворота, покрытые медным листом с чеканкой, изображающей русалку с обширными телесами.
Он постучал, не исключено, что головой.
Воротина со страшным скрипом приоткрылась, и открывшая их дородная женщина рывком поставила директора на ноги.
— Вам кого? — строго спросила она.
— Примите друж-жскую российскую делегацию, — с немалым трудом смог произнести директор.
— Проходь, — так же строго произнесла вахтерша.
Директор, пошатнувшись, шагнул вовнутрь.
Он оказался в саду, освещенном слабым расплывчатым светом немногочисленных фонарей. По-ночному молчаливые кроны деревьев висели в воздухе мрачными пятнами. До лужаек свет не доходил вовсе.
В глубине сада возвышался абсолютно белый, словно светящийся изнутри дом, к которому вела песчаная дорожка, но стоило директору на нее ступить, как рядом в кустах залаяли собаки. Лай показался директору ненатуральным.
— Цыц, вы! — прикрикнула вахтерша, и лай сразу сменился мяуканьем.
— Там что, люди? — не понял директор.
— Нет, не люди, — спокойно ответила женщина. — Ты иди, а то время кончится, и мурид тебя опять не примет.
Директор хотел еще что-то спросить, но тут песок зашевелился у него под ногами, и он сразу забыл обо всех своих вопросах. Чума вприпрыжку побежал к дому.
Песок продолжал бугриться под ногами, мало того, директор почувствовал жгучие укусы в босые ноги. Подскакивая от боли, Чума припустил уже изо всех сил.
Сад вдруг ожил. Зашумели кусты, будто по ним прошел слон, кто-то зашевелился на деревьях, перепрыгивая с ветки на ветку, роняя на землю гнилую труху и сухие ветки.
