Всё это удалось узнать, просто слушая появившуюся сиделку-говорилку, старшего лазаретного служителя (только так и желательно все с большой буквы), представившегося Николаем Исааковичем, и читавшего для развлечения (явно своего) нотации третий час подряд. У-у-у-у… Когда *больной* уже решил было, всё — умираю!!! Разговорчивого дядю позвали. Но!! Оказалось, что радоваться было рано. Стоя в дверном проёме, СЛС просто раздавил, своим обещанием вернуться поскорее и дальше развлекать князя интересной и поучительной беседой:
— Конечно, если вы не будете спать, Александр!!!
'Да я и рад бы — но увы…'
Пока этот г… говорил — в сон клонило неимоверно. А только ушёл, и сонливость махом исчезла. Хотелось смеяться, прыгать и вообще — тело просило движения. Радость омрачало только одно обстоятельство: странные рефлексы тела, доставшегося в наследство. Мало того, что все движения были уж очень 'задумчивыми', так ещё и выразить своё ох… то есть, удивление матом не удавалось! Уже на втором-третьем слове губы и язык словно замораживало, а мышцы лица немели. Хорошо ещё, что хотя бы про себя можно было облегчить душу. Встал, походил по комнатушке, набил немножко синяков поочерёдно об тумбочку, койку и подоконник, проведал утку и незаметно как-то взял да и заснул…
Утром его разбудили в несусветную рань только для того, чтобы поинтересоваться — а не желает ли больной чего-нибудь? Ё…карный бабай!! Так как спросонья вместо слов наружу просился только мат, то и получилось, что не хочется ничего — раз уж промолчал. Опять заснуть не удалось, поэтому с раздражением встал, походил, умылся-облегчился и от скуки решил поработать над координацией. Именно поэтому, когда в палату зашёл (и ведь даже не постучав перед этим, зараза) Николай Исаакович, он с удивлением и негодованием обнаружил, что больной грубо нарушает распорядок. Вместо того, чтобы смирно лежать на койке в ожидании обхода и энергично стонать, пациент старательно махал руками и ногами, разминаясь, да ещё и песенку какую-то напевал! Неодобрительно поджав губы, Старший Лазаретный Служитель изволил сделать замечание:
— Вам следует лечь обратно, Александр!! Завтрак будет только после осмотра…
И уже обращаясь к кому-то снаружи, попытался приветливо улыбнуться:
— Прошу вас, Полиэвкт Харлампиевич!
'Одуреть, что за имя…'
Вошедший мужчинка лет 50–60, в коричневом сюртуке с накинутой поверх него серовато-белой накидкой, сразу начал вежливо-приторно улыбаться.
— Ну-с, как ваше самочувствие?
— Благодарю…доктор, хорошее.
— Где-нибудь болит? Голова, живот? Нет?!?
— Нет, ничего такого…
— Что с вами приключилось, не помните?
— Вообще ничего…доктор.
— Хм… Ну что же, давайте, голубчик, я вас осмотрю…
После стандартного осмотра — язык, глаза, уши, послушать сердце, посчитать пульс, и всё это со значительным и глубокомысленным видом (А то как же, такое светило медицины…), доктор, а скорее всего, простой врач призадумался, мучительно решая. Лечить пациента или пускай живёт?
— Ну, я думаю… что всё плохое уже позади, гм-гм… Нервический припадок, видимо. Да-с. Покамест ещё немного полежите, мало ли? Да-с. Утром я вас ещё напоследок осмотрю, и… Кхм, да. Николай Исаакович, продолжим обход?
Минут через пять после них появился и служитель с долгожданным завтраком. Черт!!
'Всё-таки у всех больниц есть что-то общее. Там пичкали овсянкой, и здесь она, родимая'.
К счастью, был ещё и сладкий чай, с парой кусков белого душистого хлеба. И на обед с ужином тоже…
'Если тут больных так рано будят, во сколько же здоровые подскакивают!?!'
За окном было ещё темно, когда его растолкал бодрый старичок с лёгким ароматом перегара.
— А?
— Ваш Бродь, пожалте освежиться.
— !?!?
Жестяной тазик-купель, ведёрко с теплой водой и полотенце уже привычно сероватого оттенка. Местный заменитель душа…
Только ушел лазаретный служка — тут же появился господин доктор.
— Ну-с? Как вы себя сегодня чувствуете?
— Спасибо, гораздо лучше, чем вчера.
— Похвально, похвально. Встаньте… повернитесь… Так, прошу вот сюда, поближе к свету. Ну что же… Могу вас порадовать, голубчик, вы полностью здоровы… Да-с!!! Того, что с вами приключилось, вам стыдится не следует, поверьте. Все таки выпуск из Павловского — это… э… не рядовое событие, да-с. Гха… Э… да. Таким вот образом, да-с.
Так что после завтрака, господин подпоручик, вы можете покинуть лазарет, да.
— Благодарю вас, Полиэвкт Харлампиевич!
— Ну что вы, голубчик, пустяки, право же…
Завтрак молча принесли, молча плюхнули деревянный поднос на прикроватную тумбочку и так же молча удалились. Сервис, однако! Едва он запихнул в себя неопознанную размазню с тарелки и прополоскал рот чаем — тут же доставили одежду.
'Под дверью что ли, стоял да прислушивался?'
Белая рубаха-куртка и тёмно-зелёные штаны. Тесноватая бескозырка, сапоги, начищенные и натёртые так, что нужда в зеркале отпала. Ремень опоясал талию… руки делали всё сами, без участия разума. Лёгкий мандраж растворился в нахлынувшем безразличии.
— Веди.
Служка, подскочив (задремал, наверное), вытянулся, как мог:
— Слушаюсь, Ваше Благородие!
Шагая за шустро ковыляющим дедком, бывший пациент попутно рассматривал лазарет: окрашенный жёлтой краской деревянный пол, бежевая на стенах, а всё остальное — в грубой извёстковой побелке, даже откосы на окнах. Непонятный кислый запах повсюду…
'Чистенько и бедненько, нда'.
Пара длинных коридоров, узкая и крутая лестница без перил — и в глаза ударил яркий свет утреннего солнышка.
— Благодарю.
— Рад стараться, Ваш Бродь! Велено напомнить — вас ждут в канцелярии!
'Чем раньше отсюда исчезну, тем для меня лучше будет. Ага, вроде туда надо…'
Угрюмо-серое двухэтажное здание напротив лазарета и впрямь оказалось канцелярией — навстречу попались двое письмоводителей и важный господин с пухлой папкой в руках, подсказавший, куда пройти.
— Подпоручик князь Агренев, Александр Яковлевич?
