Тело ее страдало, нанося и получая раны, а душа ликовала, пребывая рядом с богом. Ее тело отчаянно хваталось за жизнь, обрывая чужие жизни, а душа трудилась в воинстве Ахура Мазды, пела гимны, вдохновляя тело на подвиг. Она испытала то, что должен испытать каждый охотник, чтобы потом его назвали воином. Она испытала восторг трудной работы – спасать свою жизнь. Спасать и убивать, когда твоя душа пребывает вблизи Бога!
Сокрушитель Вселенной появился тогда, когда душа Васико ликовала в заоблачных высях.
Тумен кипчаков на правом берегу, только завидев его бунчуки, бросился бежать. Сахибкиран даже не подумал отвлечься погоней. Он оставил две хазары для охраны переправы, а сам во главе «львов Аллаха» спешно двинулся по хлипкому мосту на выручку сыну.
Он увидел два пульсирующих людских сгустка: один в теснине между подножий двух холмов, а второй на вершине. По столпотворению, которое творилось там, по жуткой, невозможной мешанине, он догадался: дело плохо.
– Где мой сын? – крикнул он лучникам, охраняющим левый берег. – Где гурган Мухаммад Джахангир?
Ему указали на вершину холма, и Сахибкиран приказал:
– Стройся в три колонны! Копейщики вперед!
Три тысячи всадников встали в атакующих порядках. Взяли копья наперевес.
– Зорю! – скомандовал Повелитель.
Горнисты в задних шеренгах тысячных колонн расчехлили боевые двухметровые трубы. Уронили широкими раструбами на плечи впередистоящих. И выдули первый зловещий рык: «Уу-ааа». Лошади встрепенулись, воины взбодрились.
– Аллаху агбар! – крикнул Сахибкиран и вскинул меч. – Олга-а!
Войско отозвалось:
– У-ур!
Карнаи20 взвыли:
– У-ааа!
Конница ринулась в атаку. И по степи пронесся победный клич Сахибкирана – вопли воинов, слившиеся с ревом карнаев:
– Уур-уаа! Уур-ааа! Ура-а-а!
Сахибкиран хотел воплями и ревом оповестить врага о своем появлении. Внести смятение в его ряды, посеять страх и обратить в бегство. Его не смущало, сможет ли он потом настигнуть ненавистного Каганбека. Сможет ли отмстить за поруганный Азербайджан, сможет ли смыть кровью врага позор нанесенного ему оскорбления. В эту минуту ему было важно одно: развеять туман угрозы, сгустившийся над головой его сына.
Он эту угрозу почувствовал сердцем. Под утро, когда во главе своих отрядов он на рысях продвигался по правому берегу, пронзительно, как стрелой кольнуло в сердце, и в тот же миг он увидел лицо сына. Прекрасный лик его наследника, солнцеподобного Мухаммада Джахангира! И черную тучу, нависшую над ним. Он погнал лошадей. Загубил седельных, пересел на заводных. И вот он здесь. А его сын, его наследник в немыслимой мешанине, которую невозможно назвать сражением. Где-то в толчие бессмысленно рубящихся людей, в толкотне обезумевших животных, в скрежете, грохоте, лязге металла! Где он? Ни бунчуков, ни хоругвей, развевающихся над схваткой, ни одного знака, чтобы указать его место. Уже можно различить лица, кровь на них, струи пота, прорезающие борозды на грязных щеках. Но лица сына не видно. Где оно? Где его блистательный венец? Пусть сверкнут в толпе серебряные зубцы его короны!
У подножия холма он отпустил часть сабельщиков на помощь бьющимся в горловине, а сам помчался в гору. Он не испытал и тени сомнения, врезаясь в толпу. Было неважно, кто насаживается на его копья: свои или враги. Важно было распороть этот человеческий, беснующийся клубок, разорвать его в клочья, разметать и высвободить из удушливых, смертельных объятий толпы сына, бесподобного Мухаммада Джахангира. Только бы не зацепить его – этим было поглощено все внимание – только бы сына не затоптали кони!
Он пропорол этот сгусток дважды – вдоль и поперек – но не нашел принца Джахангира.
Толпа рассыпалась, враги пустились бежать, его нукеры бросились в погоню. И вот тогда, когда вершину освободили живые, под грудой мертвецов он обнаружил сына. Сначала блеснули серебряные зубцы короны, а потом он увидел его бездыханное, окровавленное, обезображенное конскими копытами тело.
Его гвардейцы бились насмерть, подумалось ему. Они защищали своего предводителя, пока не пали. Их тела вокруг гургана верное тому доказательство. Подумалось, и объяло ужасом. Сковало сердце.
Ему только сорок лет. Он могуч. Он в зените славы. Но как жить дальше? Изо дня в день, из ночи в ночь, пересиливая ночь наступающим утром. Как прожить каждый день и каждую ночь в отдельности, как прожить хотя бы один день и одну ночь, зная, что бесконечность подстерегает за порогом суток? Как прожить не день, а хоть одну минуту, когда в голове гремят барабаны, ревут карнаи! И все о том, что его сын мертв! Солнцеподобный, блистательный гурган Мухаммад Джахангир – мертв! Как жить теперь? И на кого возложить корону, кому оставить трон?
Пленных в этот день не брали. Сахибкиран унимал грохот барабанов и вой карнаев в больной голове видом проливаемой крови. Пленные – воины, их жены и дети, и всякое отрепье из обоза, все взошли на плаху. Труп Каганбека бросили к ногам Повелителя. Его казну доставили, и счетоводы пересчитали сокровища.
Сахибкирана не интересовало, какой будет его доля. Он раздаст паи войску и предводителям туменов. А на свой остаток построит усыпальницу в Самарканде, которым правил его сын. Мухаммад Джахангир был гурганом – его вдова принцесса из дома Чингизхана – а значит носить усыпальнице, в которой упокоится тело принца, название Гур-Эмир!
Когда был казнен последний из орды Каганбека, подошел на свою беду обоз с запасом стрел. Палачи к тому времени уже изрядно притомились, но пришлось им потрудиться еще. Погонщики все до единого поплатились жизнью за медлительность своих лошадей.
При дележе добычи досталась доля и Васико. Она получила золотые и серебряные монеты, медную лохань, ткани и платья из сундуков гарема кипчакских беков.
– Что ты еще хочешь? – спросил ее сотник.
– Я хочу, чтобы ты принял меня в свой отряд, – попросилась Васико.
– Зачем? – сотник не на шутку удивился. – Забудь, что ты была обозной шлюхой. В бою ты показала себя молодцом и спасла мне жизнь, а значит я тебе обязан. В благодарность я возьму тебя в жены. У меня их две, но третья мне не помешает. Когда вернемся в Самарканд, на долю с добычи построю тебе предел. Будешь рожать, растить моих детей, следить за хозяйством.
Васико мотнула головой.
– Мне не нужен предел. И я не хочу в гарем. Я хочу стать воином в твоем отряде.
– Ты что? – возмутился сотник. – Растеряла последние крупицы разума в бою? Или хочешь сделать из меня посмешище? Посмотри на себя – ты носишь юбку!
Васико отшвырнула от себя ворох платьев. Поднялась и ушла. Вернулась уже в штанах, которые стянула с убитого ордынца.
– Все, я больше не в юбке! – заявила она.
Сотник оторопел. Воины тоже.
– Ты женщина по естеству. Пойми! – взмолился сотник. – Дело женщины рожать и воспитывать детей. И еще ублажать мужа. А война – это удел мужчин, причем не всех. Ратный труд выбирает только самых достойных.
– Я спасла тебе жизнь, – напомнила Васико. – В бою не подвела. Значит, я достойна. И еще: забудь, что я женщина. Я мужчина. А то, что у меня дырка между ног, так это ничего не значит. Можешь входить в нее, когда захочется, но только ночью. А днем я буду воином, мужчиной. И ты оставайся им – верни должок, как обещал. Обещал ведь.
Воины загоготали. Васико задрала ногу и ударила ближнего из них пяткой в висок. Она проделала это молниеносно так, как учил брат Вахтанг. Насмешник рухнул. Гогот оборвался. А командир ее только сокрушенно покачал головой.
Войско тронулось утром. Пошло на восток.
За Итилем21 оно свернет на юг. По Сырдарье поднимется к Ташкенту. И там в два дневных перехода доберется до сердца империи – до славного Самарканда! Надо будет выбрать нового правителя столицы, заложить усыпальницу, вынести траур, а потом устроить курултай и обсудить планы будущих войн.
О своем пребывании на берегах Терека Сахибкиран оставил памятник. Рядом с двумя холмами, где погибло войско гургана, вырос третий холм. Его собрали из черепов казненных кипчаков. Место то стало запретным. Страшный курган обходили стороной. А имя хромого Тимура с тех пор, если произносилось в тех местах, то только шепотом.
Омон Хатамов. Август 2008
Я писал весь вечер предыдущего дня и время с полуночи до рассвета. А звонок от нее раздался только утром.
– Ты опять не спал? – спросила она и предложила. – Позавтракай. Поройся в холодильнике, что-нибудь найдется. Не стесняйся.
– Тебе приготовить?
– Нет, спасибо. Я буду позже.
– Когда?
Она успела повесить трубку.
Позавтракал сам. Нашел фаршированные баклажаны, разогрел в микроволновке и съел за милую душу.
После этого уже не отвлекался. Писал дотемна. До поздней ночи. Но Васико так и не дождался. После полуночи собрался и ушел. Тридцать серебряников оставил на столе. Во всей их символической целостности.
