Аристов встретил Жарикова на перроне.
— Вань, извини, мои на этот перегон со мной…
— Всё понял, — улыбнулся Жариков. — Всё нормально, Юра, найду я себе место.
Перегон небольшой, к вечеру уже будут в Афанасьеве, надо же людям побыть вместе. Оказавшиеся лишними перешли в другие купе или вагоны.
Поезд тронулся тихо, так что многие даже этого не заметили. Снова прошёлся комендант, зорко проверяя, все ли на месте и в каком состоянии. Но Петровск никого не вдохновил на какие-либо художества.
Вернувшись от Колюни, Андрей снова залез на свою полку.
— Как сходил? — спросил Майкл.
— Нормально, — ответил Андрей, вытягиваясь на живот, чтобы глядеть в окно. — А вы?
— Тоже нормально, — усмехнулся Эд.
За окном молодая яркая зелень, поля, свежепокрашенные поверх заплаток дома или остатки развалин. Всё то же. Андрей смотрел и ждал, когда начнётся Россия.
ТЕТРАДЬ ВОСЕМЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
Марья Петровна не спеша, обстоятельно укладывала в большую дорожную сумку тщательно отобранные вещи. Бурлаков с невольной улыбкой смотрел на её ловкие аккуратные движения.
— Гаря, я поеду с тобой.
— Спасибо, Маша, но, — его улыбка стала горькой, — я хотел бы, чтобы меня ждали.
— Хорошо, — кивнула она, сдаваясь. — Я буду писать тебе.
— Ну конечно, — с энтузиазмом согласился Бурлаков. — А я при первой возможности позвоню.
Марья Петровна улыбнулась с ласковой насмешкой.
— Это с «поля»? Не обещай невозможного, Гаря.
— Ох! — Бурлаков в восторге закатил глаза. — Ох, тыщу лет меня не воспитывали.
— Для тысячелетнего, — Марья Петровна чмокнула его в висок, — ты очень даже неплохо сохранился.
Они шутили и дурачились, как студенты. Но ведь и в самом деле, они сейчас… у них же всё только начинается. Он уезжает в «поле», в экспедицию, на всё лето, как и положено студенту. Вот оно и наступило, заветное: вернуться и начать всё заново.
— Гаря, я тоже, скорее всего, уеду. На месяц.
— Конечно, Маша, я понимаю.
Разумеется, он понимает. Ей надо ездить в командировки, это он взял отпуск на полевой сезон, а она работает. Да, можно, конечно, сказать, что это нечестно — бросать Комитет на целых три месяца, не совсем честно, но должна когда-то кончится война и для него. Тем более, что основная горячка давно закончилась, все процедуры отработаны, даже процесс свёртывания запущен и нуждается в обыденном почти рутинном контроле. Кое-какие функции Комитета уже неактуальны, а новых не появилось и — будем надеяться — в этом году не появится. Пора выйти из ада и вернуться в жизнь. И Комитет дружно отпустил своего председателя, как отпускал уже многих.
Наконец всё уложено, и Марья Петровна убежала на кухню к давно свистевшему чайнику. Бурлаков оглядел спальню, проверяя, не забыто ли что, и вынес рюкзак в прихожую.
— Гаря, всё готово, — позвала его Марья Петровна.
— Чай как всегда горяч и ароматен, на столе самые обычные чайные закуски. Холодильник надо опустошить и выключить.
— Маша, что останется, заберёшь.
— Конечно, Гаря. Я всё понимаю, но, если сможешь, дай мне знать. Просто, что всё в порядке.
— Хорошо, — не стал он на этот раз спорить.
— И… раз в неделю, скажем, я буду заходить убирать, чтоб не запустело…
Он кивает, прихлёбывая чай.
Но вот всё допито и доедено, со стола убрано, посуда вымыта и расставлена, задёрнуты шторы, чтобы от солнца не выгорали обои и книги, ну… ну вот и всё, больше тянуть нельзя. И незачем.
Бурлаков надел куртку-штормовку, молодецки вскинул на спину рюкзак, последнее объятие и поцелуй на пороге.
— Береги себя, Гаря.
— Ну, что ты, Машенька, что может со мной случиться?
— Ну, — заставляет она себя улыбнуться, — ты найдёшь.
— Ей-богу, ты мне льстишь. Всё, Маша, мне пора.
Стоя на лестнице и перегнувшись через перила, она смотрела, как он, пренебрегая лифтом, быстро сбегает вниз. Седой мальчишка, на которого невозможно сердиться. И, конечно, он прав: война кончилась, всё прошлое кончилось, надо жить, жить заново, с самого начала.
Выйдя на улицу, Бурлаков полной грудью вдохнул весенний, пронизанный теплом и мелкой водяной пылью от только что проехавших поливальных машин родной цареградский воздух. Ну вот, вот и началась его новая — которая там по счёту? — жизнь. Как и положено. С дороги. Дорога — отличное начало.
Последний день апреля в Атланте выдался жарким и душным по-летнему. В шесть утра уже чувствовалось дневное пекло.
— На маёвку бы сейчас, — вздохнул бритоголовый коренастый парень.
— А ты что, Тошка, маёвки помнишь? — поддел его Кит.
Настоящего имени этого увальня никто не знал, да и он сам предпочитал зваться Китом. Андрей курил, стоя рядом с ними у ворот, и в их перепалку не вмешивался. Комендант обещал, что их подбросят до вокзала, и теперь они ждали машину. Заветные визы, маршрутки и корочки спрятаны в нагрудных карманах, тощие заплечные мешки, небогатая, но аккуратная одежда… работяги, сразу видно, что думали прижиться, да не получилось. Андрей одет чуть получше и сумка вместо мешка, но в целом не выделяется.
Медленно подъехал грузовик, и сразу с другой стороны подошёл комендант.
— Всё, парни, счастливо.
Дружно загасив и выкинув окурки, они полезли в кузов.
— Спасибочки.
— Счастливо оставаться.
— И вам спасибо.
Открылись ворота, и грузовик выехал в город.
— Столица, болтали, — хмыкнул Тошка, оглядывая бегущие назад дома. — А так-то ничего особенного. Так себе городишко.
— Ага, — кивнул Кит. — А ты, Андрей тебя? Ну, как она тебе?
— Да он то на койке дрых, то в библиотеке этой грёбаной сидел, — засмеялся Тошка. — Так ведь? Слышь, ты хоть раз в город вышел?
Андрей мотнул головой и улыбнулся.
— Да на фига мне этот город сдался?
— Это точно, — шумно вздохнул Кит. — Охренела эта Империя.
— Ты где спал, Кит? — фыркнул Тошка. — Федерация теперь.
— Чем чёрт лучше дьявола?! — рявкнул по-английски Кит.
Андрей коротко рассмеялся, соглашаясь. Но смотри, как в лагере каждый на виду. Он Тошку и Кита только вчера и разглядел, когда маршрутки получали, а они уже всё о нём знают. Но… но не смертельно. И до Рубежина им всё равно вместе ехать. А дальше каждый по своему маршруту. Об этом тоже у пожарки много говорили. Что не добиться одного маршрута, если не родня, распихивают по одному, сволочи, так это чтоб в одном месте не колготились, ну так и дураку понятно. Зная об этом, Андрей и пошёл так, чтоб перед ним никого в Ижорский Пояс не было. Вот и согласились с его ухарским:
— А хоть куда! Хоть за Ижорск!
И, перебирая города, сами назвали ему Загорье.
— На шофёра хочешь учиться? Там автохозяйство большое.
Смешно, но его уговаривали на Загорье. И он дал себя уговорить. И вот он, в кармане у сердца, маршрутный лист. Атланта — Рубежин — Иваньково — Ижорск — Загорье. Всего-то. И четыре дня в дороге. Да, так и говорили:
— Если нигде не застрянешь, четвёртого мая будешь в Загорье.
Хорошо, конечно, но каковы ж концы: на четыре перегона и четыре дня. Сутки на каждый конец. Ну, да это пустяки, обещали паёк и ночёвку на транзите. Так что… живём!
На вокзальной площади их высадили. Обстоятельно оглядевшись, Кит пошёл к комендатуре. Тошка и Андрей за ним. И уже у двери их окликнули по-русски:
— Эгей, парни, подождите!
Они оглянулись, и Тошка присвистнул:
— Ни хрена себе! Ты-то откуда?
— Ты ж ещё до нас за маршруткой ходила, — удивлённо спросил Кит.
Андрей тоже узнал её. Пухлая и мятая, как подушка после ночи, светловолосая маленькая женщина радостно улыбалась им.
— Да закрутилась, парни, очередь заняла, да вышла, хоть напоследок гульнуть, а тут дела, ну, всякие, ну, и понеслось. Я уж с вами, вместях-то куда лучше, вы меня прикроете, я вам помогу!
— Пошла ты…! — неожиданно быстро сказал Кит, обычно не меньше получаса размышлявший прежде, чем высказать больше одного междометия. — И ещё подальше! На хрен ты нам не нужна! Мы сами по себе, а ты сама по себе!
— Вместях! — передразнил её Тошка. — Залетишь с тобой вместях! Андрюха, скажи ей, ты по-учёному загибать умеешь!
Андрей чуть не задохнулся, как от удара под дых. Это ж… это ж надо! Ну, пару раз сорвался в трёпе, ну, в библиотеке сидел, и сразу… Но ждут его слова, нельзя ж подвести, на него рассчитывают, ну, ладно, обдумаем потом, а сейчас вот так…
— Сударыня, ваше общество компрометирует нас, снижая нашу репутацию до несоответствующего репатриации уровня, так что извольте оказать нам честь и осчастливить своим отсутствием, что намного увеличит нашу безопасность при контактах с официальными органами.
Тошка начал ржать уже на первом слове, а Кит, внимательно выслушав, кивнул:
