– Смотри, сынок, это госпожа Осень коснулась пальцем листа, и он пожелтел.
– Госпожа Осень дружит с деревьями, да, мама?
– Да.
– А кто ей враг?
– Никто. Как остановишь госпожу Осень, ежели в один прекрасный день она просто приходит? Приходит и все.
* * *
Грязь хватает за ноги, налипает на подошвы свинцовой тяжестью. Мокрые юбки облепляют ноги женщин, сумки и фляги бьют по бедрам. В обозе две молодые бабы, но кому дело до грудей, выпирающих из корсажа, когда нужно помогать бедной кляче, бьющейся в очередной луже.
В телеге остался один только Мартин – и то лишь потому, что умирал. Остальные раненые брели пешком. Мартин давно служил в отряде, в Своре Пропащих. Когда Мартин умрет, капитану Агильберту больше не с кем будет разделить свои воспоминания.
Отряд слыл отчаянным даже среди наемнических банд, бродивших во множестве по этой злосчастной стране, которую опустошила долгая война. У них был кровавый флаг, Blutfahne, – грязная красная тряпка на обломанном древке. Они гордились этим. Девять лет назад, когда нынешний командир отряда, рыжий Агильберт, был еще простым пехотинцем, грозный Изенбард сжег женский монастырь. Простыню с кровавыми пятнами, на которой насиловали монахинь, он сделал своим знаменем. И когда кровь на ткани становилась коричневой, ландскнехты обновляли алый цвет, обмакивая полотнище в кровавые раны новых жертв.
Но Изенбард мертв, и со дня его смерти минуло уже пять лет. И почти все солдаты, помнившие его бородатое лицо с грозно вывороченными ноздрями, тоже в могиле. А сейчас умирает предпоследний.
– Плохо, что Мартин отойдет без причастия, – говорит Эркенбальда солдату, налегающему плечом на телегу. Под дождем подружка Мартина похожа на драную кошку. Остренький носик посинел от холода, светлые глаза глядят безумно, длинные белые волосы уныло свисают из-под насквозь промокшего капюшона.
Имя солдата – Ремедий. Он высок, широкоплеч и очень силен. Темно-русые волосы липнут ко лбу, где не перестает кровоточить рана. Тяжелая аркебуза горбатит серый плащ на спине. Солдат обвешан боеприпасами, как дерево идолопоклонников греховными подношениями: с шеи свисает плотный кожаный мешочек с пулями; потертая перевязь отягчена патронташем, который безбожники-ландскнехты именуют «одиннадцать апостолов»; на поясе болтаются прочие нехитрые причиндалы, которые важнее хлеба. Без хлеба не живет только солдат; без шомпола для чистки, оловянного пузырька для смазки, ветошки, запальных фитилей не живет аркебуза, а она куда важнее солдата. В другом мешочке – деньги: четыре гульдена жалованье, пара золотых женских сережек – добыча, взятая в Айзенбахе.
Ремедий уверен: хрупкая Эркенбальда ухитрилась взять гораздо больше. Бесстрашная баба, прет прямо в пролом, пока еще не рассеялся дым от выстрелов, – скорее, покуда всю добычу не расхватали другие. Двужильная Эркенбальда, подумал солдат с неприязнью, поглядывая на длинноносую фею со впалыми щеками. Ее дружок Мартин, который сейчас отдает концы в проклятой телеге, был Doppelsoldner, а она – Doppelfrau. Пока солдат получал двойное жалованье, его подстилка брала двойную добычу.
– Мартин умрет, как жил, – сказал Ремедий. – Полагаясь только на себя. При жизни он не слишком нуждался в Боге и Его служителях. Думаю, после смерти в раю ему не обрадуются.
– В аду его как раз ждет наш капеллан, – сказала женщина и грязно выругалась. – Сунулся грабить, скажи, какой храбрец. Теперь гниет во рву вместе с проклятым булочником.
– Сучий выродок, – равнодушно согласился Ремедий. – Кто-нибудь подобрал библию?
Женщина махнула рукой. Когда в ров сбрасывали трупы, она вместе с остальными бегло обшаривала тех, кто казался побогаче. Забрали пули, сняли кольца, серьги, цепи. А книгу никто даже искать не стал. Кому она сдалась, книга-то? В отряде грамотных не было. Да и крест на покойном капеллане был железный, плохонький.
– К вечеру доберемся до деревни, – крикнул капитан Агильберт, проходя мимо широким шагом. Из-за завесы дождя сквозь хлюпанье ног и копыт снова донеслось: – К вечеру будем в деревне.
– Мартин не дотянет до вечера, – сказала женщина, невидяще глядя капитану в спину. Она прошла немного вперед, задрала юбки и на ходу полезла в телегу.
– Сука, – сквозь зубы вымолвил Ремедий, вытер каплю крови, попавшую в глаз, и посильнее налег плечом.
Мартин лежал головой ко входу. Его закаченные белесые глаза слепо уставились на Эркенбальду. Он был еще жив. Губы умирающего шевельнулись, широкая борода задергалась.
– Пришла, – хрипло вымолвил он и перекатил голову – слева направо, справа налево.
Женщина молча устроилась рядом, уставилась в сторону.
– Что приперлась? – повторил умирающий. – Полюбоваться, как я сдохну?
– Да, – не поворачиваясь, сказала Эркенбальда.
Телега несколько раз дернулась и остановилась. Похоже, завязла всерьез. Донеслась брань Ремедия, который часто поминал «проклятую бабу».
На мгновение Эркенбальда высунулась из-под навеса, гаркнула на солдата, окатив его проклятиями, и снова вернулась к Мартину.
Он тяжело дышал, широко открыв рот и блестя зубами.
– Давит, – выговорил он наконец.
– Это бесы у тебя на груди сидят, – отозвалась женщина, но перекреститься поленилась.
– Монаха не нашли? – спросил Мартин и осторожно перевел дыхание – боялся закашляться.
Эркенбальда расхохоталась ему в лицо.
– Монаха тебе! Монах тебя благословит, пожалуй… прямо в ад!
Мартин хрипло вздохнул.
– Устал я, – сказал он.
Снаружи загалдели голоса. Потом кожаные занавески отодвинулись, и показалось незнакомое лицо мужчины лет сорока. За ним маячила сияющая физиономия Ремедия – как будто невесть какой алмаз в грязи сыскал.
– А еще говорят, что молитвы не помогают! – сказал он. – Гляди, что я выудил в луже! Монах!
– Тьфу! – от души плюнула Эркенбальда.
Монах в темной мокрой рясе пристально посмотрел на нее.
– Ты действительно веришь, что из встречи со мной тебе может приключиться дурное? – с интересом спросил он.
Эркенбальда проворчала:
– А то, крапивное семя.
Внимательные светлые глаза монаха разглядывали ее так, будто пытались прочесть что-то сокровенное в душе маркитантки.
– Да сбудется тебе по вере твоей, женщина, – сказал монах. Протянув руку, он с неожиданным проворством схватил ее за волосы и вышвырнул из телеги в жидкую грязь. Лошадка испуганно шарахнулась назад, но телега ее не пускала. Бедная кляча заржала, и Ремедий подхватил ее под уздцы.
Не обращая ни на кого внимания, монах запрыгнул в телегу и опустил за собой занавески.
