— Грек? — поинтересовался я на греческом языке.
— Мусульманин, — ответил судовладелец на турецком.
Хочешь казаться турком — флаг тебе в руки. Я буду говорить с тобой по-турецки, но вести себя, как с греком. Опыт общения с греками у меня богатый, что в прошлом, что в будущем. Эта нация займет прочные позиции на торговом флоте и в портах по всему миру. Греки будут помогать друг другу. Греческий капитан всегда найдет работу и попутный груз и, отработав несколько лет на ходовом мостике, легко возьмет кредит в «греческом» банке и станет судовладельцем. Обычно такие капитаны покупали, что подешевле — металлолом, чудом не утонувший до момента покупки и еще пару лет после нее, если не удалось застраховать на солидную сумму. Тогда нанимался капитан другой национальности, который за вознаграждение отправлял металлолом на дно неподалеку от берега, чтобы экипаж не пострадал. Греки покупали суда, когда те дешевели, потому что даже в трудное время, благодаря своим, находили груз, и продавали, когда дорожали. Как мне рассказывали подчиненные, греческие капитаны делятся на две категории: с первыми контракт превращается в праздник каждый день, со вторыми — ни дня без скандала. Сейчас определим, к какой относится Мусад Арнаутриомами.
Я поднялся по трапу на полуют, зашел под навес, в тень, где, благодаря еще и ветру, было намного приятнее, чем на главной палубе. Не спрашивая разрешения, взял кусок дыни. Сочная сладкая мякоть буквально растаяла в моем рту. Ничего вкуснее я не ел последние…
— А какой сейчас год? — спросил я.
Мусад Арнаутриомами скривился, будто я ем именно тот кусок дыни, который он хотел взять себе, но ничего по этому поводу не сказал, взял другой, ближний. Понюхал его, поднеся к носу так близко, словно хотел пощекотать черными волосинами, торчащими из ноздрей, и вернул на деревянное блюдо. Значит, относится к первой категории греческих капитанов.
— Тысяча двадцать второй от переселения пророка Мухаммада — да благословит его аллах и приветствует! — из Мекки в Ясриб, — ответил судовладелец.
— А у христиан какой? — полюбопытствовал я, потому что так и не научился пользоваться арабским лунным календарем с его тридцатилетним циклом, состоящим из девятнадцати обычных и одиннадцати високосных лет, и меньшим количеством дней в них.
Перелинявший грек задумался ненадолго и сказал неуверенно:
— Вроде бы тысяча шестьсот четырнадцатый.
Надо же, как слабенько прыгнул я на этот раз! Наверное, потому, что слишком малую часть до нужного возраста пробыл в предыдущей эпохе.
— А где мои вещи? — спросил я, доев ломтик дыни и вышвырнув за борт кожуру, желтую с серой «сеточкой».
— У тебя теперь нет вещей. Ты теперь мой раб, — благодушно произнес Мусад Арнаутриомами, вновь поднеся к носу тот же ломтик дыни, но на этот раз все же откусив от него.
— Это вряд ли, — сказал я, беря следующий с деревянного блюда. — По прибытию в порт я договорюсь с каким-нибудь купцом-христианином, и он заплатит за меня выкуп. Сколько ты хочешь получить?
— Десять тысяч золотых дукатов! — быстро выпалил судовладелец ртом, набитым дыней.
Видимо, столько ему не хватает, чтобы осесть на берегу и послать вместо себя в плавание другого.
— Не смеши! — сказал я. — Тысяча — самое большее, что ты сможешь получить за меня.
И сколько мне будет не слишком напряжно потом вернуть с учетом того, что в спасательном жилете спрятаны три сотни золотых флоринов. Надеюсь, грек-мусульманин отдаст мне жилет, как и оружие, за которое придется доплатить. Не люблю расставаться с вещами, к которым привык. У меня появилась мысль выдать себя за своего родственника с Мальты, в семью которого доставили меня, тяжелораненого, подобранного в море, где я и умер, написав прощальное письмо с просьбой возместить убытки и отблагодарить. Родственники помогавших мне не шибко надеялись получить деньги, поэтому раньше и не беспокоили, а тут оказались в Голландии и решили проверить. Надеюсь, Моник еще жива. Узнает мой почерк и не пожадничает, отстегнет две-три тысячи золотых. Для правдоподобности намекну на то, что знали только мы с ней, да и оружие мое должна опознать. Или не захочет расставаться с деньгами, и тогда мне придется добыть деньги другим каким-нибудь способом.
— Ты заплатишь, сколько я сказал, или будешь моим рабом! — надменно произнес он.
— Ты получишь тысячу или приму мусульманство — и останешься ни с чем, — насмешливо сказал я.
Мусульманин не имеет права держать в рабстве единоверца.
— Ты примешь мусульманство?! — удивился Мусад Арнаутриомами.
— А почему нет?! Чем я хуже тебя?! — со стебом произнес я.
— Ты будешь притворяться мусульманином, а на самом деле останешься христианином! — возмущенно молвил он.
— Я буду таким же правоверным мусульманином, как и ты, — продолжил я насмехаться.
Рулевой, который слышал наш разговор, улыбнулся, продолжая пялиться на сиденье высокого трехногого табурета, стоявшего перед ним. В центре сиденья была круглая дыра, в которую был вставлен компас — бронзовая чаша, сужающаяся книзу и с отогнутыми краями, исписанными арабскими закорючками, не цифрами, заполненная на две трети водой, в которой плавал узкий кораблик без мачт.
Мусад Арнаутриомами от возмущения понадувал щеки пару минут, а потом успокоился и с хитрой улыбкой произнес:
— Христиане стали такие продажные!
— Нам ли с тобой их осуждать?! — произнес я, взял с блюда очередной ломтик дыни и сказал слуге: — Тебе не кажется, что мне надо присесть?
Малый тупо уставился на меня, потом перевел взгляд на хозяина.
Грек, не поворачивая к слуге голову, приказал:
— Саид, принеси стул этому хитрому ренегату.
Слуга прошлепал босыми ногами на главную палубу, с которой зашел через наклонную дверь, больше похожую на крышку люка, в каюту в полуюте.
— Сколько стоит твоя шебека? — полюбопытствовал я.
— Это не шебека, а тартана! — произнес Мусад Арнаутриомами таким возмущенным тоном, словно я понизил, а не повысил класс его судна.
— Получишь выкуп — купишьшебеку, — пожелал я.
— Я подумаю, — произнес он и швырнул за борт дынную кожуру.
Слуга принес второе кресло, наверное, запасное, такое же низкое, с сиденьем из слабо натянутого куска кожи, в центре которого была круглая дырка, и тощую черную подушку. Перед тем, как положить подушку на сиденье, юноша взбил ее. Сидеть в кресле было непривычно, потому что колени располагались слишком высоко, но это было лучше, чем стоять, когда у тебя голова, подобно сфере недавно включенного гирокомпаса, еще не вернулась в меридиан.
— Давно вы меня подобрали? — спросил я.
— Рано утром, — ответил Мусад Арнаутриомами.
— Откуда и куда идете? — поинтересовался я.
— Из Александрии, — ответил он.
Не дождавшись названия порта назначения, предположил, что им будет Стамбул, поэтому задал следующий вопрос:
— Со специями?
Мне показалось, что судно сидит не глубоко. Значит, груз легкий или трюм не полный.
— Без груза, — сообщил судовладелец.
Обычно в балласте идут, когда не могут найти попутный груз или когда фрахт в одну сторону большой и не имеет смысла тратить время на погрузку-выгрузку дешевого товара в обратную сторону.
— Кто у вас сейчас султаном? — поинтересовался я.
— Ахмед, — ответил Мусад Арнаутриомами и тут же искренне воскликнул: — Долгих лет ему жизни!
— С кем воюете? — спросил я.
Большая империя всегда с кем-нибудь воюет. Такова ее сущность. Если нет внешнего врага, находит внутреннего.
— Позапрошлой осенью подписали мирный договор с персами. С тех пор ни с кем не воюем, если не считать нападения морских разбойников на наши города. Прошлым летом всё побережье в Крымском юрте ограбили, — рассказал он.
Судя по названию, речь идет о Крымском полуострове.
— Что за разбойники? Откуда приплывали? — задал я вопрос.
— С севера, — ответил судовладелец. — На легких галерах приплывали. Тяжелые галеры султана — долгих лет ему жизни! — не могли их догнать.
